Я всегда полагала, что дом держится не на стенах, а на мелочах: на чашке горячего супа, поданной вовремя; на полотенце, которое кто-то аккуратно повесил; на слове «спасибо», сказанном не скупясь. На даче это ощущается особенно. Там каждая мелочь либо работает на тебя, либо крошится в пыль — и ты весь день ходишь с занозой, делая вид, что всё в порядке. Я так и жила: собирала росу в ладони, кидала в самовар стебли мяты, поливала грядки по тени, чтобы не обжечь листья, подвязывала томаты мягкой бечёвкой, а не проволокой. Словом — старалась. И думала, что это замечают. Но оказалось — не все.
С утра воздух был вязкий, будто парное молоко. Я достала из сарая лейку, опустилась у грядки с кабачками. Вода журчала, листья дрожали от удовольствия. Позади хлопнула калитка — свекровь вошла, как начальница склада, оглядела участок, словно проверяла запасы.
— Видела? — спросила я. — Град обошёл стороной. Соседскую крышу посекло, а у нас цело.
— «У нас», — повторила она так, будто ставила кавычки. — Опять воду льёшь без меры. Кто платить будет — мы?
— Мы, — спокойно ответила я. — Вчера перевела деньги за свет и воду. Теперь всё можно делать заранее.
Она села под грушей, сложив руки. Лицо напряжённое, ищет повод. А я дышала ровно — три коротких вдоха, один длинный выдох. Когда живёшь не в своём доме, даже если покрасил его сам, ты всё равно чужой. Так я училась не обижаться.
Муж появился позже, сонный, с отпечатком подушки на щеке. Поцеловал в макушку, пробормотал «привет» и сел рядом с матерью. Я подала завтрак: яичницу с луком, свежие огурцы. Мы ели молча.
— Так, — начала свекровь, когда я принесла чай. — Сегодня приедет моя сестра с сыном. Надо убрать баню, приготовить мясо, варенье достань. И не ставь на стол свою кашу. У нас люди едят по-человечески.
— Сделаю, — ответила я. — Только сначала закончу в теплице, томаты подвяжу.
— Прямо разговаривают с тобой, — усмехнулась она. — Всё у тебя с растениями да с травой.
Муж промолчал. А я опять стала водой — текла, обходила камни.
Когда приехали гости, шум стоял до неба. Племянник первым делом залез в холодильник. Никто не спросил, что готовить. Я готовила сама — руки знали порядок: резать, солить, жарить.
Свекровь заглянула проверить:
— Варенье из какой банки берёшь?
— Из средней, клубничное. Я в прошлом году делала с апельсиновой коркой.
— Не напоминай, я помню. И хватит всё делать по-своему. У нас традиции.
Я улыбнулась — натянуто.
К обеду собрались все. Соседка Вера помахала мне через забор — одна она понимала, что я здесь не отдыхаю, а тружусь. Свекровь расставляла тарелки, как солдат на параде.
— Ну что, — сказала она, — за дом. За то, что держим его вместе.
Первые уколы посыпались вскоре — то салат не так порезан, то мясо слишком мягкое. Потом речь зашла о воде, счетах, поездках. Я старалась не отвечать. Но слова, как металл, нагревались.
— Скажи, — повернулась она к сыну, — нормально, что она тут всё время сидит и только ест? Мы продукты покупаем, а она «в гостях».
— Я тоже покупаю, — тихо сказала я. — Вчера муку, крупы привезла.
— Чеки она кладёт, — кивнула она. — А кто пахал землю? Пока ты в городе болталась!
Муж вздохнул, но промолчал.
— Я платила за воду, — сказала я. — И грядки расширяла сама.
— «Сама»! — передразнила она. — И вообще, хватит уплетать за наш счёт!
Вилки замерли. Воздух стал густым.
— Повтори, — попросила я.
— Хватит жрать за наш счёт, — громко ответила она. — Сколько можно?
Я ждала, что он встанет и скажет «мама, не надо». Но он сказал только:
— Она имеет право высказаться. Не устраивай сцен.
Без сцен. Тогда я поняла: мы живём в разных пьесах.
Я сняла фартук, положила на стул:
— Если вы считаете, что я ем за чужой счёт, то я ухожу из-за стола.
— Ой, подумаешь, — махнула она. — Обиделась.
— В слове «жрать» много мяса, — ответила я и вышла.
Позже муж догнал меня у теплицы:
— Ну зачем ты? Мама вспылила. Не усугубляй.
— Я не умею есть под оскорбления, — сказала я. — Терпение — не знак согласия.
Он замолчал.
Вечером позвонил:
— Я поговорил с ней. Сказал, что ты не чужая.
— Спасибо, — ответила я. — Только это нужно было сказать тогда, а не после.
На следующий день мы приехали вдвоём. Я показывала: вот томаты, вот шланг, вот фильтр. Он слушал — впервые по-настоящему.
Свекровь подошла:
— Ты это вчера делала?
— Каждый день понемногу.
— Я вчера сказала лишнего, — пробормотала она. — У меня язык острый.
— Я знаю. И не держу зла. Просто не могу есть под такие слова.
— Ну не ешь, — сказала она, но уже мягче. — Работай. Это полезнее.
— Я и работаю, — ответила я. — Только хочется, чтобы это видели.
Она ушла. Мы остались вдвоём.
— Я буду стараться, — сказал он. — Думал, ты молчишь, значит, всё в порядке.
— Молчание — не согласие, — ответила я. — Это просто способ дожить до вечера.
Мы рассмеялись. День шёл. Мы работали вместе. И это оказалось важнее любых разговоров.