Глава: Наследство
Светлана сидела на краю дивана, будто втиснувшись в обивку — стараясь стать незаметной.
Мать, Галина Леонидовна, неспешно разливала чай из старинного серебряного чайника, будто присутствовала при светской беседе, а не семейной казни.
Отец, Аркадий Петрович, невозмутимо листал газету. Его молчание давило сильнее слов — в нём было что-то предгрозовое, щемящее.
Светлана давно привыкла к этому напряжению. К извечной настороженности, к ожиданию, когда последует упрёк или очередное ограничение.
Сегодня она получила письмо из вуза. Она поступила — не туда, куда мечтала, а куда велели родители.
Светлана хотела лечить людей — быть неврологом или помогать душам как психолог. Но ей велели идти в ИТ. Якобы там будущее. Якобы стабильность. Зарплаты. Успех.
— Света, — отозвалась мать ровным голосом, поставив перед ней чашку с таким стуком, что девушка вздрогнула. — Мы решили, что пора окончательно расставить всё по местам. Наследство — это не игрушка.
Светлана кивнула, сжав под пальцами край дивана. Она узнала этот тон. После него всегда следовало унижение.
Её никогда особенно не волновал вопрос наследства. Это казалось чем-то абстрактным, отдалённым. Пока не стало реальностью.
Аркадий Петрович аккуратно снял очки, протёр их носовым платком и устремил тяжёлый взгляд на дочь.
— Все эти годы, — начал он, не глядя на жену, — мы наблюдали. Оценивали тебя. Хотели понять — есть ли в тебе что-то, кроме подчинения.
Светлана почувствовала, как по спине пробежал ледяной мураш. Она не понимала, что происходит, но уже догадывалась, чем всё закончится.
— Мы… следили? — прошептала она. — Но я всегда старалась делать, как вы говорите… Я ведь не перечила…
Галина Леонидовна издала короткий смешок, больше похожий на клик каблуков по мрамору.
— Именно это и доказывает твой провал, — отрезала она. — Мы сознательно ставили тебя в рамки, ограничивали, давили, провоцировали. Ждали — заговорит ли в тебе воля. Станешь ли личностью. Уйдёшь ли, наконец, и выберешь свой путь.
Тишина обрушилась на комнату. У Светланы в ушах стучала кровь. Всё, что она знала о себе, трещало.
— Я… Я не понимала, что от меня хотят. Я боялась, что вы разлюбите меня, если я скажу «нет»…
Аркадий вскинул бровь.
— Вот именно. Мы ждали, что ты преодолеешь даже это. Что ты встанешь. Пойдёшь против. Вопреки. Но ты не сделала ничего. Ты не борец.
Светлана смотрела на них, будто впервые. Два холодных лица. Как у присяжных, что уже решили приговор.
— Значит, всё это… годы страха… послушания… — она глотнула воздух, — всё было ловушкой?
— Это был фильтр, — сказала мать. — Тест. И ты его провалила.
Отец достал из папки бумаги.
— Всё оформим на Илью, моего племянника. Он с шестнадцати лет сам себе хозяин. Работает. Делает. Не боится рисковать. Не то что ты — пустота в покорной оболочке.
Светлана почувствовала, как земля уходит из-под ног. Их «любовь», их «воспитание» — оказалось испытанием на прочность. Без правил. Без шанса.
— Как я должна была это понять? — выдохнула она. — Вы всё время… ломали меня! Наказывали, если я возражала! Вы лепили из меня удобного человека — а теперь пеняете, что он получился?
— Так проявляется настоящая сила, — прошептала мать. — Лишь тот достоин, кто рвёт цепи. А ты — даже не попыталась.
Они отвернулись. Мать допила чай. Отец снова взялся за документы.
— К первому сентября освободишь комнату, — буднично добавил Аркадий. — Живи в общежитии. Раз уж поступила.
Светлана поднялась. Медленно. Механически.
Их лица больше не имели власти над ней. Они перестали быть семьёй — стали судьями, тюремщиками, палачами.
Она молча вышла.
Через три дня она стояла у подъезда общежития. Чемодан был лёгким — вещей немного. Пара книг. Тетради. Ноутбук. И пустота внутри, которую уже нельзя было заполнить их «одобрением».
Светлана отрезала всё. Номера родителей удалены. Сердце — глухо. Душа — в работе.
Она училась одержимо, с отчаянной решимостью выкарабкаться.
А вечером — читала: не программирование, а Рубинштейна. Психологию. Мозг. Травму.
Она читала про себя.
И вдруг впервые в жизни чувствовала, что — дышит. Пусть тяжело. Пусть больно. Но это её путь. Не навязанный. Не вынужденный.
А настоящий.
Глава вторая — Внутри тишины
Утро в общежитии начиналось рано. Скрип кроватей, хлопки дверей, тихие проклятия соседок, не успевших высушить волосы перед парами. Светлана просыпалась первой. Она боялась проснуться последней — словно страх неуспеть был частью её костного мозга.
Она вставала, умывалась в тускло-жёлтом коридоре, в котором пахло сыростью, и кипятила воду в старом чайнике. Утро было временем, когда мир казался почти мирным.
Соседки по комнате — Катя, Лейла и Рита — казались людьми из другого измерения. Они смеялись, спорили, пели под гитару в коридоре. Им было тесно, жарко, неудобно — но легко. Им не приходилось вытравливать из себя страх перед фразой: «Ты нас разочаровала».
Светлана держалась особняком. Не потому, что хотела — потому что не умела иначе. Наученная десятилетиями молчания, она ещё не умела просто говорить.
Она жила по графику. С утра — пары. После — дежурство в библиотеке. Вечером — работа. Курьер. Потом конспекты, тексты, тесты. Биология. Русский. Общество. Всё ради второй попытки — поступить на клиническую психологию. Там, где её интерес. Её призвание. Её решение.
Иногда Светлана возвращалась в комнату после полуночи. Снимала куртку, вешала на гвоздь, прикручивала бра на минимум, чтобы не будить других. И сжимала в руках учебник. Пальцы дрожали. Но глаза — горели.
Она не знала, как выглядит настоящая свобода. Но чувствовала, что где-то рядом с ней она идёт. Невидимой тенью.
Однажды, в середине октября, в окно ударил первый холодный дождь. Она как раз вышла из аудитории после зачёта. Оценивая своё промокшее пальто, Светлана услышала сзади голос:
— Не замёрзла? У тебя зонт, как у философа. То есть никакой.
Она обернулась. Парень — высокий, с нелепым рюкзаком и добрым лицом, которое будто бы не испугалось бы тишины.
— Я Миша, — сказал он, — с мехмата. Мы вроде как в одной столовке каждый вечер зависаем. Я за три дня запомнил твоё лицо. За три месяца — твою тень.
Светлана застыла.
— Прости. Это прозвучало как сталкерство, да? Я просто… вижу, что ты одна. Всё время. Мне почему-то это важно.
Она чуть склонила голову.
— Я Света. Нет, не прозвучало. Просто… немного неожиданно.
— Тогда пойдём пить чай? У меня мятный. Из дома. Условно, конечно, из дома — родители в Сургуте, дома как такового я не видел с мая.
Она кивнула.
Это было не свидание. Не признание. Не роман.
Это был первый вечер за много лет, когда она не чувствовала страха рядом с другим человеком.
Позже, в комнате у Миши — заставленной книгами, кружками, гитарой без струны и ноутбуком с разбитым углом — они говорили о детстве.
Светлана рассказала. Без подробностей. Только линию. Факт.
— И ты ушла? Сама? Без истерик? — тихо спросил он.
— Ушла. Потому что если бы осталась, исчезла бы.
Он молчал. Не предлагал «позвонить маме». Не говорил «они же твои родители». Просто налил ещё чаю.
И в этот момент она поняла: жизнь всё-таки возможна.
В январе Светлана подала документы. Всё сделала сама. Через портал. Собрала справки, прошла медкомиссию. Купила себе недорогой рюкзак и кожаную тетрадь. Записала туда: «Я — начинаю. Своё. Без страха. Без ожидания. Без их голоса в голове.»