— Моя родня нас попросту обсчитала! — выдохнул раздражённый супруг, глядя на жену так, будто искал в ней подтверждение своим словам.
Осень в тот год тянулась бесконечно — дожди, серость, туман по утрам. Чай на подоконнике быстро остывал, а я всё никак не мог оторваться от мыслей о людях, что жили раньше на нашей лестничной площадке. История их — как камень, упавший в стоячую воду: всплеск, круги, и потом долгая, тяжёлая тишина.
Жили они просто: Игорь и Марина, супруги лет сорока. Он — электромонтажник в фирме, где вечно задерживались зарплаты; она — торговала цветами в маленьком павильоне у метро. Люди тихие, неприметные, но с душой.
Марина всегда была сдержанной и прямой — совестливый человек, каких сейчас мало. Возвращаясь с работы, приносила домой пару увядших хризантем:
— Красота ведь, пусть хоть день постоят, — говорила она, ставя букет в банку из-под варенья.
Игорь, наоборот, жил в мечтах и расчетах. Всё копил, откладывал, планировал, но ничего так и не доводил до конца. В гараже у него пылилась старая «Мазда», которую он собирался «оживить», но времени вечно не находилось.
И вот однажды, осенью же, пришло известие: умерла тётка Игоря, женщина одинокая, всю жизнь прожившая в другом городе. Марина потом рассказывала мне, встретив у почтовых ящиков:
— Павел Николаевич, ну обидно же… Квартира в центре, хорошая. Могла бы хоть чуть-чуть нам помочь жизнь подправить.
В её голосе не было ни алчности, ни зависти — только обычная человеческая надежда на перемены, на какой-то добрый случай.
Но судьба распорядилась иначе. Через неделю стало известно, что всё наследство отошло сестре Игоря — Надежде.
Тогда-то и начался разлад.
Я как раз спускался по лестнице, когда из их квартиры донёсся громкий голос:
— Как это понимать?! Родная кровь, а всё ей одной?! Это же обман, предательство!
Марина стояла рядом, растерянная, будто пыталась в мыслях сложить картинку, а кусочек не подходил.
— Может, были причины? — осторожно сказала она.
— Какие причины?! — рявкнул Игорь. — Она просто нас обобрала, эта Надя!
Он всё повторял про «свои права», как будто права могут заменить совесть.
Позже Марина рассказала мне, что в тот вечер, когда он ушёл в душ, она взяла его телефон и открыла переписку с тётей.
— А там, Павел Николаевич, — говорит она, — одни просьбы. Починить, заехать, помочь. И всё за три года. А он ни разу не ответил. Только «некогда», «потом», «как-нибудь».
В тот миг в ней что-то надломилось.
— Я поняла, — сказала Марина, — что он потерял не квартиру, а человечность.
Через пару дней в их дверь постучала сама Надежда. Женщина усталая, с крепким, спокойным взглядом. Я случайно слышал их разговор — через тонкую стену в подъезде.
— Ты хоть раз звонил тёте? — спокойно спросила она брата.
— У меня работа, семья, дела! — пробурчал он.
— А у меня, по-твоему, нет? — ответила Надежда. — Просто я помнила, что ей нужно не наследство, а присутствие.
Вечером того же дня всё решилось окончательно. Надежда достала телефон:
— Хочешь услышать правду? — сказала она. — Слушай сам.
На экране появилась пожилая женщина, худая, с ясными глазами.
— Игорь, — произнесла она слабым, но твёрдым голосом. — Если ты видишь это, значит, всё случилось, как я ожидала. Ты не пришёл ко мне ни разу. Прости, но я не могу оставить ничего человеку, для которого я была лишь неудобством.
После этих слов повисла тишина.
Марина потом сказала мне, что именно тогда поняла — всё кончено. И брак, и надежды, и вера.
— Мне стыдно, — сказала она мужу утром. — Стыдно быть рядом с тем, кто способен на равнодушие.
Через месяц Игорь остался один. Постарел, осунулся. Иногда встречал его в подъезде — глаза пустые, как разбитое стекло.
Надежда продала квартиру и уехала.
Так воля умершей тёти свершилась — каждый получил по своим делам.