Дождь хлестал с самого утра, будто кто-то наверху разозлился и открыл все краны. Надежда только протёрла подоконник от потёков, поставила чайник и позволила себе опуститься на стул, как вдруг в коридоре прозвенел звонок. Не один раз — настырный, нервный трезвон, словно вызывали пожарных.
— Иду уже, не оглохла, — проворчала она, поправляя на плечах старый, но чистый халат.
Она приоткрыла дверь на цепочку — и застыла.
На площадке, под тусклой лампочкой, мялся мужчина в плаще, промокшем до последней нитки. С рукавов стекала вода, на полу расползалась лужа. Рядом стоял чемодан — потерянный вид, бока распухли, словно его не раз пинали. Мужчина дрожал, губы посинели, глаза… те самые, до боли знакомые, смотрели снизу вверх — виновато и жалобно.
— Дай переночевать, она меня выгнала, — выдохнул он, едва шевеля губами.
«Она» повисла между ними густым, едким дымом. Та самая «она» — его молоденькая секретарша, к которой он ушёл три года назад, громко хлопнув дверью, прихватив добро, накопленные за совместные годы деньги и своё раздутые представления о «мужском достоинстве». Тогда ему казалось, что впереди новая жизнь, молодость, драйв. Надежде он оставил тишину и пустую половину кровати.
Надежда смотрела на его мокрый плащ, на дрожащие губы и невольно вспоминала, как потом захлёбывалась слезами в подушку. Как ночами вслушивалась в каждый скрип, словно сам дом недоумевал, почему хозяин исчез. Как во дворе перешёптывались соседки:
«Видала? Серёга-то её с молодой шляется! Ух, длинноногая…»
Рука сама потянулась к двери — не чтобы раскрыть шире, а наоборот, захлопнуть раз и навсегда. Щёлк — и тишина. Пусть мёрзнет, пусть идёт к своей молодой жизни, к весёлым собутыльникам и подружкам. Почему это она должна его жалеть?
— Надь, — он уловил её движение и торопливо подался вперёд, вцепившись пальцами в косяк. — Не захлопывай. Мне… мне правда некуда податься.
— А три года назад у тебя направление было? — её голос прозвучал неожиданно ровно, без крика и истерики. — Тогда ведь как-то нашёл, куда ноги понесли.
Он сглотнул, поёрзал, потёр плечо, будто его ломило.
— Тогда… всё иначе виделось, — промямлил он. — Я думал…
— Ты решил, что с тобой я живу, как в старых тапках, — подсказала она, прищурившись. — Сам озвучил: «Ты мне, Надь, как тёплые тапочки, а мне нужны кеды, чтоб по лужам гонять». Вспомнил?
Он опустил взгляд. Щёки, в серой небритости, порозовели — то ли от холода, то ли от стыда.
— Придурок был, — выдохнул он. — Прости. Я… многое переосмыслил.
Надежда почти усмехнулась. Сколько раз за эти годы она прокручивала в голове точно такую сцену. Он стоит на пороге, мокрый, жалкий, клянчит прощения. А она говорит что-нибудь острое, режущее, чтобы в печёнках запомнил. Например: «Поздно, милый. Поезд ушёл». И с хрустом закрывает дверь перед его носом.
Но сейчас, когда всё происходило по-настоящему, ни торжества, ни сладкого чувства мести она не ощущала. Только усталость. И холод. Будто промозглый дождь с площадки проник внутрь неё.
Сбоку жалобно скрипнула соседская дверь. Тётка с третьего этажа, Раиса, высунулась, как всегда, любопытная.
— Ой, Надь, да это ж твой… объявился? — протянула она, не стесняясь. — И в такой ливень, глянь-ка…
Надежда метнула в её сторону быстрый взгляд, и Раиса тут же втянула голову, но и так было ясно: через час весь подъезд станет в курсе, что к Надежде заявился бывший муж. Придётся выдержать десяток разных взглядов — от сочувствующих до ехидных.
— Чемодан убери с прохода, — неожиданно для самой себя произнесла Надежда и отцепила цепочку. — Люди здесь ходят.
Он вскинул глаза — в них мелькнуло неверие.
— То есть… можно зайти?
— Я сказала — чемодан переставь, — сухо повторила она. — А то сейчас Раиса «случайно» споткнётся — потом крайних по всему дому искать будут. Ну давай уже, Серёжа, шевелись, пока окончательно не застыл.
Он почти протиснулся в щель, будто опасался, что она передумает ещё на пороге. Чемодан с глухим стуком перевалился через порог. Надежда закрыла дверь, повернула ключ. В коридоре повисла тишина, только в зале негромко тикали старые часы.
— Обувь снимай, — напомнила она, поправляя халат. — Я пол только вымыла.
Он торопливо стал стаскивать с себя мокрые ботинки, шумно втягивая носом воздух. Носки — в дырах, из одной выглядывал синий от холода палец. Надежда отвернулась, чтобы не видеть этого убожества.
«Не раскисать, — приказала себе. — Сначала надо понять, с чем пришёл».
На кухне уже свистел чайник. Она прошла, выключила газ, засыпала заварку в старый чайничек.
— Проходи, — бросила через плечо. — И сразу в ванную. Там на двери чистое полотенце. Снимай мокрое, кидай в таз — гляну потом.
— Надь… — он замер в дверях кухни, не решаясь войти. — Спасибо. Я… правда…
— Потом поблагодаришь, — оборвала она. — Чай остывает.
Он исчез в коридоре, хлопнула дверь ванной, зашумела вода. Надежда стояла у плиты, придерживая чайник, и ощущала, как в груди растёт тяжёлый ком. Он снова здесь. В этой кухне, где она три года привыкала к тишине. Где сама чинила кран, сама таскала воду, сама клеила обои.
«С тобой скучно», — отозвалось в голове его прежнее.
Она достала из буфета две кружки. Одну — с выбитой ручкой — поставила слева. «Его», — машинально мелькнуло. Тут же раздражённо придвинула подальше.
На секунду мелькнула мысль: позвонить дочери? Катя должна знать, что отец объявился. Но Катя живёт в другом городе, у неё муж, дети, свои заботы. Что та скажет? «Мам, ты взрослая, сама решай». И будет права.
Вода стихла. В коридоре скрипнула половица. Серёжа показался на пороге кухни в её старом спортивном костюме, чуть коротком на него. Волосы влажные, растрёпанные, с лица смылось жалобное выражение — осталась усталость и пустота.
— Садись, — Надежда плеснула чай, пододвинула ему кружку. — Рассказывай, каким ветром занесло.
Он обхватил кружку ладонями, отогреваясь.
— Мы… поругались, — начал он. — С Оксаной.
«Оксана», — холодно отметила Надежда. Она помнила эту фамилию: Оксана Лаврова. Молодая секретарша, чьи звонки тогда вспыхивали в его телефоне почти каждый час.
— Она меня выставила, — продолжал он. — Заявила, что не хочет больше тянуть на себе старика. Представляешь? Старика! — криво усмехнулся. — Ты же в курсе, я работу потерял…
Надежда поставила свою кружку на стол.
— Это когда ж успел? — отстранённо поинтересовалась она. — Насколько помню, уходил отсюда директором филиала.
— Пока контора держалась, да, — замялся он. — А потом всё покатилось: сокращения, новый хозяин, «оптимизация». Меня фактически выдавили. Я Оксане не сразу сказал… не хотел её напрягать. А у неё кредиты, желания, планы…
Слово «желания» неприятно царапнуло слух. Надежде вспомнился день, когда он принёс новый телефон, а ей бросил: «Понимаешь, статус обязывает». Тогда она ещё не знала, что этот «статус» — Оксанин каприз.
— Серёж, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Зачем ты сюда пришёл?
Он дёрнулся, уставился в чай.
— Мне больше не к кому, — глухо произнёс он. — Родителей нет, у сестры своя коммуналка — там зять, внуки, все углы заняты. Друзья… да какие друзья, сами на мели. Я подумал… Мы ведь столько лет бок о бок жили. Может, ты…
— Может, я что? — её голос стал жёстче. — Обниму, пожалею, застелю чистое, накормлю и сотру из памяти, как ты уходил? Как вещал, что с тобой мне «скучно», а у тебя «жизнь только начинается»?
Он промолчал. Часы тикали оглушительно громко.
— Я не прошу… сразу всё, — наконец выдавил он. — Просто дай переночевать. На пару дней. А там… я что-нибудь придумаю.
Надежда долго разглядывала его сутулые плечи, седину у висков, руки, вцепившиеся в кружку, как в спасательный круг.
«Если я его сейчас выставлю, — серыми буквами промелькнуло, — куда он? На вокзал? В какие-то подвалы? В его возрасте — сердце, давление…»
Ей стало мерзко от самой себя: жалость поднималась, как тошнота.
— Ладно, — коротко сказала она. — Ночуй. Комната твоя свободна. Но, Серёжа, сразу усвой: никаких «мы». Ты — временный жилец. Понятно?
В его глазах вспыхнула тонкая искорка надежды.
— Понятно, Надь. Спасибо тебе. Ты…
— «Спасибо» прибереги, — оборвала она. — Это не про прощение. Это про то, что я не в состоянии выгнать человека под ливень. Даже если этот человек — ты.
Он кивнул, уставившись в стол.
Когда он ушёл в комнату — ту самую, где прежде стояла их общая супружеская кровать, — Надежда ещё долго сидела на кухне, глядя в окно. Дождь полосовал стекло, собираясь в мутные дорожки.
— Пришёл обратно, — тихо произнесла она. — Только я уже другая, Серёжа. Ты очень опоздал.
Она поднялась, прошла по коридору и остановилась у приоткрытой двери. Серёжа лежал поверх одеяла, не раздеваясь, прикрыв глаза рукой. Чемодан приткнулся у кровати, так и не раскрытый.
Надежда подошла ближе и машинально потянулась к молнии — поправить. Под пальцами нащупалось что-то плотное в наружном кармане. Конверт.
Она вытащила его, нахмурилась, вчитываясь в крупную, наглую надпись: «Повестка в суд».
Сердце болезненно ухнуло.
Несколько секунд она просто стояла с конвертом в руках. В голове гулко стучало: «Повестка… суд…» Неужели у него всё настолько запущено, что подключили уже суды?
Она осторожно выглянула в комнату. Серёжа, казалось, спал — дыхание ровное, губы чуть приоткрыты. Под глазами — тёмные круги. Сейчас он выглядел не самоуверенным мужиком, который три года назад собирал чемоданы под её всхлипы, а просто уставшим, сломленным человеком.
«Сам до этого докатился», — сухо заметила она про себя и вернулась на кухню, сжимая конверт так, что он немного помялся.
Чай в кружке успел остыть. Надежда налила себе ещё, но так и не пригубила — взгляд снова уткнулся в повестку, словно это был чужой приговор.
«Если вскрою — полезу в его грязное бельё. Хотя он уже влез в мою жизнь без спроса, — думала она. — Не открою — до утра буду накручивать себя и выдумывать страшилки».
Перед глазами мелькали варианты: алименты, кредиты, мошенничество, иск от Оксаны или от бывшей фирмы…
В итоге она резко поддела край конверта ногтем. Бумага легко разошлась.
Внутри оказалось несколько листов. На первом — герб, печати. Надежда пробежалась глазами по тексту, выхватывая ключевые слова: «о взыскании задолженности», «кредитный договор», «поручитель», «взыскать в солидарном порядке».
Она застыла.
«В солидарном порядке» — с кем? Она судорожно перелистала бумаги, пока не увидела знакомую строку: «ФИО поручителя». И там…
Её имя.
— Вот ещё что… — вырвалось у неё.
Имя, отчество, фамилия. Год рождения. Паспортные данные. Всё сходилось. А рядом — подпись. Очень похожая на её, но не её рука.
Пальцы задрожали. Она опустилась на стул, словно из неё вытянули все силы.
— Серёжа… — прошептала она.
В памяти всплыло: полтора года назад звонил знакомый из банка, уговаривал поучаствовать в какой-то «акции для пенсионеров», надо только приехать и подписать пару бумаг — мол, проценты по вкладу поднимут. Она тогда отмахнулась — терпеть не может все эти банковские заманухи. Потом звонил уже Серёжа. Несвязно что-то бормотал о документах. Но она сидела в очереди в поликлинике и отрезала: «Потом, Серёж, сейчас не до тебя».
А подпись… Подделать не проблема.
Секунды растекались, как густой сироп. Надежда в итоге аккуратно сложила листы, сунула обратно в конверт и пристроила его на холодильник. Злость, растерянность, страх смешались в один тяжёлый ком.
Она подошла к окну. Дождь всё так же барабанил по стеклу, будто ничего особенного не происходило. В комнате за стеной Серёжа спокойно дышал. Его беды уже перетекали в её жизнь.
Телефон мигнул. Надежда машинально взяла его. На экране: «Катя».
«Мам, как ты? У нас всё по-старому. Завтра созвонимся?»
Она тяжело выдохнула. Пальцы набрали: «Всё нормально. Дождь, чай, дом. Целую».
Рука повисла над кнопкой отправки. Хотела добавить: «Отец объявился». Но стёрла. Зачем тревожить дочь, если сама ещё не разобралась?
Отправив короткое сообщение, она снова глянула на конверт. Он лежал, как мина с таймером.
«Пусть спит, — решила она. — Утром поговорим. Сейчас я этого не выдержу».
Ночь вышла рваной. Надежда ворочалась, вслушиваясь в каждый звук. Несколько раз ей казалось, что Серёжа бродит по кухне, роется в чемодане. Один раз вышла проверить — он действительно стоял у раковины, пил воду из-под крана, обхватив ладонью край.
— Никак не усну, — тихо пояснил он. — Тишина незнакомая.
«А я три года к этой тишине привыкала», — подумала она, но промолчала и вернулась в постель.
Под утро, когда в окно начал просачиваться серый свет, она всё-таки задремала. Проснулась от запаха жареной яичницы и колбасы. На кухне кто-то хлопотал.
Часы показывали почти девять.
Надежда вышла в коридор, поправляя халат. За плитой вертелся Серёжа. На нём был её старый фартук в цветочек.
— Доброе утро, — обернулся он. — Я… решил завтрак сделать. Как раньше. Помнишь?
Надежда не отозвалась, только быстро проверила взглядом холодильник — конверт лежал на месте, похоже, он его не заметил.
— Не обязательно было, — холодно заметила она. — Я и без яичницы как-то три года прожила.
— Понимаю, — он виновато улыбнулся. — Просто захотелось хоть чем-то быть полезным. Вечно ты обо мне заботилась, а я… — он осёкся. — Балбес.
Она налила себе чай. Несколько минут они молчали, под аккомпанемент шипящего масла.
— Дальше что? — вдруг спросила она.
— В каком смысле? — он оглянулся.
— Ну, ты же говорил — на пару дней. Ночь ты уже отсидел. Что дальше? План какой? Работа, знакомые, сестра?
Он выключил газ, поставил перед ней тарелку, сам сел напротив.
— Сестра меня не потянет, — покачал он головой. — У неё в коридоре люди вперемешку спят. Так и сказала: «Серёг, я тебя люблю, но тут лишний тапочек некуда поставить». Работы — ноль. В моём возрасте разве что дворником… и туда очередь. Здоровье хромает, врачи — поменьше нервов. А как тут без нервов?
— А кредиты? — резко спросила Надежда.
Он вздрогнул, как от пощёчины.
— Какие кредиты? — слишком быстро переспросил он.
Она молча поднялась, сняла с холодильника конверт и положила его посередине стола.
— Вот эти, — спокойно произнесла. — Надеялся, оно тут залежится, а я не увижу?
Он побледнел. Бумаги дрожали у него в руках, когда он судорожно перелистывал их, будто надеялся найти там другое имя.
— Надь, всё не совсем так, — поспешил он.
— Правда? — её голос зазвенел. — Здесь по-другому меня зовут? Другие паспортные данные? Другая подпись? Или другой поручитель?
— Ты должна была расписаться, — сдавленно ответил он. — Я ведь объяснял… Я думал, ты…
— Я ничего не подписывала, — отчеканила она. — Ни ради тебя, ни ради твоей Оксаны. Ты оформил кредит на свои «красивые хотелки» и вписал меня поручителем. Кто выводил подпись вместо меня, Серёж? Ты?
Он отвёл глаза.
— Менеджер уверял, что это чистая формальность, — пробормотал он. — Мол, всё застраховано, в худшем случае банк всё спишет. Я рассчитывал закрыть всё сам, потихоньку. Ты вообще бы не узнала…
— Оксана тоже считала, что это «формальность»? — уточнила Надежда. — Ты ей тоже сказки рассказывал?
— Она… — он замолчал. — Она сказала, что это не её головная боль.
Надежда опустилась обратно на стул. Внутри всё клокотало.
— Значит, картина такая, — тихо подвела она итог. — Ты оформляешь кредит, подрисовываешь мою подпись, а потом банк тянет нас в суд обоих. И в этот момент ты являешься ко мне под дождь с текстом «пусти переночевать», будто ни при чём. Ты зачем сюда заявился? Чтоб я ещё и в суде за тебя разбиралась?
Он вскинул руки, защищаясь.
— Я не знал, что уже суд прошёл, честно! — заговорил торопливо. — Думал, время есть, найду выход. Я к тебе пришёл, потому что… ну правда, некуда. Я не хотел тебя втягивать, оно само всё завертелось…
— Само только тесто на дрожжах поднимается, — отрезала Надежда. — Всё остальное кто-то делает руками. В том числе чужие подписи.
Он сник, словно побитый пёс. Они сидели молча, каждый в своих мыслях.
— Так ты правда веришь, что я тебя когда-нибудь прощу? — глухо спросил он. — И за уход, и за этот кредит?
— Прощение? — она усмехнулась безрадостно. — Серёжа, скажи честно: ты сюда за прощением пришёл или за тем, чтобы я тебя вытащила?
Он не нашёл, что ответить. И этого было достаточно.
В этот момент в прихожей зазвонил телефон. Надежда дёрнулась. На экране высветился незнакомый номер.
— Да, — коротко бросила она.
— Надежда Петровна? — отозвался вежливый, тренированный голос. — Вас беспокоит кредитный отдел такого-то банка. Напоминаем о состоявшемся судебном заседании и необходимости явиться к судебным приставам…
Слова ударяли в голову: «задолженность», «взыскание», «приставы», «арест имущества».
— Я услышала, — перебила она. — Приду. — И отключилась.
В кухне повисла вязкая тишина.
— Уже успели, значит, — тихо сказала она. — Приставы… имущество…
Взгляд скользнул по кухне: старенький, но живой холодильник, плита, шкафчики, стол, шторы её ручной работы. Её маленький мир, который она три года собирала по кусочкам, чтобы не развалился.
— Это моя квартира, Серёжа, — отчётливо произнесла она. — Единственное, что у меня осталось. И ты подставил её под удар. Осознаёшь?
Он прикусил губу.
— Я… попробую что-то придумать, — хрипло сказал он. — Обещаю.
Надежда устало рассмеялась.
— Один раз ты уже «придумал» — когда из дома уходил, — напомнила она. — И чем всё кончилось? Ты сейчас ещё какой «вариант» хочешь предложить? Койку в проходной комнате у сестры?
Он молчал.
И тут в дверь раздался настойчивый, уверенный стук. Надежда вздрогнула, Серёжа тоже.
— Кто там ещё… — прошептала она, поднимаясь.
Стук повторился — чёткий, деловой. Она приоткрыла дверь на цепочку.
На пороге стоял невысокий мужчина в тёмной куртке с папкой в руках. Лицо спокойное, безжалостно-нейтральное.
— Надежда Петровна? — уточнил он. — Судебный пристав-исполнитель. Нам нужно с вами побеседовать.
Тень от его фигуры легла в коридоре, как чёрная трещина. Надежда судорожно ухватилась за косяк.
— Сейчас обязательно? — сорвалось с губ.
— К сожалению, да, — без улыбки ответил он. — В рамках исполнительного производства. Можно войти?
За её спиной в кухонном проёме мелькнуло побледневшее лицо Серёжи. Он попытался отодвинуться, но пристав уже успел его заметить.
— Проходите, — тихо сказала Надежда, снимая цепочку.
Мужчина аккуратно вытер ноги о коврик, окинул взглядом коридор.
— Кухня там? — кивнул он. — Давайте туда, чтобы не мёрзнуть в дверях.
На кухне он разложил бумаги на столе. Надежда стояла, не зная, куда деть руки. Серёжа сел в угол, словно хотел спрятаться в стену.
— Так, — начал пристав деловым тоном. — Имеется решение суда о взыскании с вас и гражданина… — он заглянул в листок, — Сергея Андреевича Крылова задолженности по кредитному договору. Сумма… — он озвучил цифру.
У Надежды закружилась голова. Таких денег она никогда в глаза не видела.
— У меня таких средств нет и не предвидится, — еле выговорила она.
— Это понятно, — кивнул он. — Поэтому обсуждаем варианты: либо добровольное погашение по графику, либо обращение взыскания на имущество. Квартира, как я понимаю, приватизирована на вас?
Надежда кивнула. В горле стоял ком.
— Формально должником числится и гражданин Крылов, и вы, — продолжил пристав. — Ваша доля, соответственно, тоже интересует службу. Но… — он поднял взгляд, чуть мягче, — никому не нужно, чтобы вы оказались на улице. Будем искать решения. Как пенсионеру вам полагаются некоторые послабления. Есть дети, кто мог бы поучаствовать?
Слово «дети» больно резануло. У Кати — своя ипотека, двое детей, и свой банк на шее. Ещё и мать с отцом туда вешать?
— Дочка сама по уши в кредитах, — тихо произнесла Надежда. — Я не имею права её туда тащить.
Пристав тяжело вздохнул.
— Тогда вот, — он придвинул ей несколько листов. — Варианты реструктуризации. Можно разбить долг, уменьшить платежи, увеличить срок. Я помогу оформить заявление. Но вы должны понимать: долг сам не рассосётся.
— А если… — Надежда решилась, — если подпись в договоре не моя? Если я ничего не подписывала?
Серёжа напрягся. Пристав приподнял бровь.
— То есть вы утверждаете, что договор поручительства вы не подписывали?
— Да! — голос у неё дрогнул. — Я в этом банке не была, этих бумаг в глаза не видела. Всё это он провернул. Один.
Пристав задумчиво постучал ручкой по столу.
— В суде вы этого не заявляли, — заметил он. — На заседание не являлись.
— Повесток я не получала, — отчаянно возразила она. — Ничего мне не приносили!
— Возможно, направляли по адресу регистрации, кто-то расписывался за вас… — он снова уткнулся в бумаги. — Здесь стоит отметка: «уведомлена». Подпись… ваша?
Надежда наклонилась. Роспись почти как её.
— Это не моя рука, — упрямо повторила она.
Пристав откинулся на спинку стула.
— В таком случае вы вправе обжаловать решение, — сказал он. — Но придётся проходить экспертизу подписи, подавать заявление об оспаривании, возможно — обращаться в полицию по факту подделки. Готовы этим заняться?
Он смотрел прямо. В его взгляде читался невысказанный вопрос: «Ты правда хочешь ввязаться в эту войну?»
Надежда перевела глаза на Серёжу. Тот сидел с опущенной головой, плечи осели. Он казался человеко-тенью.
— Это ты подделал мою подпись? — спокойно, почти шёпотом спросила она.
Он не ответил.
— Скажи, — повторила. — Сейчас. При свидетеле. Ты это сделал?
Медленно он поднял глаза. В них — страх, стыд, отчаяние и жалкая надежда.
— Да, — выдохнул он. — Я. Один знакомый из банка уверял, что так все делают. Что если что — всё спишут. Я не собирался тебя подставлять, Надь, честно. Хотел закрыть сам, чтобы ты вообще не знала.
Пристав поморщился.
— Тогда у вас действительно есть основания для заявления о мошенничестве, — сухо констатировал он. — Подделка подписи — это уже уголовное дело, вы понимаете, гражданин Крылов?
Серёжа дёрнулся.
Надежда молча смотрела на него. Внутри гремели два голоса. Один орал: «Вот твой шанс! Отплати ему за всё! За измену, за одиночные ночи, за страх лишиться жилья! Пусть сядет!» Другой говорил тише: «Он и так разбит. Тюрьма его добьёт. Сможешь жить с тем, что его туда отправила ты?»
Вспыхнули давние картинки: как они вдвоём красили кухню, размазывая краску друг другу по носам; как он тащил на пятый этаж холодильник, ругаясь, но не сдаваясь; как держал её за руку в роддоме, шепча: «Мы справимся, всё у нас будет».
«Мы», — горько повторила она.
— Надежда Петровна? — напомнил пристав. — Мне нужно зафиксировать вашу позицию. Вы намерены обжаловать решение и подавать заявление по подделке подписи?
Она глубоко втянула воздух. И ещё раз. Серёжа смотрел так, будто от её ответа зависел вердикт.
— Я… — начала она и вдруг уловила, как голос становится твёрже. — Я в первую очередь буду защищать свою квартиру. Свой дом. А как именно — решу после консультации.
Пристав кивнул.
— Это здравый подход, — согласился он. — Вам понадобится юрист. Вот контакт бесплатной юридической помощи для пенсионеров. — Он достал визитку и положил на стол. — А пока подпишите, что ознакомлены с материалами производства. И в ближайшее время определитесь, будете ли обжаловать решение.
Надежда взяла ручку. На секунду задержала её — слишком свежо было чувство, как легко чужая подпись рушит чужую жизнь. Но эта подпись уже была её, осознанной. Она аккуратно вывела своё имя.
— Благодарю, — сказал пристав, собирая бумаги. — И не затягивайте. В таких делах время играет против должника.
Когда дверь за ним закрылась, Надежда ещё некоторое время стояла, держась за косяк — ноги подкашивались. Потом вернулась на кухню. Серёжа сидел всё так же в углу.
— Ну что, герой, — произнесла она. — Доигрался?
— Надь, — прохрипел он, — делай, как считаешь. Хочешь — сдавай меня. Мне по совести положено.
Она махнула рукой.
— Не строй из себя жертву, — устало сказала она. — Страдать ты будешь исключительно за свои выкрутасы. Не за меня.
Он замолчал, уставившись в стол.
Надежда взяла визитку, покрутила между пальцами.
— Я схожу к юристу, — решительно проговорила она. — Узнаю, чем можно отбиться. Если есть хоть малейший шанс выбить себя из этого долга — буду цепляться. Квартиру я не отдам. Запомни. Кто угодно, но не ты выкинет меня из моего дома.
— Я… помогу, чем смогу, — тихо сказал он.
— Чем? — она подняла брови. — Денег нет, работы нет, здоровье — под вопросом. Единственное, чем ты способен помочь — говорить правду. Везде. Не юлить. На экспертизе, если до неё дойдёт, заявишь, что подпись не моя, что рисовал ты. Чётко, без «но». Всё понял?
Он побледнел ещё сильнее.
— Это же… срок, — прошептал он. — Тюрьма.
— А ты рассчитывал, что за чужую подпись по головке погладят? — жёстко ответила она. — Так вот, Серёжа: последствия наступили. Для меня — долг, суд, приставы. Для тебя — тоже суд. И это честно.
Он закрыл лицо руками. Плечи затряслись — то ли от рыданий, то ли от страха.
Надежда посмотрела на него и вдруг ощутила, что злость внутри выгорела, как уголь. Осталась только твёрдость. Да, виноват. Да, предал. Но теперь решение за ней — не как тогда, когда он просто ушёл, хлопнув дверью.
— Но, — добавила она после паузы, — добивать тебя я не собираюсь. Не потому, что ты этого не заслужил, а потому что мне не нужна такая кровь на руках. Поэтому так: в полицию писать не буду. Пока. Если юрист найдёт другой путь — через обжалование, через экспертизу, через что угодно — пойдём этим путём. Но, Серёжа, если ты ещё раз соврёшь мне или попытаешься провернуть что-то за спиной — я лично приведу тебя в отдел.
Он медленно убрал руки, глаза покраснели.
— Спасибо, — хрипло сказал он. — Я… не достоин.
— Не льсти себе, — отрезала она. — Это не для тебя сделано. Это я о себе думаю, а не о тебе. Усвоил?
Он кивнул.
Надежда поднялась.
— Теперь слушай внимательно, — сказала она. — Завтра забираешь свои документы и вещи. Сегодня можешь остаться ещё на ночь — не зверь я. Но поселяться здесь ты не будешь. Я не общежитие. У тебя есть сестра, знакомые, соцслужбы, в конце концов. Шевелись. Хочешь хоть как-то искупить — ищи работу, любую: дворник, грузчик, сторож. Начинай платить по своему долгу. Своему, Серёжа, не нашему.
Он сглотнул.
— А если… мне станет плохо? — тихо спросил он. — Сердце, давление…
— Для этого есть поликлиника, скорая и Бог, — спокойно ответила она. — Я тебе не враг. Совсем всё будет плохо — звони. Не обещаю, что примчусь, но не отмахнусь. Но под одной крышей мы больше жить не будем. Никогда.
«Никогда» прозвучало глухо, как приговор.
Он опустил голову.
— Понимаю, — прошептал. — И… всё равно спасибо. За то, что не выставила сразу.
Надежда подошла к окну. Дождь уже не так яростно бил по стеклу, в просвете между тучами показалась бледная полоска неба.
— Знаешь, что самое горькое? — сказала она, глядя наружу. — Если бы ты пришёл три года назад. Не после секретарш, не после банков и липовых подписей, а просто… пришёл. Сказал: «Надь, я идиот, я всё испортил, но хочу вернуть». Возможно, я и дала бы тебе шанс. С криками, слезами — но дала. А теперь… я уже слишком далеко ушла без тебя, чтобы возвращаться назад.
Ей самой эти слова звучали удивительно по-новому. Раньше её жизнь крутилась вокруг «мы». Теперь вокруг «я».
— Надь… — он попытался что-то произнести, но слов не нашёл.
— Собери свои бумажки, — перебила она. — Через час мне к юристу. Чемодан можешь оставить в кладовке на пару дней, если деваться некуда. Но ключ от квартиры у тебя больше не появится. Никаких «зайду, когда надо». Это жильё — моё.
Он поднялся.
— Понял, — сказал он. — И… если юрист скажет, что есть бумаги, которые я могу подписать, чтобы облегчить тебе жизнь… Я подпишу. Без разговоров.
Надежда впервые за всё это время посмотрела на него без злости — просто устало.
— Вот с этого и начинай своё покаяние, — кивнула она. — Не жди, что я тебя пожалею и всё за тебя разгребу. Хочешь спасти хоть что-то — работай. Не на меня, а на свой долг. А о себе я и сама позабочусь.
Когда дверь за ним мягко закрылась — без прежнего громкого хлопка — квартира не показалась ей пустой. Наоборот, будто стало просторнее. Словно вместе с ним ушёл тяжёлый, затхлый воздух трёхлетней обиды.
Она подошла к окну. Дождь почти сошёл на нет. Где-то над домами робко выглянуло солнце.
На столе остались визитка юриста, конверт с повесткой, листы с графиком платежей. Ничего не исчезло. Впереди её ждали очереди, кабинеты, разговоры, возможно — унижение. Но теперь она знала главное: она не безголосая жертва. У неё есть закон, есть право и есть собственный голос, который она научилась поднимать.
Телефон завибрировал. «Катя».
— Мам, ну как ты? — раздался в трубке знакомый голос. — Всё в порядке? Ты вчера какая-то странная по сообщениям была…
Надежда вдохнула.
— Нормально у меня, доченька, — ответила она. — Дела появились… серьёзные. Потом всё расскажу. Но одно скажу точно: у твоей мамы всё будет хорошо. Я разберусь.
— Ты только не молчи, если помощь понадобится, — серьёзно сказала Катя. — Мы с Андреем что-нибудь придумаем, ладно?
Надежда улыбнулась.
— Ладно, — согласилась она. — Но сначала я сама попробую. Теперь у меня правило такое: сначала свои силы, потом, если что, зову подмогу.
— Вот и умница, — отозвалась дочь. — Ты у меня сильная.
Они ещё немного поговорили о внуках и мелочах. Положив трубку, Надежда почувствовала, как внутри что-то наконец распрямляется.
Она оделась, собрала сумку, аккуратно положила туда повестку, визитку и паспорт. Перед выходом обвела взглядом квартиру. Свой дом. Свою крепость.
«За него я буду драться до конца», — подумала она.
В подъезде пахло сыростью и мокрым бетоном, но сегодня этот запах был просто частью жизни, а не приговором. Жизнь двигалась дальше — уже по её правилам.