Странно, но сердце сегодня стучит не как у сорокапятилетней женщины, а как у девчонки в ожидании свидания. Руки пахнут кремом и ванилью, на столе — свечи, хрусталь, «Наполеон», который я делаю только раз в год, и то — если повод важный. А сегодня — важный. Мы с Ромой двадцать пять лет вместе. Серебряная свадьба.
Я даже платье купила. Голубое, как весеннее небо. Простое, но в нём я себе снова нравлюсь. Не как мать, не как хозяйка, не как тихая тень в коридоре — а как женщина.
Я хотела устроить вечер только для нас. Чтобы вспомнить, как всё начиналось. Посмеяться над тем, как строили дачу с перекошенной верандой. Поговорить о внуках. Ну, знаете… о чём говорят те, кто помнит, каково это — быть «мы», а не просто «ты и я».
Он пришёл поздно. Усталый. Ровный поцелуй в щеку. Без взгляда. Портфель бросил — и к столу.
— Пир какой… Что случилось? —
Спросил, даже не улыбнувшись.
Я чуть не уронила вилку. Он вскинул брови, будто вспомнил.
— А, годовщина. Четверть века. Ну, прилично. —
И — в телефон.
Пока я подавала салат, он переписывался. Смеялся. Хихикал. Как будто всё, что здесь — не всерьёз. Просто фон.
Я не стала устраивать сцену. Подала торт. Подарила альбом — наш, общий, собранный по кусочкам, по вечерам. Где мы — ещё живые, настоящие. Где дочка, где море, где дом, которого он, казалось, уже и не помнит.
Он пролистал. Минуту.
— Ага, было. Забавно. —
И — снова в экран.
А потом сказал, что его зовут на рыбалку. С ночёвкой. В субботу. Там, говорит, карп пошёл. Глаза загорелись — впервые за вечер. Не на меня, не на нас — на рыбу.
Я спросила:
— Рома, у нас сегодня четверть века. Тебе всё равно?
Он посмотрел. Слегка нахмурился.
— Лида, ты чего? Ну дата. И что?
— Что ты, кроме борщей и уборки, вообще делала? Я тянул, пахал. А ты? Ты просто жила.
Сказал это с усмешкой. Как шутку. Только не попал. Не туда. Не вовремя. Не с тем человеком.
Внутри — будто треснул лёд. Я встала. Без истерики. Без слов. Пошла к комоду. Туда, где хранила лоскутки, старые пуговицы, запах лаванды и… кое-что важное.
Я достала сберкнижку. Ту, что пополняла ночами, из мелочей, из подработок, из тортов, платьев, кукол для чужих детей. Из копеек, которые ты называл «на булавки».
Положила перед ним.
— Вот, посмотри. Это — мои борщи.
Он застыл. Прочёл. И побледнел.
— Это что?..
— Это мои «ничего». Те платья, что я шила ночами. Те торты, что пекла на праздники твоих коллег. Деньги на булавки, которые я копила. Всё, что ты не замечал.
Он молчал. Глаза бегали. Впервые за годы он смотрел на меня — не сквозь, а по-настоящему.
Я допила вино. Забрала книжку. И, глядя прямо в глаза, сказала:
— Завтра я улетаю в Италию. Билет куплю сама. Хотела — с тобой. Но, похоже, поеду одна. А ты… езжай на рыбалку. И рубашку погладь сам.
Я вышла. Медленно. Дверь закрылась за мной, а он остался там — с куском торта, с пустым взглядом и… впервые — с тишиной.