Моя свекровь, Татьяна Аркадьевна, обожала держать всё под контролем. Её устраивало быть вершителем судьбы: от того, сколько минут нужно варить картошку, до того, в какое время и с кем мне позволительно говорить по телефону. Последнее время я чувствовала, будто задыхаюсь. Будто кто-то громоздкий, тяжёлый и абсолютно бестактный медленно, но уверенно выдавливает из меня жизнь, лишая возможности дышать в собственной квартире. А ведь эта квартира была моей — в полном смысле этого слова. Она досталась мне от любимой бабушки, дай Бог ей Царствие Небесное. Доля в ней была и у Максима, но основная часть и всё обустройство — моё. Однако, как выяснилось, юридическое право мало что значит, если твой мир поглощает ураган по имени «Татьяна Аркадьевна».
Началось всё безобидно, даже по-семейному. Шесть лет назад Татьяне Аркадьевне, тогда ещё бодрой, энергичной, громкой, понадобилось временно «переждать» пару месяцев ремонта в их старой квартире. «Всего два месяца, Вика, — щебетала она. — Мы не помешаем, мы интеллигентные люди». Я и правда обрадовалась. Подумала, вот, наконец-то сблизимся. Квартира у нас не огромная, но достаточно просторная — три комнаты, нам с Максимом хватало, и для двоих взрослых найдётся место. Максим — мой муж, значит, и его родители — мои родные. Я так верила в это.
Первые недели шли под девизом «всё временно». Татьяна Аркадьевна с Владимиром Григорьевичем заняли нашу гостевую, которую я мечтала превратить в мастерскую. Максим ворчал вечерами, что мать громко смотрит сериалы, а отец по утрам гремит посудой. Я же только отмахивалась: «Макс, они ведь ненадолго. Потерпим». Кто ж знал, что эти «пара месяцев» затянутся на шесть лет? Шесть душных, утомительных лет, за которые я чувствовала себя всё менее хозяйкой в собственном доме.
Татьяна Аркадьевна не просто жила у нас — она жила нами. Она командовала моим холодильником, плитой, посудой и… нервами. Я не успевала занести в дом пачку кофе, как её голос раздавался с кухни: — Вика, зачем ты взяла этот? Мы ведь простой пьём. Или у тебя деньги девать некуда?
Я вздыхала. Максим, как всегда, молчал. Его девиз был прост: «Лишь бы без скандалов». А скандалы были — ежедневные, изнурительные, тихие, но удушающие.
Пик настал, когда я решила освежить спальню. Обои пожелтели, хотелось света, уюта. И, конечно, мы с Максимом всё ещё надеялись на малыша. Я даже представляла, где будет кроватка. — Макс, — начала я тихо вечером, — может, родителям пора вернуться к себе? Или найти постоянное жильё? Ремонт ведь у них давно закончился…
Будто гранату бросила. Воздух сгустился. Владимир Григорьевич молча удалился в комнату. Максим побледнел. Татьяна Аркадьевна уставилась на меня: — Что ты сейчас сказала, Виктория? — вкрадчиво, с натянутой улыбкой.
Сердце забилось, как пойманная пташка. — Мы просто подумали… — запнулась я. — Хотим спальню обновить. И детскую обустроить…
И тут началось. Крик, визг, обвинения: — Ты рушишь семью! Ты хочешь выкинуть нас на улицу! Мы твои родители! Мы дали тебе сына, а ты его настраиваешь против нас!
Я замерла. Слёзы жгли глаза. Хотелось закричать, что это мой дом, моя жизнь, моя мечта о ребёнке. Но голос исчез. Я смотрела на Максима, в надежде на поддержку. Он, как всегда, отводил взгляд. «Без войны» — его единственная стратегия. Но это была уже война.
После того взрыва Татьяна Аркадьевна объявила себя жертвой. Всем и каждому она жаловалась на меня: соседкам, моей маме, её подругам. «Мы ей готовим, покупаем продукты, а она нас выгоняет!» — звучало почти ежедневно из-за двери.
Я слушала это, лёжа на кровати и глядя в потолок. В голове звучало: «Вы у меня живёте, мои продукты едите, мой свет жжёте!» Но я молчала. Гнев душил.
Максим метался между двух огней. С одной стороны — я, измотанная и на грани срыва. С другой — мать, умеющая виртуозно играть на чувствах вины. «Потерпи, Вика, — шептал он. — Мама пожилая. Им пока некуда». Я знала, что это ложь. Ещё четыре года назад видела фото их отремонтированной квартиры. Она была готова. Но им удобно у нас.
— Макс, — пыталась я. — Они продали ту квартиру. Деньги нужны были якобы дедушке. Но он умер, а деньги?..
Он отмахивался. «Это их личное». А я чувствовала — теряю себя.
Я стала просыпаться по ночам, боясь, что свекровь подглядывает. По утрам начинались манипуляции: — А у Марии Павловны невестка — золото! Печёт, вяжет, и с мамой у неё — любовь. А у нас…
Я молчала. Уходила в ванную — плакать. Дом стал тюрьмой.
Последней каплей стало заявление свекрови: — Комната, которую вы под детскую хотите? Я её возьму. Мы с Володей не можем спать вместе. Мне нужно личное пространство. Временное.
Я смотрела на неё и понимала: терпеть больше невозможно.
Тот вечер остался в памяти навсегда. Дождь. Одиночество на кухне. Ноутбук. Статьи. Форумы. Комментарии женщин, прошедших через то же. «Вы потеряете себя» — эта фраза пронзила.
Максим вернулся. Я ждала. Ждала, когда свекровь удалится к сериалу. И тогда сказала: — Макс, нам надо серьёзно поговорить.
Он вздрогнул. Сел. Слушал. Я говорила всё, не останавливаясь: — Я не могу. Я задыхаюсь. Я хочу ребёнка. Но не в этих условиях. Я хочу жить, а не выживать. Или мы — семья. Или мы — чужие. Я больше не смогу терпеть.
Он молчал. Я продолжала: — Мы даём им месяц. Найти жильё. Съехать. Ты им об этом говоришь. Это твоя семья. Иначе — суд.
Он не отвечал. Долгая пауза. А потом: — Я с тобой, Вика.
На следующий день дом превратился в зону боевых действий. Татьяна Аркадьевна кричала, визжала, называла нас предателями. Но в итоге согласилась. С условием: помощь в поиске и частичная оплата.
Месяц был адом. Она молчала, но мстила взглядами, вздохами, шепотом. Владимир Григорьевич просто следовал за ней, как тень.
Максим нашёл «однушку» на окраине. Свежий ремонт, недорого. Свекровь кричала: — Развалюха! Сынок, ты нас ненавидишь!
— Мама, — устало отвечал он, — это максимум, что мы можем. Уютно, чисто.
День отъезда. Вещи упакованы. Татьяна Аркадьевна охала, хваталась за сердце. Я смотрела, молчала.
Дверь за ними захлопнулась. Тишина. Я подошла к Максиму. Он сидел на диване, лицо в ладонях.
— Прости, — прошептала я. — Нет, — сказал он. — Прости меня. Ты была права.
Мы жили. У нас появился котёнок. Мы начали ремонт в детской. И, я знала, совсем скоро в этой комнате появится малыш.
Мой дом снова стал моей крепостью. Моей свободой. Моей жизнью. И я её отвоевала.