– Вам две? – спросила Марина, перекладывая на прилавок пару ещё тёплых булочек. Пожилая дама почти всегда брала именно две – одну себе, вторую – ребёнку.
Сразу передавала девочке одну булку, и прямо у окошка они вместе начинали жевать.
– Дайте одну… – произнесла старушка.
Марина убрала лишнюю, приняла мятый рубль и отдала сдачу. Женщина принялась есть булку в одиночку. Девочка смотрела на неё украдкой – по глазам было видно, что тоже голодна. Но бабушка не обращала внимания.
Торговля не ждала, и Марина отвернулась – надо было обслуживать следующих покупателей.
– Кулинария привезла? – спросили её.
– Пока нет… А, вот и машина! – кивнула она.
К ларьку подкатила газель. Марина отвлеклась: принимала ящики, пересчитывала. На лотках оказались десятки свежих, румяных булок – с маком, витые, простые. Люди знали время привоза, специально подходили к полудню. Стоили булки недорого, полтора рубля за штуку, брали их десятками.
Марина когда-то окончила техникум и работала на заводе лакокрасочных материалов. Но в девяностые предприятие рассыпалось, а её сократили. С двумя детьми на руках искать новую работу оказалось непросто. Муж ушёл «на заработки» и не вернулся – и, по правде, она не очень-то и ждала: скандалы, пьянки, угрозы выгнать из квартиры… Всё это осталось в прошлом.
После долгих поисков Марина устроилась в торговую палатку. Место было удобное – рядом рынок и оживлённая площадь, график сменный: два дня работы, два выходных. Дети могли справиться без неё – старшей одиннадцать, младшему семь.
Сослуживица быстро объяснила: хочешь нормальную зарплату – действуй по негласным правилам. То «округли сдачу», то «подвесь вес». Марина не любила такие хитрости, но деваться было некуда – нужно было кормить детей.
Поставки приняли, машина уехала, поток покупателей схлынул. Марина пересчитала лотки, опустилась на табурет и тяжело выдохнула. Что-то царапало изнутри.
И тут щёлкнуло: старая женщина с девочкой.
Марина давно приметила в ней странную бодрость, почти напор. Та без церемоний протискивалась вперёд, локтями раздвигая очередь, приговаривая одно и то же:
– Ребёнок со мной! Видите? Ребёнок!
Снаружи — обычная бабка: потёртый плащ, вязаный берет, стоптанные сапоги. Слегка согбенная, будто несёт невидимую ношу.
А девочка — как из другой картинки: яркая бело-синяя куртка с опушкой, приличные, но измазанные сапожки, из-под голубой шапки выбились русые, не расчёсанные пряди. В ушах поблёскивали крошечные серьги — похожи на золотые.
Марину это резало. Своей дочке она когда-то хотела такую куртку, но взяла попроще — цены кусались. И ещё — бабка обращалась с деньгами как попало: то вывалит горсть мелочи, то сунет смятые купюры, не считая.
«Побирается?» — мелькало. «Тогда откуда серьги у девочки? И где её родители?»
Мысли отогнала, занялась сменой. Но осадок остался.
На следующий выход Марина поинтересовалась у напарницы:
– Эта старушка с девчонкой была? Наглая, в сером плаще.
– Агафья Петровна? Нет. Видать, приболела. Она у рынка у церкви сидит частенько.
– Девочка ей внучка?
– Кто ж знает. Может, да. Каждый день булки брала…
Через день Агафья объявилась. Как обычно, локтем распихнула двоих, потянулась к прилавку:
– Две булки! – и уже тянет горсть мелочи.
Марина решила её притормозить: сперва обслужила женщину из очереди, хотя старуха кипела, цепляясь за край прилавка. Дождалась, когда та остынет, медленно пересыпала монеты, будто нарочно тянула время.
– Вас Агафьей Петровной зовут, так? – вежливо уточнила.
– А то как же.
– А где ваша внучка сегодня?
Старуха скривилась, глянула в сторону улицы:
– Дома. Пусть посидит, башкой пораскинет.
В ответе не было прямой грубости, но в голосе прозвучал холодок. Так о своих детях не говорят.
Марина рассчитала покупку, выдала пакет — и, будто на автопилоте, повесила табличку «Вернусь через 10 минут», щёлкнула замком и двинулась за старухой.
Шаг быстрый, семенящий. Дворы, переулки, ещё улица. Марина понимала, что давно вышла за «десять минут», но останавливаться уже не могла: ей нужно было увидеть, где живёт эта пара.
Старуха свернула в проулок, обогнула древнюю стену с размазанной краской «Не стыдись, страна!», юркнула в деревянную пристройку — облезлая дверь, мутные стекляшки, задворки сараев. Во дворе — разбухший диван, ящики с гнильём, мёртвые цветочные горшки, детские игрушки с грязью. На наличнике — три почтовых ящика: живут втроём.
Марина метнулась обратно к ларьку — успела до приезда поставки. Вечером, когда зажглись окна, она вернулась с пакетом продуктов. Первая дверь распахнута, вторая — притворена, дальше — тёмный коридор, две покосившиеся двери, кислый запах.
Из угла соседней комнаты бухал голос:
– Нам навязывают эту идеологию! Рынок кругом! Капиталисты!
Марина постучала в дверь, где, по её догадке, могла быть девочка. За полотном зашуршали маленькие шаги — и замерли.
– Девчонка, ты там? Позови бабушку, а?
Тишина.
Марина вышла во двор, обошла пристройку, протиснулась через бурьян к мутному оконцу. За стеклом — худое лицо хорошенькой девочки. Глаза — большие, страдающие.
– Привет! – улыбнулась Марина и жестом показала: открой.
Девочка качнула головой. На голову была накинута куртка.
– У меня гостинцы, видишь? – Марина показала пакет.
Интерес — да. Но замка она не тронула.
Марина вернулась в коридор, толкнула соседнюю дверь — та подалась. В нос ударил перегар. Внутри качался на ногах седой агитатор, вокруг — бутылки, сковородка, заваленные книги.
– Здравствуйте. Мне бы к соседке — к Агафье Петровне.
– Синьорина… – важно протянул он, не попадая взглядом.
Марина уже хотела уйти, как сосед вышел за ней и, цепляясь за стену, протянул ключ:
– От её коморки. Берите. Антигосударственный элемент…
Дверь открылась. Запах затхлости, лампочка, засиженная мухами, на бордовом диване комком спит старуха. Игрушки по углам, потолок с отвалившейся фанерой.
И — взгляд девочки. Серые колготки сползли, майка, куртка на голове, волосы до плеч.
– Я тётя Марина. Принесла поесть, – шепнула она.
Сосед за спиной снова завёл про «демократическое общество». Марина выпроводила его за дверь, щёлкнула щеколдой.
– Давай перекусим, пока бабушка дремлет, – мягко сказала и достала хлеб, колбасу.
Девочка ела осторожно, косясь, будто боялась, что отнимут. Кухни как таковой не было. Ни плиты, ни посуды, ни холодильника. На подоконнике — корзинка с проросшим луком. Всё.
– Как тебя зовут?
– Соня, – прошептала она.
– Сонечка… А мама твоя где?
Личико дёрнулось, глаза наполнились, и девочка тихо расплакалась.
– Мама на поезде уехала, – сквозь всхлипы сказал ребёнок.
Марина обняла её. В ушах у Сони поблёскивали золотые гвоздики. Настоящие.
– Э-эй! – старуха вздёрнулась на диване, приподнялась.
– Агафья Петровна, а где документы девочки? Мамины? Девочки? – Марина прицельно пошла в наступление.
– А нету! Кто ты такая, чтобы спрашивать? Вон отсюда! Сонька, на диван!
Соня юркнула, как мышь. Старуха навалилась грудью, пытаясь вытолкать Марину. Но взгляд Сони — испуганный, застыл в Марининой памяти, как щелчок.
Она никогда не поднимала руку на стариков, но сейчас резко оттолкнула женщину, прижавшуюся к косяку. Та качнулась, села на табурет, застонала, прижала грудь.
Марина за это время сунула девочке куртку, натянула сапожки, взяла её за ладонь. На пороге остановилась:
– Вам плохо? Скорую вызвать?
Старуха уставилась мутными глазами:
– Ты ей что, мать?
– Нет, – растерялась Марина.
– На вокзале подобрала. Голодная была. Я её на воспитание взяла, – огрызнулась та. – Полиции вашей жирной не доверяю. Нашла — значит моя. Кормила, – она тряхнула несколькими крупными купюрами. – Наказывала иногда — день-два без еды, зато слушается.
И тут голос её стал приторным, липким:
– От бабки Аги не уйдё-о-шь, Сонька. Как ни вертись — всё равно вернёшься, гадёныш.
Марина подтолкнула девочку к выходу. На прощанье сунула продукты на полку. Оставлять Соню здесь было нельзя.
На улице она натянула девочке шапку поглубже:
– Пойдём, милая.
Они шагали, пока злость не схлынула. На освещённых улицах гудел город, стекли машины, жёлтые окна тянулись цепочками. «Куда?» — Марина поймала мысль, когда уже ушли далеко. «В отдел? Ночь, дежурные… Ребёнку нужна постель, а не коридор».
Дома дети удивились, потом оживились. Соню отмыли, накормили бульоном, уложили в пижаме младшего.
– Мам, а если она сирота, оставим её? – старшая, Даша, не выдержала.
– Не думаю, что сирота, – Марина взглянула на серьги. – С такими — семья должна быть.
– Старуха бедная?
– Не бедность это. Ей так жить удобно. Другое страшно — как никто не заметил, что девочка не её. Ни у церкви, ни в подъезде. Будто каждый сам по себе, – вздохнула Марина.
– Теперь она с нами, – уверенно решила Даша.
Утром — в милицию. Коридор продувало, Соня клевала носом на руках. Заявление приняли, куда-то унесли, велели ждать.
– Может, помнишь, как маму зовут? – Марина почти без надежды спросила.
– Мама Вера, – прошептала Соня.
– Молодчина! А папа?
– Папа.
– Понятно. Полное имя своё назовёшь?
– Софья Ильинична Карпова, – неожиданно отчеканила девочка.
Марина подскочила к окошку:
– Девочка вспомнила фамилию, переписать заявление!
– Ждите! – буркнул дежурный.
Рядом оказался мужчина с удостоверением:
– Газета «Северный край». Кирилл Петров, корреспондент. Вы про ребёнка говорили? Что случилось?
Марина коротко изложила. Дежурный оживился:
– Двадцать второй кабинет, к следователю Сапогову.
Кирилл подхватил Соню на руки:
– Пойдём? – подмигнул и пошёл впереди.
Дальше всё закрутилось. По базе пробили: Карпова Софья Ильинична, пять лет, в розыске уже полгода. Пропала в Данилове — ушла из квартиры, пока бабушка была в ванной.
Потом Соня сама объяснит: обиделась, оделась и «поехала искать маму». Мама уехала на сессию в столицу, а Соня добралась на электричках. Как — никто толком не понял.
Кирилл настоял, чтобы Соню временно оставили у Марины — до приезда родителей. Вечером он встретил их на вокзале и привёл к Марине.
Вера опустилась на колени, обхватила дочь, расплакалась тихо, будто без звука. Илья стоял рядом, виновато глядя на всех, и не мог разжать её рук.
– Мать моя совсем сдала… Пока искали Соню, казалось, держалась, а как узнала, что нашлась — мы её сразу в больницу. Пусть под присмотром, – говорил Илья.
Соня ладошкой гладила маму по виску и улыбалась. Даша уткнулась в плечо Марины, тоже размякла.
Позже, когда дети уснули, они сидели на кухне, пили чай с булками и разговаривали о времени, о людях, о том, как страшно потерять ребёнка.
– Я развожусь, – признался Кирилл, глядя в кружку.
– А я живу «как разведённая», – пожала плечами Марина. – Он исчез три года назад, руки не дошли оформить.
– Завтра мы съездим к этой Агафье, – сказала Вера. – Хочу увидеть место, где Соня жила.
– Соню лучше оставьте со мной. Ей туда нельзя, – попросила Марина.
– Боюсь теперь вообще её отпускать… Но с тобой — можно, – кивнула Вера. – И как тебя благодарить?
– Любая на моём месте поступила бы так же, – тихо ответила Марина. – Очень хочется, чтобы люди снова начали замечать друг друга.
Агафью задержали на пятнадцать суток. Ходили разговоры про психбольницу, но «не сложилось». Через месяц она снова пришла за булками — на сей раз отсидела очередь честно.
– По Соньке скучаю, – призналась она, глядя мимо. – Как родная стала. Я же её спасла, что плохого сделала? Увидишь когда — скажи: бабка Ага скучает.
Наступал ледяной ноябрь, на асфальте хрустела корочка, в воздухе летали первые снежинки. Во второй половине дня торговля встала: даже самые аппетитные булочки залежались.
– Десяток, пожалуйста, – наклонился к окошку знакомый голос.
– Кирилл? – Марина подняла глаза. – Откуда ты?
– Пишу материал о торговле: как обвешивают и обсчитывают. Но хочу рассказать ещё и про нормальных продавцов — они же бывают, – он улыбнулся.
– У нас таких немного, – ответила Марина полушутя. – По крайней мере, сейчас. Я, кстати, ухожу. Последняя смена. Иду на частное производство — отделочные материалы.
– Тогда напишу про отделочные материалы, – усмехнулся он. – Мне важнее не тема, а… – он на секунду запнулся, – короче, упакуй двадцать булок. Отделочными материалами сыт не будешь. И может, наконец, дойдём оба до того, чтобы разойтись со своими «бывшими» официально. А?
Марина хмыкнула и протянула пакет:
– Держи. И — давай уже менять жизнь, а не только слова.
Соня осталась с родителями. Бабушку Веры лечили. Агафья бродила по рынку, иногда стояла в конце очереди — как будто училась заново. Кирилл то и дело заглядывал за булками — то для материала, то без повода.
Марина сменила ларёк на небольшой цех.