Марина всегда считала себя человеком рациональным. Она не верила в астрологию, не вела дневников и не поддавалась эмоциям без крайней необходимости. У неё было восемь магазинов, стабильный доход, квартира с видом на Садовое и загородный дом — просторный, ухоженный, с ровными дорожками и туями, выстриженными как в рекламе банковского кредита.
Этот дом она построила сама. С нуля. На деньги, вырванные у прошлого — у бывшего мужа, с которым развод перешёл в затяжную юридическую войну. Марина не просто выстояла — она победила. Суд, раздел бизнеса, скрытые счета, схемы, переписки — всё обернулось в её пользу. Дом стал символом: «Я могу. Я сделала. Я жива».
А потом в её жизнь вошёл Григорий.
Он был прорабом на её стройке. Уверенный, спокойный, с умелыми руками и доброй улыбкой. Он никогда не лез с советами, не оценивал и не ставил условий. Полгода встреч, ещё полгода — совместной жизни. Потом — брак.
Марина не ждала подвоха. Всё шло гладко.
С матерью Григория, Ниной Семёновной, она познакомилась позже. Та не торопилась в столицу — якобы из-за давления и врачей. А когда всё же приехала, с порога принялась поправлять подушки, заглядывать в шкафы и негромко, но с выражением говорить:
— Ну, у тебя тут, конечно, красиво. Только Гриша у нас с детства к земле тянулся. Огород любит. Дом мечтал — настоящий. Не дачу, а чтобы с хозяйством.
Марина ничего не ответила. Григорий молчал, теребя чашку с чаем.
Она отметила про себя: хозяйка. Не гостя, а хозяйка. И эта позиция ей совсем не нравилась.
Позже приехала Даша — дочка Григория от первого брака. Девятнадцать лет. Тонкая, с острым языком, вечно сравнивающая столичную жизнь с «бабушкиным порядком».
— У нас в деревне куры, молоко своё. Яйца настоящие. А это всё — пластик, — заявляла она, ковыряя вилкой омлет.
Марина терпела. Не комментировала. Но замечала, как Григорий не возражает. Даже соглашался.
— Ну да, бабушка у неё хозяйственная, всё сама делает. Может, и нам бы побольше быта, да поменьше дизайнерских штучек.
Она слушала и думала: они говорят о доме, который построила она. О жизни, которую они не создавали. И будто бы забыли, чьё тут всё на самом деле.
В сентябре раздался звонок. Нина Семёновна говорила с особым выражением:
— У Павла, племянника, день рождения. Хочется отпраздновать как следует. А у вас — и место, и погода, и красота.
Марина собиралась в командировку — три дня в столицу. Она колебалась, но Григорий смотрел с такой мягкой мольбой, что она уступила.
— Только аккуратно, — сказала она. — Это дом, не база отдыха.
— Ну что ты, мы же не дикари, — рассмеялась свекровь.
Когда она вернулась, первым, что бросилось в глаза, были следы от шин на газоне. Потом — пластиковые стаканчики в кустах. Качели перекошены. Шезлонг надломлен.
В доме пахло жареным, кислым вином и солёной рыбой. В коридоре сидел человек, которого она не знала.
— Вы кто? — спросила он.
— А вы? — удивилась Марина.
— Я Николай, брат Нины. Мы тут были. Праздник. Хорошо всё прошло. Только, может, посмотрите кран — подтекает. Но у вас, наверное, денег хватает — почините.
Она молча прошла в спальню. Зеркало — разбито. Постель — смята. На подоконнике стояла пепельница, которой не было до отъезда. А в раковине — два засохших лимона и чужая зубная щётка.
На кухне Нина Семёновна резала хлеб.
— Купи нам билеты, — сказала она. — Денег с собой не брали. Всё, что было, на еду ушло.
Марина не сказала ни слова. Она просто вышла, закрыла за собой дверь и пошла по дорожке — по газону, исполосованному чужими ногами.
Через два часа все уехали. На такси. За её счёт — да. Но это был последний компромисс.
На следующий день она сменила замки. А через неделю — подала на развод.
Григорий звонил. Сначала — с укором, потом — с растерянностью. Говорил:
— Ну они же просто семья… Мы ж просто собрались. Ты же не против семьи?
Она слушала и молчала.
Потому что дом — это не только стены. Это границы. И если кто-то их топчет, не извинившись — он больше не гость. Он — вторжение.
Осенью она посадила вокруг участка живую изгородь. Плотную, непроходимую.
И впервые за долгое время дом снова стал её. По-настоящему.