— Стас! — её голос пронёсся сквозь квартиру, пронзая вечернюю тишину, как разрывной снаряд. — Почему ты опять не оплатил электроэнергию? Я ведь тебя сколько раз просила!
Из гостиной донёсся глухой грохот — Стас снова уронил пульт, переваливаясь с боку на бок на диване.
— Ой, Инн, ну не начинай… Забыл я. Завтра заплачу, честно, с утра.
Инна, сжимая в пальцах счета, почувствовала, как привычная досада скручивает желудок.
— Завтра у тебя длится уже восьмой день! Ты забыл, что в прошлый раз приезжали отключать свет?!
Она подошла к проходу и увидела мужа — развалившегося на диване, с жирными пятнами на футболке и чипсами в руке.
— А чего ты на меня орёшь, а? — пробурчал он, лениво повернув голову. — Ну не успел. Переведи лучше деньги, и я щас всё оплачу с телефона.
Инна прикусила губу. Конечно, деньги. Всегда она. Даже на мелочи. Работала на износ, а он… просто жил.
— У меня нет лишнего, Стас. А если бы и были — ты бы слил их в никуда. Как всегда.
— Ну, хватит. Я весь день вкалывал. Имею право передохнуть, — буркнул он, снова уставившись в экран.
Инна отвернулась. Она могла бы взорваться, вылить на него всё, что наболело. Но не было смысла. Он её не слышал. Или не хотел.
На кухне она поставила чайник. В холодильнике — пусто. То есть, условно пусто: для неё и для Полины — пусто. А Стас всегда что-нибудь «откапывал».
Когда-то всё было иначе. Молодая, полная надежд Инна приехала в чужой город после училища. А он — самоуверенный, с налётом грубоватого шарма, казался взрослым и надёжным. Она — продавец, он — то на стройке, то на складе, но везде ненадолго. Родители Инны сразу не одобрили: «Он нестабильный. Как ветер».
Но любовь — глуха к доводам. Инна верила, что всё наладится. Своей заботой она «починит» этого человека.
Сначала качели: то вроде бы лучше, то снова полный провал. Он тратил всё, что зарабатывал, на себя. Она — мыла подъезды по вечерам. Когда родилась Полина, было особенно тяжело. Он устроился в такси, но больше пропадал, чем работал. Инна бегала по знакомым, просила в долг.
Потом был момент, когда Инна слегла с температурой. Сорок. Полина плакала. Стас спал. Она, спотыкаясь, ползла к кухне, чтобы сварить ребёнку кашу.
С тех пор она знала: одна. Абсолютно.
Она пошла работать, устроила Полину в сад. Училась жить так, как будто Стаса нет. Он был как старая люстра — висит, но не горит.
— Инн! Картошку нашёл. — голос Стаса раздался из комнаты.
Инна замерла. Та самая картошка, из которой она хотела сделать пюре для Полины.
— Нашёл? — крикнула она. — И?
— Да съел я её ещё вчера. Ты чего не сварила?
Она медленно вышла из кухни, вцепившись в край полотенца.
— Это всё, что у нас было на завтра. Для ребёнка.
— Ой, ну извини, проголодался. Купишь ещё.
И тогда сорвалось.
— Ты вечно голодный, Стас! Но не до нас! Ни до Полины, ни до меня!
Он уставился на неё, как на телевизор без сигнала.
— Я просто поесть хотел…
— Нет! Ты хотел, чтобы я молчала и кормила тебя, как всегда! Но хватит!
— Инна, ну ты что, я же твой муж…
— Муж?! Ты жилец, Стас! Просто паразит, который обгладывает дом!
Из детской выглянула Полина.
— Мам, вы ругаетесь?..
Инна мгновенно смягчилась.
— Нет, солнышко. Всё хорошо. Иди умывайся, будем ужинать.
Стас тоже смягчился:
— Да, доча, не переживай. Мамочка просто нервничает.
Инна знала: он ничего не понял. И не поймёт.
Дальше было всё то же: ленивое безделье, жалобы, обещания «с завтрашнего дня». Инна начала прятать продукты, стала задерживаться на работе.
Полина стала замечать. Как отец съедает свою порцию первым. Как мать подавлена.
— Мам, а почему папа ест больше всех, а мы потом ничего?
И это стало последней каплей.
Психолог был прост. Слушал, задавал точные вопросы.
— Инна, вы в этих отношениях всё отдаёте. Он — только берёт. Это не семья, это эксплуатация.
И вот она — перед ним. С документами, готовая к разговору.
— Стас, я подаю на развод.
Он сначала не поверил. Потом стал уговаривать. Потом — обвинять.
— Ты мне разрушила жизнь! Ты что, с ума сошла?!
— Нет, Стас. Я просто хочу начать жить. Без вранья. Без тебя.
Он уехал. Со скандалом. С криками. С угрозами. Но уехал.
Последний вечер. Тишина. Инна на кухне. Поставила чайник. Открыла холодильник.
Пусто. Там, где лежали сосиски для Полины — ничего.
Улыбнулась. Глубоко вдохнула.
— Ты даже напоследок не изменился, Стас.
И впервые за много лет ей стало легко. Очень легко.
Прошло две недели с того дня, как Стас ушёл. В квартире стало тихо. Даже чересчур. Не скрипел диван под его тяжестью, не бормотал телевизор, не пахло дешёвыми сигаретами и жареными пельменями на ночь.
Сначала Инна ловила себя на странном ощущении: будто он просто вышел за хлебом. Будто вернётся, откроет дверь, бросит кроссовки посреди коридора. Рефлекс страха задерживался в теле — но потом постепенно отступал.
Только сейчас она поняла, сколько пространства в её жизни занимал этот человек. И не в хорошем смысле.
Полина, вернувшись из школы, прошла на кухню, открыла холодильник и задумчиво протянула:
— Мам, а у нас теперь еда всегда есть?
Инна усмехнулась и кивнула:
— Будем стараться. А ещё — ты можешь выбирать, что хочешь на ужин. Только без конфет, конечно.
— А можно блинчики?
— Можно. С вареньем.
Впервые за долгое время они ели вдвоём, спокойно, не торопясь. За столом больше не сидел человек, который ел, как будто завтра — война.
Жизнь постепенно выстраивалась. На работе у Инны заметили перемены — она стала собраннее, начала улыбаться. Коллега из соседнего отдела, Андрей, как-то поднес ей кофе в обед и сказал:
— Ты как будто выдохнула что-то тяжёлое.
Она улыбнулась:
— Я действительно выдохнула.
Он не задавал лишних вопросов, и ей это понравилось.
По вечерам она начала читать — что-то, кроме инструкций к пылесосу и школьных объявлений. Полина теперь делала уроки в тишине. Иногда они вместе рисовали, лепили, или просто валялись под пледом и смотрели мультфильмы.
Инна обнаружила, что всё ещё накрывает кастрюлю «с запасом», покупает пачку лишнего хлеба «вдруг ему не хватит», делает кофе по инерции на двоих.
Но через день-два стала сдерживать себя. Нет, всё, хватит. Она больше не живёт для чьего-то бесконечного желудка. Теперь — только для себя и дочери.
Однажды, разбирая старые вещи, она нашла его любимую толстовку. Потрёпанную, в катышках. Пахло сигаретами. Она молча скомкала её в пакет и вынесла на помойку. Без драм. Без слёз.
— Мам, — как-то вечером сказала Полина, — а ты стала спокойнее.
— Да? — Инна подняла брови.
— У тебя голос теперь не такой напряжённый. И ты стала больше смеяться.
Инна ничего не ответила, только притянула дочь к себе и прижала. Долго. Полина обняла её в ответ. Так, как может обнять только ребёнок, который впервые за долгое время чувствует, что мама — рядом, вся, полностью, а не истощённый призрак.
Через месяц Стас попытался позвонить. Инна увидела его имя на экране и выключила звук.
Он писал пару раз:
«Ну что, пожили без меня? Поняли?»
«Может, поговорим?»
Она не отвечала. Ничего. Никаких реакций. Ни злости, ни жалости. Просто — тишина. И её больше не пугала тишина.
Весной они с Полиной поехали в парк. Впервые — просто так. Без оглядки. Без страха, что дома кто-то сидит и ждёт ужин.
Инна сидела на скамейке, лицо подставлено солнцу. А рядом — дочь, с мороженым, с весёлыми глазами.
В какой-то момент Инна подумала: «Я жива. Настоящая. Я — есть.»
И это было чудо.