Жила-была одна собака. Конечно сволочь она была еще та, никого не любила, ласки не признавала и была на редкость злобным существом. Как в такой доброй семье как наша, могло вырасти такое?! Но что выросло, то выросло.
Когда оно было щенком, его назвали Филя. Филя обещал вырасти в прекрасную по своей красоте и характеру собачку. А выросло… А выросло нечто в полностью белую, как снег, лохматую, как мамонт, и, что удивительно с розовым носом собаку. Болонку. Нет, ему слово болонка не подходило. Вот болон — это будет правильно. Шерсть свисая на морду закрывала вечно злобные глазки, а пушистый белый хвост служил для того, что бы периодически из под него, что-то выпадало на ковер.
Но и у этой скотины были слабые места. Он до умопомрачения любил семечки и пельмени. Иногда со стола ему перепадало несколько деликатесов, и тогда его глазенки становились добрыми-добрыми, насколько это возможно у вурдалака.
Периодически наступали трудные для нас и крайне тревожные для Филимона моменты.
Он рос, начинал пованивать и обрастать шерстью. И тогда принималось решение – мыть и стричь! К этому событию готовились заранее, потому как глупое, но необычайно хитрое животное чуяло приход по его душу песца и мгновенно пряталось под диван.
Так было и в этот раз. Где-то мы слошили и Филимон, жопой почуяв приближение нехорошего сквозанул под диван.
— Фиииляааа, — ласково запел я под диван, — иди сюда Филимоша…
Ага, у Филимоши хоть мозги и отсутствовали как класс, но инстинкты были развиты как у Стивена Сигала. Поэтому на мои позывные оттуда доносился только животный рык.
Ну не хочешь так, сделаем по другому. Я пошел на кухню, взял пельмень и вернулся назад. Из под дивана послышался стон окруженного партизана у которого и пули-то последней не осталось.
— Филенька, пельмешек на!
Я показал под диван чудный, благоухающий пельмень надеясь, что инстинкты выгонят кровопийцу наружу. Из под дивана раздался захлебывающийся в слюне рык и жалобный стон. Видно Филя вспомнил как пару раз его вот таким образом выманили наружу и подстригли как последнего лоха. Короче инстинкт самосохранения оказался сильнее чувства голода.
Вобщем животина по хорошему отказывалась выходить из укрытия дабы как все приличные собаки принять ванну и быть остриженным умелыми матушкиными руками.
— Филя! – сказал я ему строго – я пошел за шваброй.
Их под дивана раздалось яростное рррррр, и нестриженные когти заскребли по паркету вдавливая лохматое тело глубже в угол.
Швабра, это был последний способ вынуть Филимона на свет божий. Это знали все, а лучше всех это знал сам Филимон. Поэтому запустив когти в щелки паркета он ждал развязки, втайне надеясь, что вот в это-то раз у нас ничего не получится.
— Иди сюда, собаченька – проговорил я осторожно запуская швабру под диван.
«Собаченька» страшно зарычала и вцепилась в швабру. Перебирая древко я попытался вынуть эту тварь наружу пока она вцепилась зубами в швабру, но она сообразив на пол пути, что происходит что-то не то, бросила инструмент и опять закогтилась в своем углу. Из под дивана завоняло.
— Ах ты, скунс недоделанный – возмутился я и повторил попытку. — Выйди, собака, выйди – гундел я под диван.
Из под дивана слышалось рычание и летели щепки от швабры. Это маленькая болонка раскладывала швабру на атомы.
— Ну все, хана – сообщил я Филимону. Рррррррр – прогундел со шваброй во рту Филя.
— ААААААА!!! – заорал я под диван. Офигев от удивления Филя открыл пасть и выпустил швабру. Я сделал отвлекающий маневр и пока животное сквозь заросшую челку пыталось рассмотреть, что там делается, я поддел его шваброй и под истошные вопли Фили поволок его в зал. Этот паразит упирался чем только мог, но на скользком паркете это было бесполезно. Я толкал перед собой швабру, которая в свою очередь толкала собаку. Собака голым задом скользила по паркету, скребла лапами и отчаянно материлась.
Волки позорные! – визжал Филимон – не возьмете!!!
Зарулив в зал он увидев матушку и понял – это конец, и заверещал прощальную песню.
Через час он был помыт, побрит и накормлен пельменями.
Ну гады! – думал Филимон оглядывая уже пустую миску – так задешево купили пацана! Эх!