Вера поставила чемодан в прихожей и глубоко вздохнула. Знакомый запах маминой квартиры — смесь лаванды, корицы и старых книг — вызвал противоречивые чувства. Тепло и тревогу одновременно. Тридцать пять лет, а она снова здесь, в родительском доме, словно время повернуло вспять.
— Верочка, наконец-то! — Нина Михайловна выплыла из кухни, вытирая руки о передник. — А я борщ сварила, твой любимый.
Мать заключила её в крепкие объятия, и Вера на мгновение позволила себе раствориться в этом знакомом с детства ощущении защищённости. Потом отстранилась, пытаясь незаметно восстановить дистанцию.
— Спасибо, мам. Но я, честно говоря, не голодна. Может, позже.
Лицо Нины Михайловны дрогнуло, губы сжались в тонкую линию.
— Как хочешь. Только не говори потом, что я тебя не кормила. — Она поправила седеющую прядь волос нервным движением. — Комната твоя готова. Я там немного… прибралась.
«Прибралась» в маминой терминологии могло означать что угодно — от простого наведения порядка до полной ревизии вещей. Вера почувствовала, как внутри поднимается смутное беспокойство.
— Я сама могла бы убраться, мам.
— Ой, да я просто помочь хотела! — Нина Михайловна махнула рукой с наигранной беззаботностью. — После такого-то стресса… — Она не договорила, но Вера отчётливо услышала невысказанное: «После развода».
Вера прошла в свою бывшую комнату и замерла на пороге. Здесь всё было иначе, чем она помнила. Исчезли стопки профессиональных журналов по архитектуре, которые она хранила годами. Пропали эскизы, которые висели на стенах. Вместо них — старые семейные фотографии в новеньких рамках. На её рабочем столе теперь стояла мамина швейная машинка.
— Мам, а где мои вещи? Журналы, эскизы?
Нина Михайловна появилась в дверях, скрестив руки на груди.
— Я их аккуратно сложила в коробки. В кладовке. Там так пыльно было от этих бумажек! А ты же теперь ненадолго, правда? Так что… — Она замялась. — Я подумала, может, тебе захочется заняться чем-то новым. Отвлечься. Шитьё, например, успокаивает нервы.
Вера медленно сосчитала до десяти, сдерживая подступающее раздражение. Это временно, напомнила она себе. Всего несколько месяцев, пока не найдёт новую работу и не снимет квартиру. Она справится.
— Мам, я всё же хотела бы вернуть мои вещи. Особенно журналы. Мне нужно готовиться к собеседованиям.
— Сейчас? — Нина Михайловна посмотрела на часы с преувеличенным удивлением. — Борщ остынет… Ладно, как скажешь.
Когда мать вышла, Вера присела на край кровати и уткнулась лицом в ладони. В груди разливалась тяжесть — знакомое ощущение, которое она испытывала рядом с матерью ещё с подросткового возраста. Чувство, будто её личность сжимается, становится меньше, незначительнее. Будто ей снова пятнадцать, и мама решает, с кем ей дружить и какие книги читать.
Месяц назад, когда рушился её брак, возвращение в родительский дом казалось спасением. Теперь она начинала понимать, что это может оказаться прыжком из огня да в полымя.
—
В проектном бюро Вере понравилось с первого взгляда. Современное пространство, высокие потолки, много света — полная противоположность тесной маминой квартире, где каждый сантиметр был заставлен безделушками и старой мебелью.
— У нас сейчас несколько крупных проектов, — Антон, главный архитектор, провёл её по офису. — Твоё портфолио впечатляет. Особенно проект реконструкции исторического квартала в Москве.
— Спасибо, — улыбнулась Вера, чувствуя, как краснеет от неожиданной похвалы. — Это была моя дипломная работа в магистратуре.
— Профессионал виден сразу, — Антон улыбнулся, и в уголках его глаз собрались морщинки. — Когда сможешь приступить?
— Хоть завтра.
Дома Вера сообщила новость матери, ожидая радости и поздравлений. Вместо этого Нина Михайловна нахмурилась:
— А это надёжная контора? Просто странно, что они так быстро тебя взяли. Может, там что-то нечисто?
— Мам, они увидели моё портфолио и оценили профессионализм, — Вера почувствовала, как её радость сдувается, словно воздушный шарик. — К тому же, у них горят сроки по проекту.
— И сколько будут платить?
— Нормально. На квартиру хватит через пару месяцев.
Мать поджала губы:
— То есть ты уже собралась съезжать? Тебе здесь плохо?
— Мне здесь хорошо, но… — Вера запнулась, подбирая слова, — мне тридцать пять, мам. Я привыкла жить самостоятельно.
— Самостоятельно! — фыркнула Нина Михайловна. — И к чему привела эта самостоятельность? К разводу! А здесь у тебя дом, забота…
— Давай не будем сейчас об этом, — Вера встала из-за стола. — Я устала и хочу лечь пораньше. Завтра важный день.
В своей комнате она долго не могла уснуть. Снова и снова прокручивала в голове разговор с матерью. Почему каждый их диалог превращается в скрытое противостояние? Почему мама не может просто порадоваться за неё? «Это всего на пару месяцев», — напомнила она себе, глядя в потолок. Она справится.
—
— Ты сегодня сияешь, — Марина, её школьная подруга, оценивающе посмотрела на Веру через стол кафе. — Новая работа настолько вдохновляет?
Вера улыбнулась, помешивая кофе:
— Не только работа.
— Так-так, — Марина подалась вперёд. — Рассказывай.
— Да нечего особо… Мой начальник, Антон. Он пригласил меня поужинать сегодня.
— И ты согласилась? — Марина прищурилась. — Это свидание?
— Не знаю, — Вера почувствовала, как к щекам приливает жар. — Может быть.
— А как же правило «не заводить романов на работе»?
— Сейчас мне кажется, что некоторые правила созданы, чтобы их нарушать, — Вера беззаботно пожала плечами, но тут же добавила серьёзнее: — На самом деле, я давно не чувствовала себя так… свободно. С ним легко. Он ценит моё мнение, прислушивается.
— А как мама? — спросила Марина, и Вера мгновенно напряглась.
— А что мама? Она не в курсе. И я не планирую её информировать о каждом моём шаге. Мне тридцать пять, в конце концов!
— Тебе не кажется, что ты… слишком остро реагируешь? — осторожно заметила Марина. Будучи психологом, она часто подмечала то, что Вера предпочла бы не замечать. — Я просто спросила.
Вера вздохнула:
— Прости. Просто… Ты же знаешь мою маму. Я не могу сделать даже шаг без её комментариев и советов. А сейчас, когда я снова живу с ней… — Она покачала головой. — Иногда мне кажется, что я тону.
— Может, тебе стоит поговорить с ней? Чётко обозначить границы?
— Легко сказать, — горько усмехнулась Вера. — Моя мать и понятие «личные границы» — вещи несовместимые. Каждый такой разговор заканчивается её слезами и моим чувством вины.
Марина молча смотрела на подругу, и Вера почувствовала себя неуютно под этим профессиональным взглядом.
— Что? — спросила она наконец.
— Ничего. Просто подумала, что паттерны детско-родительских отношений имеют свойство воспроизводиться в других сферах жизни.
— Если ты намекаешь, что мой брак распался из-за этого…
— Я ни на что не намекаю, — мягко возразила Марина. — Просто напоминаю, что ты имеешь право на личное пространство. И обязана его защищать — для своего же блага.
Вера задумчиво покрутила чашку:
— Знаешь, я так привыкла подстраиваться под других, что иногда не уверена, чего хочу сама.
— Именно поэтому тебе нужно научиться говорить «нет». Даже маме. Особенно маме.
По дороге домой слова Марины эхом отдавались в голове Веры. «Научиться говорить нет». Звучало просто. На практике — почти невыполнимо.
—
Ужин с Антоном оказался именно тем, что ей было нужно — лёгкая беседа, смех, никакого давления. Он рассказывал о своих путешествиях, она — о любимых проектах. Когда он проводил её до дома, Вера впервые за долгое время почувствовала себя женщиной, а не чьей-то дочерью или бывшей женой.
— Спасибо за вечер, — сказал Антон, стоя у подъезда. — Давно я так приятно не проводил время.
— Взаимно, — улыбнулась Вера.
Их поцелуй был мягким, неторопливым. Таким правильным, что у Веры закружилась голова.
— Увидимся завтра, — шепнул он, когда они наконец отстранились друг от друга.
Вера поднималась по лестнице, ощущая лёгкость во всём теле. Словно что-то внутри неё, долгое время сжатое тугой пружиной, начало наконец распрямляться.
В квартире горел свет. Конечно, мама не спала.
— Уже почти полночь, — вместо приветствия сказала Нина Михайловна, появляясь в прихожей. — Я волновалась.
— Я же написала, что задержусь, — Вера разулась, стараясь не встречаться с матерью взглядом. Её губы ещё хранили тепло поцелуя Антона, и почему-то казалось, что мать это каким-то образом увидит.
— Ты написала, что идёшь поужинать с коллегами. А вернулась в такое время… — Нина Михайловна выразительно посмотрела на часы. — И румяная такая.
Вера на мгновение прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Напомнила себе о разговоре с Мариной. О личных границах.
— Мам, мне тридцать пять лет. Я не обязана отчитываться, с кем и где провожу время.
Нина Михайловна отшатнулась, словно её ударили:
— Значит, вот как теперь будет? Хорошо устроилась — живёшь на всём готовом, а я даже поинтересоваться не имею права?
— Дело не в этом, — устало возразила Вера. — Просто… мне нужно немного личного пространства.
— Личного пространства, — повторила мать таким тоном, будто Вера сказала что-то непристойное. — Это у тебя от мужа такие словечки? Или в столице нахваталась?
Вера почувствовала подступающую головную боль:
— Я очень устала, мам. Давай поговорим завтра, хорошо?
Но Нина Михайловна словно не слышала:
— Я всю жизнь тебе посвятила. Всю жизнь! А теперь мне даже спросить нельзя, где ты пропадаешь ночами?
— Это не «ночи», мам, сейчас всего лишь…
— И с кем ты была? С этим своим начальником? — Нина Михайловна поджала губы. — Думаешь, я не вижу, как ты прихорашиваешься перед работой?
Вера застыла. Откуда мама знает про Антона? Она же никогда…
— Ты читала мои сообщения? — тихо спросила она, чувствуя, как внутри всё холодеет.
Нина Михайловна отвела взгляд:
— Твой телефон пищал, я просто хотела проверить, вдруг что-то важное…
Вере показалось, что пол уходит из-под ног. Она прошла мимо матери в свою комнату и закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол, обхватив колени руками.
Её личное пространство снова было нарушено. Как в детстве, когда мама читала её дневник. Как в подростковом возрасте, когда прослушивала телефонные разговоры. Ничего не изменилось. И не изменится, если она сама это не изменит.
—
На следующий день Вера позвонила нескольким риелторам. Съёмная квартира — любая, пусть даже маленькая — стала не просто желанием, а необходимостью.
— Ты не представляешь, как я устала, — жаловалась она Марине по телефону, запершись в ванной, чтобы мать не могла подслушать. — Она контролирует каждый мой шаг. Вчера прочитала мои сообщения, представляешь?
— Это серьёзное нарушение личных границ, — ответила Марина профессиональным тоном. — Что ты собираешься делать?
— Уезжать. Как можно скорее.
В офисе Вера старалась сосредоточиться на работе, но мысли постоянно возвращались к ситуации дома. Антон заметил её рассеянность:
— Всё в порядке? Ты сегодня какая-то… отсутствующая.
— Прости, — она потёрла виски. — Семейные проблемы.
Он присел на край её стола:
— Хочешь поговорить?
Вера вздохнула:
— Я живу сейчас с мамой. Временно, после развода. И она… — Вера замялась, подбирая слова. — Она не очень уважает мои личные границы. Прости, звучит как штамп из дешёвой книжки по психологии.
— Нет, я понимаю, — серьёзно кивнул Антон. — Моя мать такая же. В детстве читала мои письма, в юности прослушивала телефон. Я съехал в восемнадцать и больше никогда с ней не жил.
— Серьёзно? — Вера удивлённо посмотрела на него. — И как у вас сейчас отношения?
— Намного лучше, — он улыбнулся. — Дистанция творит чудеса. Я люблю маму, но только на расстоянии она позволяет мне быть собой.
«Быть собой». Эти простые слова отозвались внутри Веры болезненным эхом. Когда она в последний раз была по-настоящему собой? Не дочерью, не женой, не коллегой — просто Верой, со своими желаниями и мечтами?
— Я ищу квартиру, — сказала она. — Но это не так просто. Бюджет ограничен, а вариантов мало.
— У меня есть знакомый риелтор, — Антон достал телефон. — Могу скинуть его контакт. Он обычно находит варианты, которых нет в открытом доступе.
Вечером Вера вернулась домой позже обычного — встречалась с риелтором, который показал ей небольшую, но уютную студию недалеко от работы. Цена была чуть выше запланированной, но место того стоило.
Нина Михайловна встретила её в прихожей:
— Опять задержалась? — В голосе звучал плохо скрываемый упрёк.
— Да, были дела, — Вера прошла на кухню и налила себе воды. — Что на ужин?
— А ты разве не поужинала со своим… начальником? — Нина Михайловна скрестила руки на груди.
Вера медленно поставила стакан:
— Мам, мы можем поговорить серьёзно?
— Я всегда серьёзна, Верочка.
— Я нашла квартиру. Недалеко от работы. И собираюсь переехать в ближайшее время.
Нина Михайловна побледнела:
— Что? Так скоро? Почему?
— Потому что мне нужно личное пространство, — твёрдо сказала Вера, глядя матери в глаза. — Я ценю твою заботу, но мне нужна самостоятельность.
— Самостоятельность! — всплеснула руками Нина Михайловна. — А я тебе мешаю быть самостоятельной? Я, которая всю жизнь…
— Мам, — перебила её Вера, — ты читаешь мои сообщения. Перебираешь мои вещи. Контролируешь, во сколько я прихожу домой. Это не самостоятельность.
— Я волнуюсь! — голос Нины Михайловны дрогнул. — После всего, что ты пережила с этим… — она не договорила, но Вера поняла, что речь о бывшем муже.
— Я справлюсь, — мягко сказала Вера. — Правда. Мне просто нужно пространство, чтобы разобраться в себе.
Лицо матери исказилось:
— Пространство? А как же я? Я тут одна останусь? В пустой квартире? — Её голос повысился. — Ты о матери подумала?
Вера почувствовала, как внутри поднимается знакомое чувство вины. Глотающее, всепоглощающее. Но в этот раз что-то было иначе. Словно рядом с виной появилась злость. Тихая, но настойчивая.
— Мам, я не бросаю тебя. Я просто съезжаю на другую квартиру. Буду приходить в гости, звонить.
— Как Кирилл звонил своей матери перед тем, как она умерла? Раз в месяц? — Нина Михайловна упомянула двоюродного брата Веры, известного своей занятостью и редкими визитами к родственникам. — Я всё для тебя сделала, а ты…
— Мам, — Вера сделала глубокий вдох, — я благодарна тебе за всё. Но я взрослый человек со своей жизнью. И я хочу, чтобы ты это уважала.
— Уважала! — Нина Михайловна горько рассмеялась. — А ты уважаешь мои чувства? Моё одиночество? Или тебе плевать?
— Конечно, не плевать. Но…
— Никаких «но»! — отрезала Нина Михайловна. — Я вижу, к чему это всё идёт. Этот твой начальник тебе голову заморочил. Решил воспользоваться ситуацией, пока ты уязвима после развода!
Вера опешила:
— Причём тут Антон? Это моё решение.
— Антон! — мать произнесла имя с таким презрением, будто оно было ругательством. — Думаешь, я не вижу, что происходит? Он затащит тебя в постель, а потом бросит! А я буду подбирать осколки, как всегда!
Вера почувствовала, как краска заливает её лицо — от стыда, от гнева, от бессилия.
— Мама, это моя жизнь. И мои отношения.
— Жизнь! — Нина Михайловна повысила голос. — Хороша жизнь — в тридцать пять разведена, детей нет, скачешь с места на место…
Что-то внутри Веры словно оборвалось. Словно последняя нить, связывавшая её с желанием угодить, понравиться, быть «хорошей дочерью», лопнула с тихим звоном.
— Всё, хватит, — она подняла руку, останавливая поток материнских обвинений. — Я переезжаю через неделю. И это не обсуждается.
Нина Михайловна смотрела на дочь так, будто видела её впервые:
— Кто ты такая? — прошептала она. — Моя Верочка никогда бы…
— В том-то и дело, мам, — тихо ответила Вера. — Я не «твоя Верочка». Я — это я. И имею право на собственные решения.
Она вышла из кухни, чувствуя, как дрожат колени. В спину ей летело материнское рыдание — надрывное, обвиняющее. Вера заперлась в комнате и прислонилась лбом к прохладному стеклу окна. За стеной плакала мать, но впервые за долгие годы Вера не бросилась утешать, извиняться, отступать.
Внутри неё рождалось что-то новое, хрупкое, но сильное. Понимание того, что забота о себе — это не эгоизм. Что установление границ — это акт любви к себе, без которой невозможна любовь к другим.
Она достала телефон и написала Антону: «Я беру ту квартиру. С завтрашнего дня».
—
Дни перед переездом превратились в холодную войну. Нина Михайловна демонстративно не разговаривала с дочерью, но постоянно вздыхала и бросала печальные взгляды. Вера держалась, хотя каждый такой вздох бил по самым уязвимым местам её души.
Антон помогал с переездом — нашёл грузчиков, одолжил свою машину. Когда он приехал к подъезду в день переезда, Нина Михайловна впервые увидела его.
— Так вот он какой, твой начальник, — сказала она, глядя в окно на высокого мужчину, выгружающего коробки из багажника.
Вера промолчала, продолжая упаковывать книги.
— И ради него ты бросаешь мать, — продолжила Нина Михайловна.
— Я не бросаю тебя, мама, — устало ответила Вера. — И переезжаю я не «ради него». А ради себя.
— Себя, себя… — передразнила Нина Михайловна. — Только о себе и думаешь! А обо мне кто подумает?
Вера оставила книги и повернулась к матери:
— Мам, я всю жизнь думала о других — о тебе, о муже, о коллегах. Всегда старалась соответствовать чьим-то ожиданиям. И куда это меня привело? К разводу, депрессии, потере себя. Может, пора научиться думать и о себе тоже?
— Вот оно что, — горько усмехнулась Нина Михайловна. — Значит, я виновата в твоём разводе? Я тебя заставляла выходить за этого…
— Нет, мам, — перебила её Вера. — Ты не виновата. Никто не виноват. Просто… я сама не знала, чего хочу. Всегда старалась быть удобной, послушной. И потеряла себя в этом процессе.
В дверь позвонили. Вера пошла открывать, но в прихожей её догнал голос матери:
— А может, ты просто эгоистка, Вера? Может, тебе просто наплевать на всех, кроме себя?
Вера замерла с рукой на дверной ручке. Внутри всё клокотало от злости, обиды, боли. Она медленно обернулась:
— Ты правда так думаешь, мам?
— А что я должна думать? — Нина Михайловна скрестила руки на груди. — Была семья, были мы с тобой… А теперь ты уходишь с этим… — она кивнула в сторону двери, за которой ждал Антон.
— Его зовут Антон, мама. И он здесь ни при чём.
— Конечно, ни при чём, — фыркнула Нина Михайловна. — Просто совпадение, что ты решила съехать именно сейчас, когда он появился!
Вера сделала глубокий вдох:
— Мама, я решила съехать, потому что ты не уважаешь моё личное пространство. Потому что я чувствую себя здесь подростком, а не взрослой женщиной. Потому что я задыхаюсь от твоей гиперопеки!
— Опеки? — возмутилась Нина Михайловна. — Это теперь так называется материнская любовь?
— Это не любовь, мама, — тихо сказала Вера. — Это контроль.
Лицо Нины Михайловны исказилось:
— Да как ты смеешь! После всего, что я для тебя сделала!
Звонок в дверь повторился, настойчивее. Вера открыла, и на пороге появился Антон. Он сразу почувствовал напряжение:
— Всё в порядке?
— Нет, — честно ответила Вера. — Но будет.
Нина Михайловна смотрела на них с нескрываемой неприязнью:
— Значит, вот так? Уходишь к первому встречному?
— Мама! — Вера почувствовала, как краска стыда заливает щёки. — Прекрати, пожалуйста.
— Что «прекрати»? — голос Нины Михайловны повысился. — Правду говорить? Что ты бросаешь родную мать ради…
— Я не бросаю тебя! — Вера тоже повысила голос. — Я просто хочу жить своей жизнью!
— Своей жизнью, — передразнила Нина Михайловна. — Без матери, которая тебя вырастила, выучила, всё тебе отдала!
Антон неловко переминался с ноги на ногу:
— Может, я подожду внизу?
— Нет, — Вера схватила его за руку. — Оставайся. Мы почти закончили.
Нина Михайловна окинула их презрительным взглядом:
— Конечно, держись за него. Думаешь, он надолго с тобой? Такие, как он, только попользуются и бросят!
Антон напрягся, но промолчал. Вера почувствовала, как внутри поднимается волна гнева — чистого, незамутнённого. Это был уже не просто конфликт между ней и матерью. Это было нечто большее — битва за её право быть собой.
— Мама, хватит, — её голос звенел от напряжения. — Я ухожу. И дело не в Антоне. Дело в том, что я больше не могу жить по твоим правилам. Не могу соответствовать твоим ожиданиям. Не могу быть твоей идеальной дочерью.
— А кем ты хочешь быть? Одинокой разведёнкой? — Нина Михайловна перевела взгляд на Антона. — Или его любовницей?
Что-то внутри Веры сломалось окончательно.
— Ты не даёшь мне быть собой! — крикнула она, и в наступившей тишине эти слова прозвучали как удар. — Всю жизнь ты пыталась сделать из меня кого-то другого — послушную дочь, идеальную жену, продолжение себя! А я просто хочу быть собой, понимаешь? Собой!
Нина Михайловна застыла, словно её ударили. Лицо исказилось, губы задрожали:
— Я только хотела как лучше… — пробормотала она.
— Я знаю, мама, — Вера почувствовала, как гнев сменяется усталостью. — Я знаю. Но «лучше» для меня — это не то же самое, что «лучше» для тебя.
Она повернулась к Антону:
— Помоги мне с последними коробками, пожалуйста.
Когда они вышли из квартиры с последними вещами, Нина Михайловна стояла в дверях, маленькая и сгорбленная. В этот момент Вера вдруг поняла, что её мать — не злодейка из сказки, не тиран, а просто одинокая, напуганная женщина, чья любовь искажена страхом потери.
— Я позвоню вечером, мам, — сказала она, остановившись на лестничной площадке. — И приеду в выходные.
Нина Михайловна кивнула, не поднимая глаз.
Спускаясь по лестнице, Вера чувствовала странную смесь эмоций — сожаление, облегчение, тревогу, надежду. Она знала, что впереди — долгий и непростой путь. Не только к новой жизни, но и к новым отношениям с матерью. Отношениям, основанным на уважении, а не на зависимости.
— Ты в порядке? — спросил Антон, когда они сели в машину.
Вера посмотрела на окна маминой квартиры. В одном из них мелькнул знакомый силуэт.
— Буду, — ответила она. — Мы обе будем.
Машина тронулась, унося её к новому началу. Вера не знала, что ждёт впереди, но впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему свободной. Свободной быть собой.
На телефоне высветилось сообщение от Марины: «Как прошло?»
Вера улыбнулась и напечатала в ответ: «Сложно. Но я справилась. Наконец-то начинаю учиться быть собой».