Инга, она же Инна Дмитриевна, тридцати двух лет, с глазами цвета свежесваренного эспрессо и характером, как у перезрелой алычи — вроде бы сладкая, но вот-вот лопнет, — сидела на кухне и говорила по телефону.
Кухня была скромная, но уютная: белые фасады, столешница под серый камень, лампа из гипстерского магазина, которую Инга считала воплощением творческой эстетики. Правда, атмосферу портила вонь от пригоревших яиц и голос свекрови, доносившийся из трубки.
— Инна, я тебе говорила, — бурчала Галина Ивановна, — не бери яйца в супермаркете, там одна химия. Надо у Натальи на рынке. А ты опять по-своему. И Артём, поди, опять голодный ушёл?
Инга закатила глаза до границ возможного. Артём, её муж, и правда ушёл на работу, но отнюдь не на голодный желудок — он съел тост с авокадо и выпил кофе из той самой капсульной машины, которую Инга выбила из него на пятую годовщину.
Но Галине Ивановне об этом лучше было не знать. Та бы сразу начала проповедь про то, что авокадо — это «вредная заморская ерунда», а настоящему мужику надо давать суп и мясо, а не «всякие намазки».
— Галина Ивановна, — произнесла Инга с самым приторным голосом, — вы абсолютно правы, но я сейчас не успеваю — работа, встречи…
— Встречи, — усмехнулась свекровь. — Лучше бы за Артёмом смотрела. Он, кстати, вчера говорил, что ты его совсем не слушаешь.
Инга сжала зубы. Артём, конечно, ничего подобного не говорил. Он вообще звонил матери редко — каждый разговор превращался в допрос с предысторией. Но Галина Ивановна любила драму, как будто у неё дома снимается сериал, где она — главная героиня. Для неё Инга была той самой «неподходящей женой», которая только и делает, что портит жизнь её совершенному сыну.
— Хорошо, Галина Ивановна, подумаю насчёт рынка, — поспешно завершила разговор Инга и положила трубку на стол.
Она поднялась, потянулась, и взгляд её упал на снимок на холодильнике: они с Артёмом на свадьбе, три года назад. Он — в строгом костюме, с той самой улыбкой, от которой у неё до сих пор ёкало сердце. Она — в платье за половину своей тогдашней зарплаты, с глазами, полными веры, что всё будет как в кино. Только вот кино не показывает ежедневные звонки свекрови и стуки соседки, если музыка играет после девяти.
Они с Артёмом обитали в небольшой двушке. Квартира была их личной гордостью — да, ипотека висела над ними, но зато было своё жильё. Инга обожала наполнять дом мелочами: свечами с ароматом корицы, цитатами на стенах, даже базилик на балконе пыталась вырастить — правда, он погиб, как и все её предыдущие растения.
Артём работал программистом и почти жил в офисе, а потом допоздна «доделывал срочное» на диване. Инга же занималась маркетингом — в агентстве, которое рекламировало всё подряд. Работу она любила, но к вечеру мечтала только о бокале вина и сериале. Но чаще получала звонки от свекрови или визиты соседки Тамары Егоровны.
Тамара Егоровна была типичной женщиной «сверхконтроля» — прическа как проволочное гнездо, взгляд — бурильный аппарат. Она жила выше этажом и следила за нравственностью подъезда. Если Инга смеялась чуть громче обычного, она спускалась и устраивала разнос. Если у двери стоял пакет с мусором, на утро уже было сообщение в чате. А когда Артём однажды уронил в подъезде бутылку, она устроила собрание по поводу «разложения в квартире №47».
— Артём, — сказала как-то Инга, уютно устроившись с бокалом вина, — я не выдерживаю. Может, сменим квартиру?
— Ин, ну куда мы денемся? Ипотеку только начали. Потерпи.
— Потерпи, — передразнила она. — Твоя мама и соседка меня доконают. Одна про яйца, другая про мусор. Я выгораю.
Артём оторвался от экрана, в глазах — нежность.
— Инга, ты сильная. Мы прорвёмся. С мамой я поговорю, а с Тамарой Егоровной — может, купи ей цветы?
— Цветы? — фыркнула Инга, чуть не расплескав вино. — Она решит, что я её подкупить пытаюсь.
Они рассмеялись. Именно это она в нём и ценила — он умел снимать напряжение. Но проблема оставалась. Галина Ивановна и Тамара Егоровна были двумя фронтами, между которыми Инга выживала.
Конфликт с Галиной Ивановной начался, как это обычно бывает, с пустяка. Инга как-то раз не поздравила тётю Зою — сестру свекрови — с днём рождения.
Тётя Зоя была женщиной внушительной — и телом, и самомнением. Она считала, что все обязаны помнить о ней, как о природном явлении. Инга, по правде, и не догадывалась о её дне рождения, но для Галины Ивановны это стало почти личным предательством.
— Инна, ты вообще уважаешь нашу семью? — голос свекрови дрожал от священного гнева. — Зоя к тебе как к родной, а ты даже смс не отправила!
— Галина Ивановна, я правда не знала, — пыталась объясниться Инга, ощущая, как внутри нарастает раздражение. — Артём мне не сказал.
— А сама интересоваться не пробовала? — отрезала свекровь. — Ты теперь не чужая, а часть семьи. Или только на бумаге?
Инга хотела ответить, что чувствует себя скорее как подопытная в семейном эксперименте, но промолчала. Позвонила тёте Зое, отправила букет с открыткой — и даже извинилась. Но было уже поздно: Галина Ивановна затаила обиду, и с тех пор каждый звонок начинался с фразы: «Ты опять, Инна, что-то не так сделала…»
С Тамарой Егоровной дела шли не лучше. Как-то раз Инга решила устроить у себя дома мини-вечеринку — без лишнего шума: пара друзей, немного сыра, винишко и плейлист. Предупредила всех соседей в чате. Но в десять вечера раздался стук. На пороге стояла Тамара Егоровна, в халате, с выражением лица, как будто пришла конфисковать имущество.
— Инна, — сказала она с холодной строгостью, — вы что, решили, что концерт под окнами — это нормально? У меня внук завтра пишет контрольную.
— Тамара Егоровна, у нас просто гитара и пара песен…
— Это не песни, это звериный вой. Я уже позвонила в участок.
К счастью, участковый так и не появился, но настроение вечера испортилось. Гости ушли, Инга осталась с ощущением, что она — героиня абсурдной пьесы, в которой вечно должна оправдываться за сам факт своего существования.
Месяцы шли. И Инга вдруг заметила: Артём стал чаще оставаться на работе. Он говорил — проекты, сроки, загруз. Но Инга чувствовала: что-то изменилось. Он стал реже шутить, реже обнимать. А однажды она услышала, как он разговаривает с матерью на громкой связи. Галина Ивановна вещала:
— Артём, сынок, ты же понимаешь, Инна тебя не ценит. Я же говорила: смотри, кого в жёны берёшь.
Инга стояла в коридоре и замирала. Она ждала, что Артём возразит. Скажет, что это чепуха. Но он только устало выдохнул:
— Мам, давай не сейчас. Я вымотан.
Инга медленно ушла в спальню, закрыла за собой дверь и впервые за долгое время заплакала — не от обиды, а от ощущения, что уходит что-то важное. И она не знает, как это удержать.
На следующее утро она решилась. Они сели на кухне, под той самой лампой из «творческой серии».
— Артём, я понимаю, твоя мама меня не любит. Да и Тамара Егоровна не в восторге. Но я стараюсь, честно. Что я делаю не так?
Он посмотрел на неё, в глазах — ни раздражения, ни злости. Только усталость и какая-то безнадёжность.
— Инга, ты хорошая. Просто… всё валится. Мама давит. Работа. Квартира. Я сам не справляюсь. А ты… ты всё время в напряжении. Может, не стоит принимать их слова близко?
— Не стоит? — горько усмехнулась Инга. — Артём, я не сражаюсь. Я защищаюсь. Твоя мама каждый день напоминает мне, какая я «не такая». Соседка учит, как выносить мусор. А ты просто молчишь.
Он хотел что-то сказать, но тут в дверь постучали. Инга открыла — на пороге, конечно же, стояла Тамара Егоровна.
— Инна, — начала она, — вы опять мешок с мусором оставили. Это, по-вашему, норма?
Инга вдруг почувствовала, как внутри что-то оборвалось — и обрело свободу. Она медленно улыбнулась. Но улыбка была такая, что Тамара Егоровна запнулась.
— Вы правы, Тамара Егоровна. Я ужасная соседка. Всё делаю не по уставу. Но знаете что? Мне больше неинтересно соответствовать. Хотите — жалуйтесь, пишите куда хотите. А я буду просто жить.
Соседка повернулась и ушла, что-то бормоча. Инга захлопнула дверь и повернулась к Артёму. Он смотрел на неё с удивлением, но и с уважением.
— Инга, ты чего?
— Ничего. Просто больше не хочу быть удобной. Если твоя мама хочет идеальную невестку — пусть попробует пожить рядом с Тамарой Егоровной.
Он рассмеялся. Обнял. И Инга поняла: это был их момент. Маленькая победа.
Но, как это часто бывает, передышка длилась недолго. Через неделю Галина Ивановна объявилась с визитом. Без звонка, без предупреждения — ведь, по её мнению, «мать не обязана согласовывать визиты, она всегда желанный гость».
Инга вернулась с работы, с мечтой о душе и бокале «совиньона», и застала свекровь на кухне. Та методично изучала содержимое холодильника.
— Инна, — с упрёком произнесла Галина Ивановна, — у вас тут, как в пустыне: ни супа, ни мяса. Ты что, Артёма одними авокадо кормишь?
Инга глубоко вдохнула. Она вспомнила тот момент, когда поставила на место Тамару Егоровну. И решила — хватит отмалчиваться.
— Галина Ивановна, — стараясь не переходить на крик, сказала Инга, — я вас уважаю. Но если вы считаете меня плохой женой — скажите это прямо. А не устраивайте гастрономические ревизии с намёками. Я устала.
Свекровь замерла, с пачкой йогурта в руках, словно пойманная на месте преступления. В этот момент в кухню вошёл Артём. Он остановился в дверях, уловив напряжение в воздухе. Несколько секунд никто не проронил ни слова — казалось, будто весь мир затаил дыхание.
— Инна, — наконец сказала Галина Ивановна, — ты забываешься. Я стараюсь, приезжаю, заботюсь, а ты — грубишь. Неблагодарность.
— Мама, — спокойно, но твёрдо произнёс Артём, — хватит. Инга — моя жена. Я её люблю. Если у тебя есть претензии — говори со мной. Но её не трогай.
Инга повернулась к мужу. Его голос звучал уверенно. Он не уклонялся, не уходил в сторону — он впервые за долгое время встал на её сторону.
Галина Ивановна сжала губы, аккуратно вернула йогурт обратно в холодильник, взяла свою сумку и, не сказав больше ни слова, ушла.
Прошла неделя. Инга каждый вечер прислушивалась, ожидая, что телефон зазвонит и Галина Ивановна начнёт новую главу своего крестового похода. Но звонков не было. Артём сказал, что поговорил с матерью и та, кажется, осознала, что перегнула палку.
Даже Тамара Егоровна затихла — видимо, Ингин монолог всё-таки подействовал. Более того, однажды она даже постучала в дверь… с пирогом.
— Это вам. С яблоками. Свои, с дачи, — буркнула соседка и ушла, будто ничего и не было.
Инга тогда долго стояла в коридоре с противень в руках, не веря происходящему.
Но однажды Артём пришёл домой мрачнее тучи. Снял куртку, бросил рюкзак и выдал без вступлений:
— Инга, мама звонила. Говорит, если ты не извинишься, она не подпишет дарственную. Квартиру в центре, которую обещала нам — отдаст тёте Зое.
Инга застыла. Квартира в центре была их давней мечтой: без ипотеки, с окнами на парк, с высокими потолками и тишиной за окном. Они десятки раз обсуждали, как будут переезжать, как купят новый диван, как устроят в комнате библиотеку. Но… извиниться?
Инга посмотрела на мужа. И вдруг рассмеялась. Сначала негромко. Потом громче.
— Артём, серьёзно? Твоя мама шантажирует нас квартирой? Это даже не грустно — это смешно!
Он нахмурился. Но затем тоже начал улыбаться.
— А я тебя предупреждал, Инга, — сказал он, шутливо пожимая плечами. — С мамой связываться — себе дороже. Вот и доигрались.
Инга кинула в него подушкой, и они оба расхохотались. Это был тот смех, когда всё рушится, но ты выбираешь держаться вместе.
Она поняла: никакая квартира не стоит того, чтобы ломать себя ради чужих ожиданий. Ни дарственная, ни ремонт, ни вид на парк.
Они с Артёмом справятся. С ипотекой, с соседями, с родителями. Потому что у них есть главное — они сами. Их выбор, их границы. Их кухня с лампой. Их собственная жизнь.
Инга не извинилась. Галина Ивановна обижалась, бурчала, но спустя пару месяцев снова начала звонить — уже мягче, реже, без привычных нападок. Тамара Егоровна не вмешивалась, иногда даже здоровалась на лестнице.
А Инга с Артёмом продолжали жить. Спорили, мирились, сжигали омлеты и пели под музыку. Им было по-прежнему сложно, но в этом и была их правда — настоящая, личная, упрямая, как весенний базилик на балконе.