В тот вечер я в который раз поймала себя на мысли, что живу будто в чужой квартире. Кухня, где по идее должна чувствовать себя уверенно каждая хозяйка, для меня была похоже на поле боя: кастрюли — как оружие, шкафчики — как укреплённые точки, а каждый ужин — маленькое сражение за право остаться «своей».
Мы с Игорем были женаты всего ничего — полгода. Формально это был и мой дом: в паспорте печать, на полке мои книги, в шкафу — мои платья. Но стоило Валентине Сергеевне зайти на кухню, как всё вокруг будто меняло хозяина. Воздух становился гуще, разговоры — осторожнее, а я — словно невидимая или, наоборот, слишком заметная.
Особенно по вечерам. Семья собиралась за круглым столом: свёкор разворачивал газету, Кирилл без конца прокручивал ленту в телефоне, Игорь шутил и тянул меня за руку, чтобы сесть рядом. И только один человек в этой картине явно лишним себя чувствовал — та, которая тридцать лет считала эти стены только своими.
В тот день всё началось как обычно: я допекала коржи для «Наполеона», на плите тихо кипел суп, из духовки тянуло ванилью, и мне казалось, что наконец-то в этом доме станет по-настоящему тепло. Я ещё не знала, что именно этот торт станет последней каплей для Валентины Сергеевны — и отправной точкой для её обиды, отъезда и того вопроса, на который я до сих пор не могу найти безболезненный ответ.
– Лена, у тебя просто чудо-руки! – произнёс свёкор Геннадий Павлович, уплетая уже второй кусок. – Такой «Наполеон» я, признаться, сто лет не пробовал.
Мой муж Игорь довольно хмыкнул и потянулся за следующим ломтиком. Его брат Кирилл, обычно немногословный и сосредоточенный, тоже зашёл на чай с десертом.
– Лен, у тебя коржи такие нежные! – заметил он. – У мамы они всегда чуть грубоваты выходят. А у тебя во рту исчезают.
– Они у меня совсем не твёрдые, – нахмурилась свекровь Валентина Сергеевна. – Я просто делаю, как привыкла. Без ваших новомодных примочек и хитростей.
Геннадий Павлович мягко её осадил:
– Валя, да мы не это имели в виду. Твои торты тоже отменные.
– Ну конечно, – фыркнула свекровь. – Просто у нас на кухне теперь новая начальница объявилась. Ну и живите с ней! А мне здесь делать нечего!
Свекровь направилась в свою комнату и закрыла за собой дверь. На кухне повисла тягостная пауза. Кирилл уткнулся в телефон, Геннадий Павлович виновато опустил взгляд. Игорь просто обнял меня за плечи.
– Не бери в голову, – тихо произнёс он. – Мама привыкнет.
«Только когда же это случится?» – вертелось у меня в голове. Мы уже полгода как расписаны. Полгода живём в этой квартире. И я здесь делаю ровно то же, что раньше делала Валентина Сергеевна. И каждый раз, когда свёкор, муж или Кирилл хвалят мою готовку или уборку, свекровь злится.
Соперничать со мной она начала с первых дней нашей совместной жизни.
Сначала незаметно перекладывала мои вещи, переставляла посуду, придиралась к стирке, к моей еде, морщилась от моих духов. Потом её раздражение стало совсем очевидным. При мне она рассказывала Геннадию Павловичу, что раньше, до моего появления, дома был настоящий порядок. Говорила, что одна, без всяких помощниц, всё тянула. И при этом ещё работала.
Я молчала. Сдерживалась. Старалась лишний раз не попадаться ей на глаза. Делала всё спокойно и тихо. Но чем больше я старалась, тем напряжённее становилось.
Через неделю после истории с тортом Валентина Сергеевна вошла на кухню как раз в тот момент, когда я разбирала пакеты из магазина. Она устроилась за столом напротив и пристально посмотрела на меня.
– Лена, давай без обиняков. Ты вообще осознаёшь, что тут творится? Ты пришла в этот дом и всё перевернула. Тридцать лет я была здесь хозяйкой, меня слушали и уважали. А теперь что? Теперь мой муж только и твердит о твоих котлетах. Игорь на тебя глядит, как на святыню. Даже Кирилл, который обычно ни на что не реагирует, просит, чтобы ты ему рубашки гладила. А я кто? Я теперь здесь лишняя?
– Валентина Сергеевна, – осторожно начала я. – Я же не специально…
– Не специально? – она усмехнулась. – Разумеется, не специально! Ты просто образцовая жена и замечательная хозяйка. Я всё понимаю. Но, Леночка, я живая. Мне тоже нужно ощущать, что я важна и что без меня здесь не обойдутся, а не чувствовать себя чемоданом без ручки в собственной квартире!
Она замолкла, я присела рядом.
– Валентина Сергеевна, я вам не противник и не соперница. Мне не нужно доказывать, что я лучше или хуже. Я просто живу здесь, делаю то, что умею, потому что Игорь – мой муж. И пока это и наш дом тоже. Я никогда не хотела вас задеть или вытеснить.
Свекровь криво усмехнулась:
– Красиво говоришь! А на деле всё под себя устроила. Мои шторы сняла, свои повесила. Мои кастрюли в самый дальний шкаф затолкала, свои выставила. Даже порошок стиральный другой купила! Это я теперь должна подстраиваться под твой порядок в своих стенах?
Я тяжело выдохнула. Чувство вины за последние месяцы въелось в меня, как краска.
– Валентина Сергеевна, когда вы в последний раз были в театре или на выставке? Вы же всегда так любили читать, рассказывали, что в юности даже стихи сочиняли.
Она нахмурилась:
– Причём тут это вообще?
– Самое прямое. Вы всю жизнь посвятили дому, семье и хозяйству. А когда вы в последний раз подумали о себе? Когда вам было по-настоящему хорошо просто так, без кастрюль и тряпок? Когда вы жили не только ради всех вокруг, но и ради себя?
Она ничего не ответила. Я продолжила:
– Давайте честно. Вы хотите ощущать значимость и нужность. Но почему вам кажется, что это возможно только через супы и натёртый пол? Валентина Сергеевна, отдайте мне бытовые дела. А вы займитесь тем, о чём мечтали, но вечная забота не позволяла. Геннадий Павлович говорил, что вы давно хотели на курсы по искусствоведению записаться. Так запишитесь! Ходите в музеи, читайте, встречайтесь с подругами. Начните, наконец, жить для себя.
В её взгляде мелькнуло что-то непонятное. То ли удивление, то ли новая обида, то ли растерянность.
– Ты меня просто выдавливаешь из этого дома, – тихо произнесла она. – Ну что ж… умно всё обыграла, ничего не скажешь.
– Я не пытаюсь вас выжить! – я взволнованно возразила. – Я хочу, чтобы нам всем было комфортно. Чтобы вы отдохнули от бесконечной кухни. Чтобы перестали смотреть на меня, как на врага. Валентина Сергеевна, у нас разные задачи в этом доме, но врагами мы быть не обязаны.
Свекровь поднялась, лицо стало жёстким.
– Тогда так. Я не собираюсь жить там, где мне указывают, кем мне быть. Я не стану терпеть, что в собственном доме я будто всем мешаю. Пусть Геннадий Павлович и парни решают: либо я, либо ты. Другого варианта нет.
Она ушла. А вечером, когда все собрались на кухне, Валентина Сергеевна объявила:
– Я переберусь к подруге Марине. Уезжаю на месяц. Может, и дольше. Сами думайте, как тут дальше существовать. Если захотите, чтобы я вернулась, позвоните, обсудим. Но я должна быть уверена, что здесь меня действительно ждут.
Геннадий Павлович чуть помедлил и кивнул:
– Ладно, Валя. Отдохни. Переключись.
Свекровь удивлённо посмотрела на мужа – явно надеялась на уговоры и сцены.
Но нет, Игорь промолчал, а Кирилл снова спрятался за экраном телефона.
Валентина Сергеевна быстро набросала вещи в два чемодана и большую сумку. Я предложила помочь, она отказалась. Уже у двери она повернулась ко мне:
– Думаешь, выиграла? Думаешь, они выбрали тебя?
– Валентина Сергеевна, здесь никто ни с кем не соревнуется, – ответила я. – И если вам сейчас больно это принять, значит, вам правда нужно время и пауза.
Прошло две недели. Игорь иногда интересовался у отца, не звонила ли мама. Геннадий Павлович коротко отвечал, что да, созванивались: у Марины живёт, по музеям ходит, гуляет. Я ждала, что кто-то предложит съездить к ней, поговорить, попытаться вернуть. Но никто не заговаривал об этом.
Через три недели я сказала мужу:
– Игорь, может, всё-таки навестим маму? Попробуем поговорить?
Он искренне удивился:
– Зачем? Она привыкла всем руководить и всех опекать. А когда поняла, что больше не может держать всё под контролем, испугалась и сбежала.
Ещё через неделю Валентина Сергеевна сама позвонила и попросила Геннадия Павловича забрать её. Вернулась тихая, замкнутая. Я накрыла на стол. Она села, помолчала и вдруг спросила:
– Я была уверена, что вы приедете уговаривать меня вернуться. Почему никто даже не попробовал?
И вот теперь я не представляю, как подобрать слова, чтобы она и осознала, и при этом снова не почувствовала себя раненой.