– Я не хочу малыша, – Артем произнес это глухо, но уверенно, отворачивая взгляд к окну. – Мы уже говорили об этом десятки раз.
В комнате стояла тишина. За окном моросил дождь, тонкими каплями скатывающийся по стеклу. На кухонном столе остывал чай, который они так и не тронули.
– Но я больше не могу ждать! – голос Ольги дрогнул. – Мне скоро 35. Потом будет поздно.
Он крепко сжал зубы, словно боялся, что из них вырвется нечто лишнее.
– Ты понимаешь, что это навсегда? – снова спросил он, смотря мимо нее, в пустоту. – Ребенок – это конец спокойной жизни. И это не щенок, которого можно отдать соседям.
Она прижала ладони к лицу и всхлипнула.
– Я все понимаю… А вот ты не хочешь вникнуть, почему это для меня важно.
Артем резко поднялся, прошелся по комнате. Половицы скрипнули под его шагами.
– Как ты можешь знать, что впереди? Ты ведь росла одна. Ты представляешь, сколько внимания требует младенец?
– Какая разница! – сорвалась она. – Все же справляются! А если через десять лет ты сам захочешь сына? Бросишь меня? Уйдешь к молодой? Может, мне тогда лучше уйти сейчас? Пока не поздно?
Ее слезы были громкими, беспощадными. Для него – невыносимыми.
Артем всегда ненавидел женские слезы. Они напоминали ему детство – тогда мать плакала часто, отец уходил в запои, а он, старший из шестерых, пытался закрывать уши младшим. С тех пор в нем выработалось отторжение: плач был для него оружием, манипуляцией.
Он вспомнил, как пять лет назад Ольга смотрела на него сияющими глазами. Она тогда легко согласилась на его условия – без детей. Любовь, как ей казалось, была важнее всего. А теперь она изменилась.
«Опять эти ночные разговоры. Опять мокрое лицо. Опять этот дрожащий голос. Три года уговоров, месяцы психотерапии – и все без толку. Для нее мое “нет” – не решение, а временное препятствие».
Он остановился у окна, глядя на мокрый асфальт.
– Хорошо, – неожиданно сказал он. – Но запомни: это твой выбор. Если родишь, я обеспечу только деньгами. Во всем остальном – сама.
Ольга не поверила сразу. Потом бросилась к нему и обняла так крепко, словно боялась, что он передумает.
«Наконец-то! – счастливо думала она ночью, лежа рядом. – Он изменится. Когда увидит ребенка, когда услышит его смех… Он поймет. Многие мужчины сначала боятся, но потом становятся лучшими отцами».
Во сне ей виделась девочка. Кудрявая, с улыбкой во все лицо. София. Она тянула к ней руки и спрашивала: «А где мой папа?»
Беременность наступила быстро, без осложнений. Ольга светилась, рассказывала друзьям, читала книги, обсуждала имена.
Артем чувствовал себя пленником. Он не трогал ее живот, не ходил с ней на УЗИ. На каждое «наш малыш» он мысленно отвечал: «Нет, Ольга. Твой».
Однажды она не выдержала:
– Ты совсем не интересуешься!
– Я не хотел этого, – холодно бросил он. – Ты решила играть в родителей – играй сама.
После родов он тоже не изменился.
– Вот твоя дочь, – сказала Ольга в палате, протягивая крошечный сверток.
– Нет, – он качнул головой. – Твоя.
София плакала ночами. Артем перебрался в гостиную.
– Ты даже не стараешься! – выговаривала жена.
– Я предупреждал.
Он не называл девочку по имени. Только «это дитя».
Когда Софии было два года, Ольга вышла на работу. Появилась няня. Артем даже тогда не брал девочку на руки, если они оставались вдвоем.
– Может, ты хотя бы раз с ней погуляешь? – мягко просила жена.
– Забыла наши условия?
Он говорил вежливо, не кричал. Но игнорировал.
И София привыкла.
Привыкла, что папа – это человек, который живет рядом, но не обнимает.
Привыкла, что мама – устает, но старается.
Привыкла, что для него она всегда «это дитя».
В шесть лет она перестала пытаться звать его «папой» и просто молчала.
Софии исполнилось одиннадцать. Дом жил будто на автомате: Артем уходил рано, возвращался поздно, с дочерью почти не разговаривал. Ольга пыталась держать всё в руках, но усталость лежала в каждом её движении.
Однажды за ужином девочка подняла глаза от тарелки:
– Папа, а почему у тебя на странице нет моих фотографий?
В комнате воцарилась тишина. Часы на стене громко тикали. Артем медленно повернул голову к дочери. Его взгляд был тяжелым, оценивающим, будто он впервые увидел её как личность:
– Потому что моя жизнь никого не касается.
Вилка выпала из рук Ольги.
– Она задала обычный вопрос! Можно было сказать мягче.
– Я сказал достаточно ясно.
– Не ясно, а грубо! – вспыхнула она.
– Хочешь, чтобы я солгал? Чтобы сделал вид, что мы с ней друзья?
Ольга замолчала, зажала рот ладонью. Ругаться при ребенке она себе запретила.
София аккуратно подняла тарелку, отнесла в раковину и ушла в комнату. В ту ночь она долго сидела в темноте, глядя на свой рисунок: черная комната, стеклянный шар, внутри – девочка с пустыми глазами.
На следующий день Ольга нашла рисунок. Сердце сжалось. Она показала его мужу:
– Посмотри. Это её мир. Это то, что ты сделал.
На миг в глазах Артема мелькнула тень сомнения. Но он тут же спрятал её под привычной броней:
– Не устраивай истерик. У нее есть всё необходимое. Ты хотела ребёнка – вот он. Не нравится? Могла выбрать себе романтика без копейки, который бы пел ей песни под гитару.
Тогда Ольга поняла окончательно: в нём нет тепла. Не рана, не злость – а пустота.
Дом окончательно превратился в ледяную территорию, где мать и дочь учились обходить Артема, как обходят холодную мебель.
Ольга стала разговаривать с мужем сухо и коротко:
– Нужно оплатить репетитора.
– Переведу.
– У меня совещание, заберёшь её от стоматолога?
– Вызови такси.
Всё. Ни слова больше.
София постепенно закрывалась. Она была тихой, замкнутой, слишком взрослой для своего возраста. В школе училась безупречно, будто хотела доказать: она — не обуза, а ценность.
Иногда Ольга ловила на себе взгляд дочери – тёплый, полный жалости и понимания. Это было невыносимо: ребёнок жалел мать, вместо того чтобы сам чувствовать поддержку.
В один из вечеров Ольга увидела, как София сидит в комнате, сжав колени, и шепчет самой себе:
– Меня как будто нет… меня как будто нет…
Эти слова Ольга потом долго не могла забыть.
Когда Софии исполнилось шестнадцать, у Ольги обнаружили тяжёлую болезнь. В больничных коридорах запах хлорки резал нос, стены давили серой пустотой.
Артем, по привычке, отвозил дочь к матери. Не ради заботы – ради обязанности.
Однажды он вышел в коридор и заметил: София стоит у окна, уткнувшись лбом в холодное стекло, и беззвучно плачет. Её плечи дрожали, как у маленькой.
И вдруг его накрыло воспоминание: он сам, подросток, сидит в подъезде, сдерживая слёзы, пока родители ругаются за стеной. Усталость, безысходность, чувство ненужности – всё вернулось разом.
Он медленно подошёл и неловко положил руку на плечо дочери.
Она вздрогнула и резко повернулась. В её глазах стоял вопрос: «Папа?»
Он впервые за всё время не отвёл взгляд.
– Пойдём. Купим тебе кофе.
Это было всего одно слово, всего один жест. Но для Софии – словно первая щель в стене.
Через неделю Ольга, лежа в палате, взяла дочь за руку. Её голос был тихим, прерывистым:
– Родная… я открыла на твоё имя счёт. Там достаточно, чтобы ты могла уехать учиться в другой город. Ты должна жить своей жизнью. Мне недолго осталось… но я всё сделала, чтобы ты могла уйти.
София кивала, вытирая слёзы. Она не знала, сможет ли. Ведь шестнадцать лет училась только одному – жить так, будто её не существует.
После похорон дом стал ещё тише. Артем уходил в работу, София – в учёбу. Они почти не разговаривали.
Прошло три года после смерти Ольги. София училась, готовилась к поступлению, но дома по-прежнему царила тишина. Артем приходил поздно, ел в одиночестве, листал газету или новости на телефоне.
Однажды вечером София решилась. Она привела домой парня:
– Пап, познакомься, это Илья.
Парень вежливо протянул руку. Артем машинально кивнул, взгляд его скользнул мимо. Он даже не попытался задать вопрос, не поинтересовался.
София почувствовала, как внутри что-то окончательно обломилось. Через неделю она собрала вещи.
Она стояла в прихожей с чемоданом. В комнате пахло пылью и старыми книгами.
– Мы уезжаем. В столицу, – сказала она тихо, но уверенно.
Артем оторвался от газеты:
– Надолго?
– Навсегда, – в её голосе не дрогнула ни одна нота. – Мамы нет уже три года. Я могла уйти раньше, только всё надеялась достучаться до тебя. Но ты так и не увидел меня.
Она глубоко вдохнула:
– Прощай. «Это дитя» больше не будет тебя беспокоить.
Она взяла чемодан и вышла.
Артем сидел неподвижно. И вдруг, когда дверь уже захлопнулась, губы сами прошептали:
– София…
Он впервые за долгие годы произнёс её имя. Но слишком поздно.
В пустой квартире осталась тишина. Он понял, что двадцать лет игнорирования сложились в одно страшное слово: потеря.
Прошёл месяц. Вечером раздался звонок в дверь. Артем нехотя поднялся, открыл.
На пороге стояла Кристина – та самая, с которой у него был долгий роман за спиной у жены. Именно ради этой связи он когда-то и позволил Ольге родить: хотел сохранить удобный комфорт, не потерять лицо.
Она стояла с осунувшимся лицом, руки дрожали.
– Артем, я беременна, – выдохнула она. – Но не от тебя. Между нами всё кончено. Прости.
Слово «ребёнок» снова прозвучало в его жизни. Но он не почувствовал ничего. Ни любви, ни злости, ни страха. Только пустоту.
Круг замкнулся.
Он опустился в кресло, закрыл глаза. Всё, во что он верил — что дети разрушают жизнь, что они только тянут силы и лишают свободы — в итоге разрушило его самого.