Лада любила зиму. Не за мороз, не за снеговиков и не за Новый год — просто зимой легче дышать. Холодный воздух обжигал горло, и в груди было пусто, как будто и не было страха, голода, стыда. Как будто она не девочка из грязной квартиры на первом этаже, а кто-то другой — сильный, незаметный, свободный.
Утром она выходила из дома пораньше, когда ещё темно, просто постоять у замёрзшего окна подъезда. Глядела, как редкие машины оставляют следы на снегу, как дышит город, чужой и равнодушный. Там, за стеклом, всё казалось правильным: люди с сумками, дети с ранцами, собаки, бегущие по следам. А у неё — вонючая кухня, мама с серым лицом и вечный запах перегара.
Лизу она всё равно любила. За то, что гладила ей волосы в детстве. За сказки, которые когда-то шептала под одеялом. За редкие трезвые вечера, когда они смотрели старые мультики, грызли сухари и смеялись. Но в последнее время мама почти не смеялась. Сначала — смерть отца. Потом — бутылка. Потом — всё остальное. Как будто жизнь покатилась под гору, и остановиться было уже невозможно.
Иногда Лада играла в игру: «а если бы…». А если бы папа не сорвался с лесов. А если бы мама пошла к врачу. А если бы братья не сбежали. Она прокручивала эти сценарии в голове, как плёнку старого кинопроектора, но каждый раз всё заканчивалось одинаково — стук в дверь, крик, бутылка. И всё по кругу.
В тот день, когда всё началось по-настоящему, Лада сидела на кухне и рисовала на краю газеты человечков. Мама снова спала на диване, зажав в руке стакан. Радио гремело из соседней квартиры, где бабка Нюра смотрела новости на всю громкость. Было холодно, и от окна тянуло сквозняком.
И вдруг — грохот в дверь. Знакомый голос, с хрипотцой.
— Открой, Лизка! Я знаю, что ты дома! — Артём стучал кулаком так, будто хотел снести стену. — Долг пора возвращать!
Лиза вздрогнула. Лада прижалась к косяку, сердце застучало, будто хотело убежать раньше неё.
— Открой, Лизка! Я знаю, что ты дома! — Артём стучал в дверь так, что штукатурка сыпалась с потолка. — Долг пора возвращать!
Лиза жалась в угол кухни, крепко прижимая к груди недопитую бутылку. Руки дрожали — от похмелья или страха, она уже не понимала.
— Мам, кто там? — из комнаты показалась тоненькая Лада. Ей было десять. Щуплая, с глазами, как блюдца, на испуганном лице.
— Живо в комнату!
Но было поздно. Дверь рухнула — Артём вышиб её плечом. За ним ворвались двое, такие же злые и пьяные.
— Где бабки? Две недели прошло!
— Нету… — Лиза попятилась к окну. — Артём, клянусь…
— Врёшь! — он схватил её за волосы. Бутылка выскользнула, разбилась. — Пропила, да? На что, если весь район тебе и так в долг заливает?
— Не трогай маму! — Лада налетела на него, впилась зубами в руку.
— Ах ты, мелочь! — он швырнул её в стену.
В этот миг в квартиру вошла участковая с понятыми. Соседи вызвали — надоело слушать вопли и грохот.
— Стоять! — Ирина Григорьевна оценила ситуацию мгновенно. — Руки убрал от женщины!
Артём нехотя отпустил Лизу. Та рухнула рядом с дочкой:
— Ладушка, ты как?
— Живот только болит… — девочка села, держась за бок.
Участковая бегло осмотрелась: хаос, смрад, битые бутылки, горы посуды, гниль в раковине. Среди этого — худая девочка с синяками.
— Документы на ребёнка есть?
— Где-то… были…
— В школу ходит?
— Иногда… — прошептала Лада, опустив глаза.
— Лиза Алексеевна, собирайте ей вещи. Поедете с нами.
— Куда? — Лада прильнула к матери.
— В приют, милая. Тебе там будет лучше.
— Нет! — девочка затрясла головой. — Мама, скажи им!
Но Лиза молчала. Что она могла? Сказать, что здесь лучше? В грязи, с алкоголем и страхом?
В тот же день Ладу увезли. Она кричала, брыкалась, пока не закрылась за ней дверца машины. Последнее, что она увидела — мать в окне. Та плакала.
Приют стоял на окраине. Серый дом, забор, охрана. Как тюрьма — только для детей.
— Вот твоя кровать, — указала воспитательница на угол в восьмиместной комнате. — Вещи в тумбочку. Форму дадим завтра. Свет вырубается в девять.
Лада села на пружинистый матрас. Вокруг — чужие запахи, чужие лица. Она закрыла глаза и увидела маму. Да, та пила. Да, дома был ад. Но она же мама. Единственная.
Через неделю Лада сбежала. Ускользнула на прогулке, дошла до шоссе. Дальше не удалось — поймали.
— Глупая ты, — сказала Ленка из соседней койки. — Думаешь, первая?
Молчание. План вызревал.
Вторая попытка — через месяц. Вылезла через окно ночью, дошла до трассы. Водитель-фуражник довёз до города.
Утром она снова была у подъезда. Дверь никто не открыл — полезла в окно.
Квартира стала хуже, чем прежде. Мать лежала на диване, кругом бутылки.
— Мама! Вставай!
— Лада? Как ты тут?
— Сбежала. Я больше туда не пойду.
— Пойдёшь… Придут. Заберут…
И они пришли. Спустя двое суток. Ирина Григорьевна, полицейские.
— Лада, собирайся. Без сцены.
— Не поеду! Это мой дом!
— Твоя мать лишена прав. Решение суда.
— Какого? Мама! — Лада метнулась к ней. — Скажи им!
— Ладушка, иди… Там тебе будет спокойней…
— Нет! — она обняла мать. — Она моя мама! Лучшая!
Полицейские переглянулись. Ирина вздохнула:
— Послушай…
— Нет, это вы послушайте! Она меня любит! А я её! И мы справимся! Она заболела после смерти папы. Это болезнь, а больных не бросают!
Ирина позвонила. Долго говорила. Вернулась:
— Хорошо. Оставайся. Но я приду через неделю. И если всё будет по-прежнему — увезу. Без уговоров.
Лада кивнула.
Когда все ушли, она повернулась к матери:
— Всё. Конец пьянству.
— Что? — Лиза едва ворочала языком.
— Где у тебя заначки?
Квартира была перевернута. Бутылки — в слив.
— Ладка… мне же плохо…
— Потерпи. Я с тобой.
Началась война. Лада против алкоголя. Против собутыльников. Против грязи.
Три дня были адом. Мать трясло, металась. Лада сидела рядом. Стирала, вытирала, гладила руку.
На третий день пришёл Артём:
— Где Лизка? Я ей давал на опохмел.
— Уходи. Мама болеет.
— Ты, мелочь, рот закрой.
Лада вышла на лестницу, прикрыла дверь:
— Ещё раз явишься — заявление напишу. Что бьёшь и деньги вымогаешь. И про самогон расскажу. Бабка Нюра всё видела.
Он вспыхнул, но ушёл. Больше не появлялся.
Потом — уборка. Генеральная. Мешки мусора, запах хлорки, свет в окнах.
— Зачем тебе всё это? — прошептала Лиза, сидя на кухне.
— Потому что мы люди. А не тени.
— Я — плохая мать…
— Нет. Ты — хорошая. Просто заблудилась. Мы вылечимся.
Через неделю — визит участковой.
— Чисто… — удивилась она.
— Я обещала, — Лада подняла голову.
— А мама?
— На кухне. Суп варит.
Там и вправду стояла Лиза. Бледная, измождённая. Но трезвая.
— Здравствуйте, Ирина Григорьевна.
— Здравствуйте. Как себя чувствуете?
— Лучше. Лада помогает.
— Права просто так не вернут. Нужно работать. Лечиться.
— Уже договорилась в ЖКХ, — вставила Лада. — Уборщицей. И к врачу пойдём.
— А ты в школу?
— С понедельника. Директор согласен.
Ирина смотрела на Ладу, не веря. Десять лет, а в глазах — взрослость. И в поступках — решимость.
С понедельника началась новая жизнь. Мать — мыть подъезды. Копейки, но честно. Лада — в школу. Отставала, но боролась.
Вечером — уроки. Вдвоём. Мать — в забытых школьных формулах. Дочь — в терпении.
— Мам, почему ты пить начала?
— После похорон… Сначала чуть-чуть. Потом больше. Не заметила…
— А теперь?
— Стараюсь. Ради тебя.
Были срывы. Через месяц — одна бутылка. Лада нашла её на кухне.
— Прости…
Она молча вылила остатки. Уложила мать. Утром разбудила:
— Вставай. Работа ждёт.
— Не могу…
— Можешь. Идём.
И Лиза пошла. Мыть лестницы. С похмелья, со стыдом.
Потом — врач. Потом — неделя без срывов. Месяц. Квартира пахла не перегаром, а борщом и пирогами. Лада научилась готовить.
Ирина заходила реже. Всё было видно и без слов.
— Ты молодец, — сказала она как-то. — Редкая ты.
— Я не молодец. Я просто люблю.
— Любят многие. Борются — единицы.
Лада поступила в колледж. На портного. Лиза уже год не пила. Работала в магазине. Уборщицей. Но в тепле.
— Горжусь тобой, дочка, — сказала она, провожая Ладу в колледж.
— А я — тобой. Ты победила.
— Мы. Вместе.
Братья приезжали — глазам не верили. Чистота, тепло, взрослая сестра.
— Ладка, как ты это сделала?
— Не ушла. Просто осталась. Потому что мама — хорошая. Ей нужна была помощь.
Вечером они с Лизой пили чай на кухне.
— Если бы не ты… — начала та.
— Мам, не надо. Всё уже прошло.
— Нет, скажу. Ты меня спасла. Вернула к жизни.
— А ты вернулась сама. Я просто держала за руку.
Лиза обняла дочь:
— У тебя будут дети. И ты будешь потрясающей мамой. Потому что у тебя огромное сердце.
— Мам, я пока учусь.
— Я подожду. Теперь мне некуда спешить.
За окном падал снег. А в квартире было тепло. И пахло пирогами. Вечер обыкновенной семьи.
Семьи, которая победила. Несмотря ни на что.