Ира сидела на краешке просевшего дивана, наблюдая, как Никита возбуждённо жестикулирует, расхваливая план, который, по его словам, «всё изменит».
Съёмная квартира была, мягко говоря, уставшей: потускневшие обои отходили от стен, кухня источала стойкий запах подгоревшего масла, а старый диван скрипел даже под подушками.
Никита, с вечно растрёпанной чёлкой и глазами полными энтузиазма, напоминал школьника, которому пообещали поход в парк аттракционов.
— Ирин, мамка не зря это придумала! — ходил он по комнате взад-вперёд. — Жить у неё — это шанс! Она одна, а нам можно деньги откладывать. Ну ты прикинь: через два года ипотека — и мы на своей территории!
Ира теребила рукав кофты, чувствуя тревожный холодок внутри. Татьяна Алексеевна, мама Никиты, всегда умела держать всё под контролем — с её громким голосом и твёрдым взглядом не поспоришь. Но Никита глядел на неё с такой уверенностью, что Ира только выдохнула.
— А она точно не против? — понизила голос. — Там же места едва хватает.
— Да ты что, она сама предложила! — Никита плюхнулся рядом и приобнял. — Скучает, говорит. Да и с нами, мол, веселее будет.
Ира кивнула, но что-то внутри словно зажглось тревожным сигналом. Они поженились недавно, всего полгода назад. Да, жили скромно, но это была их жизнь. Правда, деньги таяли быстро: зарплаты Иры в школе и Никиты в шиномонтаже еле покрывали расходы.
— Ну ладно, — произнесла она после паузы. — Попробуем.
Никита заулыбался и поцеловал её в висок. А Ира перевела взгляд на окно — за стеклом моросил дождь, и ей стало тоскливо. Почему-то казалось, что назад дороги уже не будет.
Квартира Татьяны Алексеевны встретила их запахом лекарств, лаков и сушки. Советская двухкомнатка, аккуратно прибранная, но как будто чужая. На стенах — ковёр с геометрическим узором, на полках — хрусталь и искусственные цветы.
— Вот вам место, — коротко сказала свекровь, показав на скрипучий диван в проходной комнате. — Спать будете тут. Вещи — в шкаф, только аккуратнее, там мои пальто висят.
Ира почувствовала, как сжался живот. А Никита сиял, носил сумки и восхищался, какой у мамы «уютный уголок».
— Мам, спасибо тебе огромное! — обнял он Татьяну Алексеевну.
Та ответила короткой улыбкой, но её взгляд быстро переместился на Иру — холодный, прищуренный, как будто приценивающийся.
— Главное, чтоб в квартире был порядок, — сказала она, — и с утра, Ирина, не надо шуметь. Я поздно засыпаю.
Ира сдержанно кивнула, хотя хотелось парировать, что её рабочий день начинается в семь. Первую неделю она старалась быть тенью: готовила бесшумно, убиралась педантично, не хлопала дверями. Но к пятнице начала чувствовать, что за ней пристально наблюдают.
— Никит, ты бы приглядывал за Иркой, — бросила Татьяна Алексеевна как бы между делом за ужином. — Она всё на работе, а у меня дома — кавардак.
Ира остолбенела с ложкой на полпути ко рту. Какой кавардак? Она только вчера отмыла ванну до скрипа!
— Мам, ну не преувеличивай, — тихо отозвался Никита, но глаза его потускнели — будто стыдно стало.
Она промолчала. Но внутри всё кипело. Это было не замечание — это был укол. И первый сигнал, что в доме пошли перекосы.
Прошёл месяц. Ира постепенно поняла, что вместо того, чтобы накапливать деньги, как они договаривались, они… просто вливаются в бюджет Татьяны Алексеевны.
Сначала это был «нормальный» взнос на счётчик, потом — участие в покупке новой сковородки, «потому что старая вся поцарапалась». Через пару недель свекровь пожаловалась на давление и предложила им «сброситься» на хорошие импортные таблетки. Потом — на замену крана в ванной. И как-то незаметно их сбережения, вместо того чтобы расти, стали исчезать.
— Никит, у нас же договор был, — прошептала Ира поздним вечером, лёжа на их неудобном диване с жесткими подлокотниками. — Копим на своё. А получается — просто всё отдаём на её желания.
Никита повернул голову к потолку и выдохнул:
— Ирин, ну мы у неё бесплатно живём. Надо как-то благодарить. Она нам помогает…
— Помогает? — Ира села, обхватив колени. — Ты это называешь помощью? Это аренда с требованиями и без личного пространства.
Никита почесал затылок — его вечный жест, когда он не знал, что ответить.
— Она ведь мать… — пробормотал он. — Ей тоже непросто.
Ира отвернулась, ощущая, как в груди распухает злость, перемешанная с усталостью. Ответов не было, только нарастающее ощущение, что она больше не хозяйка даже в своей собственной жизни.
Время шло, и атмосфера в квартире становилась всё тяжелее. Татьяна Алексеевна будто начала намеренно проверять Иру на прочность: придирки стали регулярными — к еде, к тому, как Ира складывала полотенца, к её «манере» разговаривать. Никита всё чаще отмалчивался или уклонялся.
— Никит, ты не замечаешь, как она себя ведёт? — однажды тихо спросила Ира, когда Татьяна Алексеевна ушла в магазин.
— Ты преувеличиваешь… — ответил он неуверенно, не поднимая глаз от телефона.
— А ты просто не хочешь смотреть правде в глаза, — с горечью сказала Ира. — Она нас контролирует. А ты всё время на её стороне.
— Это не так, — отрезал он. — Просто ты с ней не можешь найти общий язык.
Ира даже не ответила. В этот момент она поняла: он не на её стороне. Он — между.
Всё изменилось в один из холодных вечеров, когда Ира вернулась с работы и услышала, как Татьяна Алексеевна обсуждает с Никитой… свою мечту — поездку на море.
— Ты бы подумал, сынок, я ведь ни разу на море не была, — звучал её голос из комнаты. — А мне уже сколько лет. Может, ты бы отложил для мамы? Ну что вам с Иркой море? Молодые ещё, успеете.
Ира застыла в прихожей. А потом почувствовала, что достаточно.
Когда они остались вдвоём, она сказала:
— Никит, мы уезжаем. Нам нужно своё жильё. Хоть комната, хоть студия. Но своя.
Он медленно повернулся к ней.
— Ты серьёзно?
— Да. Я устала жить в чьих-то рамках. Мне не пятнадцать лет. Я хочу дышать. И хочу семью, в которой решения принимаются вдвоём. А не через третье лицо.
Никита долго молчал. Но впервые в этом молчании не было ни обиды, ни раздражения. Только раздумье.
— Я подумаю, — сказал он.
— Подумай быстрее, Никит. А то я подумаю за нас обоих, — тихо ответила Ира.
Никита думал недолго. Уже через пару дней он сам заговорил:
— Я нашёл вариант — маленькая студия на окраине. Не шибко уютная, но зато своя. Подъезд нормальный, соседи вроде спокойные. Я поговорил с хозяевами — можно заехать хоть завтра.
Ира не верила своим ушам. Она сжала губы, чтобы не расплакаться.
— А мама? — спросила она осторожно.
— Разговаривал с ней, — кивнул он. — Сначала, конечно, был скандал. Кричала, что я её предаю, что «эта твоя Ира тебя стравила с родной матерью». Но потом… потом успокоилась.
— И что?
— Сказала, чтобы не забывал звонить. И что, если что — она всегда рядом.
Ира только кивнула. В груди было так пусто и светло одновременно, как будто кто-то наконец открыл окно и впустил воздух.
Они съехали в выходные. Чемоданов было немного — своё имущество сводилось к одежде, чайнику и паре кастрюль, подаренных Ире на свадьбу. Квартира была тесной, с облезлым линолеумом и сломанной ручкой у входной двери, но когда Никита поставил их свадебную фотографию на подоконник, Ира вдруг улыбнулась.
— Здесь мы. Только мы, — произнесла она.
Он кивнул и поставил чайник.
Татьяна Алексеевна звонила часто. Сперва — каждый день, с укором в голосе, потом — реже. Иногда Никита сам не выдерживал и отключал звук. Он стал меняться. Не резко, не сразу, но Ира это чувствовала: в его голосе стало меньше раздражения, в глазах — больше уверенности.
Однажды вечером, они сидели на узкой кухоньке, ели яичницу с колбасой. За окном шёл снег, свет был мягким и чуть жёлтым от старой лампы под потолком.
— Знаешь, — сказал Никита, глядя в тарелку, — я ведь и правда не замечал, как всё у нас под неё крутилось. С детства как-то привык. Она говорит — а я слушаю. Ты всё правильно сказала. Я тогда обиделся, а теперь… понял.
Ира протянула руку через стол, сжала его пальцы:
— Главное, что понял. А всё остальное — построим. Вместе.
Он посмотрел на неё и впервые за долгое время улыбнулся по-настоящему — без тени вины, без тяжести в глазах.
Прошло несколько месяцев. Квартира по-прежнему была тесной, зарплаты — небольшими. Но они научились слышать друг друга. Ира больше не чувствовала себя гостьей в чьей-то жизни, а Никита постепенно становился настоящим партнёром, а не вечным сыном «под маминым крылом».
И пусть путь был долгим, главное — он был теперь их собственным.
А Татьяна Алексеевна? Она осталась… за дверью. Всё так же звонит, всё так же обижается. Но теперь у Иры и Никиты были стены, через которые она не могла переступить. Ни словами, ни укором, ни просьбой «скинуться на таблетки».
Спустя полтора года.
В квартире было по-прежнему тесновато, но уже совсем по-домашнему. На подоконнике распустилась вторая фиалка. Ира теперь преподавала не в одной, а в двух школах — уставала сильнее, зато копилка на «первый взнос» в ипотеку росла. Никита перешёл в другой автосервис — с лучшими условиями и адекватным начальством. Он теперь задерживался на работе не потому, что не хотел идти домой, а потому что копил на жизнь, в которой они оба чувствовали себя спокойно.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, Ира застала Никиту на кухне — он готовил пельмени и слушал голосовое сообщение.
— Мама? — спросила она, снимая пальто.
— Угу. Зовёт в гости. У неё юбилей скоро, 60 лет. Говорит, что хочет пригласить нас — и только нас, без прочих родственников. Мол, соскучилась.
Ира поставила сумку на пол и ненадолго задумалась.
— А ты хочешь поехать?
Никита пожал плечами:
— Я… не знаю. Уже не чувствую, что обязан. И это, наверное, самое главное. Если поедем — то потому что захотим, а не потому что «должны».
Ира подошла ближе, поцеловала его в щёку.
— Тогда решим вместе. Как настоящая семья.
Они сели за стол, ели пельмени прямо из кастрюли, запивая горячим чаем. За окном на стекло тихо падал мокрый снег, а в квартире было тепло — не только от батареи, но и от ощущения, что их «вместе» теперь ничто не подменяет и не подтачивает изнутри.
Юбилей Татьяны Алексеевны они всё же посетили. Принесли скромный подарок, посидели пару часов, вежливо поболтали. Свекровь пыталась было обронить пару «остроумных» комментариев — но Никита спокойно пресёк. Без крика. Без скандала. Просто ровно и твёрдо.
На обратном пути в такси Ира посмотрела на него:
— Ты изменился.
Он усмехнулся:
— Ты тоже.
Ира взяла его за руку. Улыбнулась.
— И слава богу.