– Ты опять копаешься в моих вещах?! – взвыл Геннадий.
– Я ничего не копаюсь, – спокойно откликнулась я.
– Да копаешься ты! Я же просил… нет, молил тебя не прикасаться к моим бумагам на столе! Где теперь мой блокнот?
Я молча достала из ящика стола его блокнот, который он вчера, вернувшись навеселе с очередной встречи одноклассников, сам туда и запихнул. Но напоминать ему об этом не стала. За почти тридцать лет совместной жизни я уже давно уяснила, что это бессмысленно.
Геннадий никогда не ошибается. Это я у него вечно все путаю, забываю и делаю «криво».
– Вот он, – сказала я, протягивая ему блокнот. – И перестань орать, пожалуйста. Соседи же все слышат.
– Соседи, соседи! – он скривился и рывком выхватил блокнот у меня из рук. – У тебя на уме всегда чужое мнение! Лучше бы о муже подумала, о том, как ему тяжело, когда в собственном доме невозможно ничего отыскать!
Боня, наш старенький спаниель, жалобно пискнул под столом. Он всегда так реагировал на повышенный голос. Я нагнулась и провела ладонью по его мягким ушам.
В последнее время мне все чаще казалось, что пес чувствует и понимает меня лучше, чем супруг.
Когда Геннадий хлопнул дверью и ушел, я еще долго сидела на кухне, уставившись в окно. На улице хозяйничала настоящая золотая осень. Листва тополей уже пожелтела, кое-где ветви оголились. Небо затянуло, собирался дождь.
«В какой момент все перекосилось?» – вертелось у меня в голове. – «Когда мой умный, интеллигентный муж, преподаватель литературы в университете, превратился в этого вечно ворчащего, орущего человека?»
Может, все сдвинулось после его выхода на пенсию? Или когда наш с ним сын Лёша перебрался с семьёй в другой район? А может, это потихоньку накапливалось год за годом, а я просто не фиксировала, привыкала, прогибалась?
Я поднялась, накинула плащ и пристегнула поводок к ошейнику Бони. Нужно было «проветрить» голову. В такую погоду в парке почти никого – самое то.
Однако парк оказался не таким пустым. У беседки у пруда стояла пара: мужчина лет пятидесяти в дорогом пальто и женщина примерно того же возраста.
– Сколько раз я тебе повторял – не вмешивайся в мои дела! – его голос разносился по всему парку. – Зачем ты звонила моему начальнику?! Ты представляешь, как я выглядел? Как мальчишка, за которого женушка вопросы решает!
– Я всего лишь хотела облегчить тебе жизнь, Паша, – от его крика женщина будто съёживалась и становилась всё меньше ростом. – Ты же сам говорил, что не успеваешь…
– Я сам разберусь! – рыкнул Павел. – Господи, ну почему ты постоянно суешь нос не туда, куда надо? Почему не можешь просто заниматься домом, как нормальная женщина?
Мне стало до отвращения неприятно.
В этой женщине я внезапно увидела себя – такую же сжавшуюся, оправдывающуюся, растворяющуюся под очередным шквалом претензий.
Сколько раз я стояла так же, под потоком обвинений, убеждая себя, что это я виновата, что надо стараться лучше, быть аккуратнее, не раздражать «хозяина»?
Мужчина резко развернулся и зашагал прочь, оставив женщину одну под начавшимся дождём. Она опустилась на мокрую скамейку и закрыла лицо руками.
Я подошла и присела рядом. Боня сочувственно положил голову ей на колени, и женщина машинально провела дрожащей рукой по его шерсти.
– Простите, – сказала я, – я не собиралась подслушивать. Просто… не смогла пройти мимо.
Она подняла на меня покрасневшие глаза. Красивая женщина, тонкие черты, только взгляд потухший, как у загнанной лошади.
– Всё нормально, – прошептала она. – Это я дура. Надо было не звонить…
– Нет, – перебила я, и свой голос вдруг услышала твёрдым. – Не вы здесь не правы. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Я почти тридцать лет замужем. И последние лет десять мой муж разговаривает со мной точно так же. По любому поводу. За то, что суп пересолен, хотя это он сам высыпал в тарелку полсолонки, потому что «пресный». За то, что рубашка «не та», хотя он её сам выбирал. За то, что дождь идёт. Это, оказывается, тоже моя «заслуга».
Женщина смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– И знаете, к какому выводу я только сейчас пришла, глядя на вас? – продолжила я. – Это не перерастёт. Не «устаканится». С годами будет только жестче. Потому что мы позволяем. Подчиняемся их требованиям. Молчим, проглатываем, оправдываемся. Думаем: ну, сорвался, устал, не со зла… А они привыкают. И начинают считать нормой, что мы – громоотвод для их плохого настроения, что нас можно так «обрабатывать».
– Но… что тогда делать? – она всхлипнула. – У нас дети, квартира, мы столько лет вместе…
– А своя жизнь у вас есть? – спросила я. – Настоящая, отдельная? Друзья, которых он не высмеивает? Занятия, которые он не обесценивает? Хоть одно серьёзное решение, которое вы приняли сами, не сверяясь с его реакцией?
Она только опустила глаза и промолчала.
– Знаете, – я поднялась со скамейки, – я сейчас поеду домой. Спокойно уложу свои вещи в сумки и уеду к сыну. Достаточно. Я не хочу провести остаток жизни, извиняясь за то, что существую. Может, и вам стоит это внутри себя переварить?
Мы поговорили ещё немного и разошлись в разные стороны.
Дома я неторопливо собрала свои вещи. Потом набрала номер Лёши.
– Сынок, можно я временно переберусь к вам?
– Мам, что случилось? – встревоженно отозвался он. – Папа опять сорвался?
– Угу, он. И знаешь, я больше не потяну. И не хочу. Можно к вам?
– Конечно, приезжай!
Мужу я оставила короткую записку:
«Гена, я ушла. Живи как знаешь. Подаю на развод. Не держи зла. Лена».
Боню я забрала с собой, всё равно Геннадий его недолюбливал, только бурчал про шерсть и грязные лапы.
Вечером Геннадий позвонил. Естественно, начал с крика. Орал, что меня «понесло», что это у меня климакс в голову ударил, что нормальные женщины так себя не ведут. Уверял, что любит, заботится, «формирует из меня человека» ради моего же блага. Что без него я пропаду.
– Гена, – произнесла я спокойно, – ты даже не помнишь, какие цветы мне нравятся. За тридцать лет нашей совместной жизни ты ни разу не подарил именно те, которые я люблю. Ты каждый раз совал то, что было по акции у продавщицы. Называй как хочешь, но это не про любовь.
– Лена! Одумайся! – заорал он. – Да ты же… Да я… Да мы…
– Я уже пришла в себя. Всего доброго, Гена.
Сказав это, я завершила звонок.
Он попытался дозвониться ещё раз. Потом ещё. Утих только после разговора с Лёшей. Кто-кто, а сын умеет с ним разговаривать…
Примерно через неделю я столкнулась в магазине с той самой женщиной из парка. Она, заметив меня, улыбнулась. Я увидела, что в её взгляде появился живой огонёк.
– Спасибо вам, – сказала она. – За то, что тогда подошли. Вы были… как посланник свыше.
– Ой, бросьте… – смутилась я.
– Нет, правда! Ваши слова…
Она на секунду запнулась, потом глубоко вдохнула и решительно договорила:
– Вы просто вслух сказали всё то, что я давно сама прокручивала в голове. Слово в слово. Ну я и решилась. Уехала к маме. Сейчас подаю на развод. Страшно, но… честно, правильно.
– Правильно, – кивнула я.
Геннадий до сих пор, даже после развода, не в силах принять сам факт моего ухода. Теперь он умоляет простить его.
Но можно ли отпускать без последствий таких мужей?