Слова словно ударили о стены, хотя сказаны были почти шёпотом.
— Повтори, — попросила я лишь для того, чтобы выиграть мгновение.
Казалось, ещё чуть-чуть — и наша квартира расколется, как тонкий хрусталь.
Он стоял у окна, вцепившись пальцами в раму, будто удерживал край обрыва.
— Мама должна жить с нами, — выдохнул он. — Иначе… мы больше не сможем быть парой.
И в этот миг над нами затрещала тонкая, почти невидимая связь, которую мы долгие годы плели вместе.
Когда мы с Ильёй только расписались, его мать — Галина Семёновна — казалась мне странной смесью строгой библиотекарши и самоуверенной хозяйки, уверенной, что знает лучший способ делать буквально всё.
— Не так шинкуешь зелень.
— Не туда складываешь простыни.
— Вода слишком горячая. Нет, холодная.
Тогда я даже смеялась. Думала, она просто хочет помочь. Мы с Ильёй шутили:
— Мама как гаджет с подсказками. Только отключить подсказки невозможно.
Но её замечания постепенно стали уколами. А уколы — попытками управлять каждым моим движением.
— Она добрая, — повторял Илья. — Просто одинокая.
И я — по-детски — верила.
А потом всё оборвалось за одну ночь.
Телефон Ильи завибрировал в три утра — резкий, встревоженный звук.
— Предынфарктное состояние, — сообщил врач.
Илья почти поселился в больнице. Приносил еду, следил за процедурами, не отходил. Рядом с матерью он снова стал мальчиком, который боится остаться без неё. Я подвозила ему контейнеры с супом и свежие рубашки, но чувствовала себя тенью.
Когда Галину выписали, её «несколько дней у вас» превратились в бесконечный коридор.
Сначала я даже жалела её. Она была ослабленной, тихой, почти прозрачной.
Но спустя неделю мы снова получили прежнюю Галину Семёновну — строгую, контролирующую, придирчивую.
Она выбрасывала «вредные» продукты.
Подслушивала разговоры.
Открывала двери без стука.
А однажды сказала:
— Илья, ты похудел. Она плохо тебя кормит. Я предупреждала…
Я проглотила ответ. Но внутри что-то хрустнуло.
Она уехала внезапно — врачи разрешили ей жить одной. Дом наполнился воздухом. Мы расслабились, стали смеяться чаще.
Две недели были почти счастливыми.
Пока не раздался телефонный звонок.
Илья долго слушал, сжимал телефон так, будто держал мамины пальцы. Повернулся ко мне:
— Она боится одна. Ей тяжело. Мы обязаны взять её к себе.
— Ты помнишь, что было?
— Сейчас всё будет по-другому.
— Ты уже так говорил.
И вдруг он поднял голос — впервые за всё наше время:
— Или мама живёт с нами, или всё между нами заканчивается!
Тишина была такой плотной, что я слышала, как в батарее щёлкает воздух.
Мы спорили до рассвета.
Он говорил о долге, совести, страхе потерять её.
Я говорила о границах, о нашем доме, о моём праве на спокойную жизнь.
Иногда мы кричали одновременно — и слова превращались в белый шум.
К утру он выглядел опустошённым, испуганным.
— Ты думаешь, что выбор — между мной и твоей мамой? — спросила я.
— Да, — прошептал он. — Потому что если она останется одна… я не выдержу, если с ней что-то случится.
Это не был ультиматум — это была отчаянная правда.
Но и у меня было право на себя.
Утром я собрала вещи и поехала к Галине Семёновне. Илью не предупредила.
Она удивилась:
— Ты?.. Одна?
— Нам нужно поговорить.
Мы сидели в её маленькой комнате — старые ковры, потускневшие занавески, запах валерианы. Она впервые смотрела на меня без обвинения.
— Я знаю, что мешаю вам, — сказала она. — Но Илья… он единственный у меня. Видишь эти стены? — она провела рукой вокруг. — Я боюсь однажды просто уснуть и… не проснуться. И никто не узнает.
У меня защипало глаза.
Она была не чудовищем — просто человеком, который боится старости.
— Галина Семёновна… жить вместе — не выход. Но есть другие.
И я предложила:
сиделку,
видеонаблюдение,
чёткое расписание,
кнопку вызова,
регулярные визиты.
Она долго молчала.
— Илья примет это? — спросила она.
— Если это пойдёт от вас — да.
Когда я вернулась, Илья сидел на диване, словно его рвало в разные стороны.
— Я подумал, ты ушла навсегда, — прошептал он.
— Нет. Я ушла, чтобы нас спасти.
Я пересказала всё. Он слушал, почти не моргая.
Потом закрыл лицо руками.
— Прости. Я думал, ты хочешь избавиться от неё. А ты… ты помогла ей больше, чем я.
Он подошёл, обнял, прижался лбом к моему плечу — так делают мужчины, когда перестают держаться за гордость.
Через неделю всё было устроено.
Нашли сиделку — спокойную, компетентную.
Установили камеры и кнопку вызова.
Илья заходил каждый день. Я — через день.
И неожиданно Галина Семёновна стала мягче. Даже иногда спрашивала моё мнение.
Однажды, провожая нас, она тихо сказала:
— Спасибо тебе… что не отвернулась.
У меня перехватило дыхание.
Теперь мы снова живём вдвоём.
Но не как раньше — спокойнее, честнее.
Мы научились говорить о страхах раньше, чем они превращаются в угрозы.
И я поняла главное:
Нельзя требовать жертвы у того, кого любишь.
И нельзя становиться жертвой ради того, кто боится.
Иногда среди дня звонит телефон — это она.
И теперь я отвечаю без дрожи.
Мы все стали свободнее.
И от этого — ближе.