Всякий раз, когда я пытаюсь разобраться в своем отвращении к материнству и радости по случаю того, что мне удалось его избежать, моя память возвращается к весне 1975 года. В тот день мама забрала меня из школы.
Это было неожиданно, но какой 9-летний ребенок не любит приключения? «Это будет особенный день, только для нас», – обещала мама. Мы поехали в Музей искусств, чтобы потом пообедать в модном ресторане. Однако мама забыла предупредить меня кое о чем.
По дороге мы остановились у трехэтажного офисного здания из красного кирпича. Сюда мама ездила к психотерапевту. «Это Миссис Абрамсон», – сказала мама, указывая мне сесть на диван рядом с ней. «Я прихожу сюда каждую неделю, чтобы поговорить с ней о своих чувствах».
Миссис Абрамсон была почтенной пожилой женщиной в темно-синем платье из полиэстера. Она пристально посмотрела на меня и искусственно улыбнулась. Я была сбита с толку – неужели я приехала сюда из-за скучных дел моей мамы? У меня неприятности?
После неловкой паузы психотерапевт кивнула матери, и та повернулась ко мне. «Я знаю, что ты действительно любила няню, – сказала она, имея в виду мою бабушку по материнской линии, моего самого любимого человека в мире, – но она не была хорошей матерью для меня. Она не была так добра ко мне, как к тебе. Она была холодной и эгоистичной».
Далее мама перечислила длинный список жалоб на бабушку. Она рассказывала о случаях, когда бабушка оставляла их с дядей одних на целый день, когда они были еще маленькими, несмотря на слезные мольбы не уезжать. Она сказала, что няня была эмоционально неполноценна, потому что ее собственная мама умерла, когда моей бабушке было всего три года, в 1919 году, в конце эпидемии гриппа. После того как умерла мать моей бабушки, ее отец не мог самостоятельно растить ребенка. У него случился нервный срыв, и он отослал мою бабушку жить к тете. Моя мама настаивала, что все это сделало няню неспособной к воспитанию.
Я внимательно слушала, но не могла поверить своим ушам. Никто не проявлял ко мне такой любви, как няня. Я часто ночевала у нее по субботам. Это было самое яркое событие недели. Мы с няней рисовали вместе, смотрели фильмы и подпевали крекерам с животными в моем супе. Воскресным утром мы танцевали, притворяясь, что находимся прямо на съемочной площадке.
Я еще не была достаточно взрослой, чтобы понять, что отношения между бабушкой и внучкой могут быть намного проще, чем отношения между матерью и дочерью. Прежде чем у меня появилась возможность все обдумать, мама перешла к еще более ошеломляющей новости: она и мой отец подумывают о разводе. Она любит отца, но брак и материнство слишком тяжелы.
Последнее было уже не так удивительно. Когда я была совсем маленькой, она, казалось, с удовольствием проводила со мной время. Теперь она часто казалась надутой, когда ей приходилось выполнять львиную долю родительских обязанностей. Когда у нее было слишком много поручений, слишком много встреч с врачами и ветеринарами, слишком много беспомощных существ (моя сестра, я, наша собака), дергающих ее, она срывалась и плакала, ни к кому конкретно не обращаясь: «Когда моя очередь?!»
Позже, когда я стала взрослой, то поняла, что моя мама вышла замуж в 19 лет. В 25 она родила первого ребенка. На самом деле у нее никогда не было своей очереди. Все время в заботе о ком-то.
Когда мама закончила говорить, ее психотерапевт снова кивнула ей, и она встала. «Теперь ты можешь поговорить с миссис Абрамсон о своих чувствах», – сказала она, выходя из комнаты и оставляя меня наедине со своим психотерапевтом.
Я понятия не имела, что должна была сказать, не говоря уже о чувствах. Я боялась сказать что-нибудь, что могло бы расстроить или выдать мою маму. Поэтому я просто сидела и молчала.
***
Эта встреча случилась 45 лет назад. Она породила множество вопросов, которые я боялась задавать в течение следующих лет. Например, как узнать, что ты эмоционально неполноценна? А что, если ты узнаешь об этом только после того, как родятся дети? Если у меня будут дети, не почувствую ли я себя в ловушке, как моя мать? Стану ли я обременять и травмировать своих детей, как это делали мои родители?
Затем, когда мне было почти 44 года, по медицинским показаниям я перенесла гистерэктомию. Когда мы узнали, что она поставит точку в наших метаниях иметь или не иметь детей, я почувствовала облегчение. И мой муж тоже.
Какая-то часть меня все еще сомневается, что я такая, какая есть, потому что я «ущербная» или «эгоистичная», или потому, что я просто не склонна к материнству.
Возможно, я никогда этого не пойму. Все, что я знаю, это то, что в 54 года я счастлива жить бездетной жизнью, в которой я чувствую себя свободной– и в которой почти всегда моя очередь.
Сари Боттон