В чужом доме может быть светло и тепло. Красивые шторы на окнах и пол сверкает чистотой. Пахнет выпечкой и котлетами; посудой звякают на кухне, хлопает дверца холодильника, он полон вкусных вещей. Разных солений, варений, там сыр и ветчина, румяные яблоки.
И немного видно гостиную; на мягком диване лежат подушки. Телевизор негромко бубнит. Даже в прихожей уютно; скамеечка и пуфик у зеркала, светлые обои… Это такой уютный, хороший дом.
Но это чужой дом. И однажды человек это поймёт. Хотя раньше он думал, что это его дом; общий. Раз он тут живет, сидит на диване, чай пьёт на кухне, прибирается, развешивает эти шторы и ключи у него есть — это его дом. Так он ошибочно полагал.
В один прекрасный день могут напомнить, что ты здесь никто. Вот Бог, вот порог. Не нравится — уходи! Или могут просто начать выгонять. И добавлять: «ты живешь в моем доме!».
Так могут сказать и подростку, и взрослому человеку. Совершенно правильно могут сказать. Юридически справедливо.
Но вот с этой минуты дом становится чужим. Хорошим, тёплым, светлым и уютным. Но чужим. Местом, где тебя приютили на время. И откуда надо побыстрее уходить. Не обременять хозяев.
И тот, кто так сказал, тоже становится чужим. Хорошим, может быть. Близким. Даже любимым. Но тоже чужим. Как домовладелец или хозяин гостиницы. Или просто — хозяин…
Так работает программа этого выражения — «ты в моем доме». Его применяют, когда хотят напомнить: ты здесь никто. Или, в лучшем случае, гость, которого приютили, впустили. А я — хозяин!
«Ты живешь в моем доме» — это слова, которые хозяин говорит чужаку. Особенно, если чужак себя ведёт так, что хозяину это не нравится. И он решает гостю напомнить, что тот загостился. Что он всего лишь гость в этом доме.
Даже если ему разрешают сидеть на диване или пользоваться ванной, — это чужой дом. И все в нем — чужое. Таков глубинный смысл этих слов.
Не стоит так говорить тому, кто дорог. Именно эти слова «ты живешь в моем доме» говорить не стоит. Потому что придёт время, и человек уйдёт. Съедет из ставшего чужим дома. И станет так пусто и грустно, — но уже ничего не поправишь…