Когда-то Елена Аркадьевна мечтала о доме, где всегда будет пахнуть пирогами, где внуки будут бегать по скрипучему паркету, а сын будет навещать её не по обязанности, а по зову сердца. Она хранила эту мечту, как завёрнутую в марлю свечу: берегла от времени, сквозняков и боли. После смерти мужа она осталась одна — в трёхкомнатной квартире с высокими потолками, старыми фотографиями и тишиной, которая становилась гуще с каждым годом.
Одиночество — оно не стучится. Оно приходит, когда ты однажды перестаёшь накрывать на три персоны и убираешь со стола две лишние вилки.
И когда Влад с Алёной начали подбираться ближе, сладкими речами обволакивая её сердце, она и подумать не могла, что под этой патокой скрывается яд.
— Мамочка, ну хватит. Мы ведь родные люди! — говорил он, сладко растягивая слова, а в глазах у него плескались холодные, расчётливые искры.
Жена его, Алёна, тут же вклинилась, мягко положив ухоженную ладонь на плечо свекрови:
— Елена Аркадьевна, мы ведь только о вас и заботимся. Это просто формальность, чтобы потом с налогами не морочиться, с оформлением… Мы ведь — ваша опора, единственные.
Елена Аркадьевна, шестьдесят два года, тихая, вдовая женщина. После смерти мужа всё её существование сжалось до трёхкомнатной квартиры в доме с высокими потолками. На стенах — свадебные фото, в шкафу — его парадный мундир, до сих пор пахнущий камфарой и чем-то невыразимо родным.
Опорой был он, Аркадий. А теперь…
Теперь ею называли себя они: сын, которого она по-прежнему видела в образе мальчика, которому читала сказки, и его деятельная супруга.
Из года в год визиты начинались одинаково.
— Мамочка, — вкрадчиво начинала Алёна, — ну как же вам одной в такой квартире? Просторно, неуютно, коммуналка, уборка…
— А мы бы ремонт сделали, всегда были бы рядом, — добавлял Влад, отводя взгляд. — Мы ведь не бросим. Ухаживать будем, заботиться.
Одиночество ест изнутри, как плесень. В какой-то момент веришь в любую сказку — лишь бы не быть одному с тишиной.
Она поддалась.
У нотариуса пальцы с ручкой дрожали. Она взглянула на сына — Влад с Алёной сияли, не скрывая своей победы.
Подпись была поставлена.
С этого момента квартира, где она прожила почти сорок лет, перешла во владение сына.
А забота… исчезла в тот же вечер, когда они переехали.
Сначала были мелочи. Мелкие уколы, которые даже стыдно озвучивать.
Грохот музыки, от которой у Елены Аркадьевны трещали виски, а в серванте, доставшемся от матери, тонко звенели рюмки.
— Мам, мы же не старики! Хотим расслабиться! — смеялся Влад, не реагируя на её просьбы.
Этот смех резал больнее самой музыки.
Однажды, выбрасывая мусор, она заметила в баке бархатный корешок — её старый фотоальбом. Там была мама, обнимающая маленькую Лену, и молодой Аркадий, улыбающийся с чёрно-белого снимка.
С дрожащими руками она достала альбом.
— Ой, да случайно, наверное, — сказала Алёна, не поднимая взгляда от телефона. — Я просто порядок навела. Слишком много старья.
Старьё.
Жизнь, память, любовь — мусор.
В доме всё чаще появлялись чужие. Они курили на кухне, громко хохотали в коридоре. Её никто не замечал.
Она мыла посуду, пока «хозяева» отсыпались в её спальне.
Она разучилась дышать громко. Её пенсию отбирали «на коммунальные», на столе всё чаще были дешёвые макароны.
Но хуже всего — взгляд сына. Чужой. Пустой.
Она поняла: они ждут. Ждут, когда она исчезнет.
И дождались.
Прошло полгода.
— Мам, мы тут ремонт начинаем. Глобальный, — сказал Влад, избегая её взгляда. — Пыль, шум… Мы тебе временно комнату сняли. В центре почти.
— Уютненько там! — оживилась Алёна. — Отдохнёте как раз, подлечитесь.
Елена Аркадьевна поняла всё. Последний кусочек картины лег на место.
— Ладно, — спокойно произнесла она. — Когда вывозиться?
— Хоть завтра! Мы поможем! — обрадовался Влад.
Она не спорила, не плакала. Только ледяное спокойствие сжало грудь.
Молча собрала чемодан. Пара фото, книга, халат. Сын с невесткой суетились, радостно запихивая её вещи в пакеты — как ненужную мебель.
Они отвезли её в убогую комнатушку с общим туалетом в конце коридора.
— Обживайся, мамуль! — бодро сказал Влад. — Мы потом позвоним!
Она не повернулась. Знала: не позвонят.
Но знала и другое — дома их ждёт «подарок».
Перед уходом она оставила на столе сложенный лист бумаги.
Юридически безупречный прощальный привет.
— Уф, свобода! — выдохнула Алёна, растянувшись на диване. — Пора ремонт начинать!
— Ага, — Влад откупорил бутылку игристого. — А мать даже не сопротивлялась.
Он заметил лист бумаги на столе.
— Что это?
Алёна схватила его, но Влад вырвал у неё.
— Копия договора…
— И что? Хочет напомнить, кто здесь главный? — фыркнула Алёна.
— Тише… вот, вот этот пункт…
Пункт 4.3. «Даритель сохраняет за собой право пожизненного проживания в данной квартире. Любые действия, нарушающие это право, включая выселение, являются основанием для одностороннего расторжения договора по требованию дарителя».
Подпись юриста — старого друга Аркадия — стояла внизу.
Воздух в комнате стал вязким. Бокалы остались нетронутыми.
— Ты это… ты вообще читал, что подписываешь?! — заорала Алёна.
Влад только махнул рукой.
Их «наивная» мать их переиграла.
Но хуже было впереди.
Через час раздался звонок.
— Мама, это что за бумага?! — завопил Влад. — Ты в своём уме?!
Алёна визжала на заднем фоне:
— Быстро всё отменяй! Ты нас подставила!
— Я подумаю, Владик, — мягко ответила Елена Аркадьевна и отключила.
Через неделю она подала в суд. Не на расторжение, а на устранение препятствий к проживанию.
Суд встал на её сторону. Сын с женой были обязаны вернуть мать и обеспечить ей достойные условия.
Она вернулась. Не как гостья. Как хозяйка.
Через пару дней она выложила медицинскую справку на стол.
— Врачи говорят — нервное истощение. Мне нужен постоянный уход. Я подала заявление — чтобы вы наняли сиделку. С проживанием.
— Что… ты хочешь?.. — прохрипел Влад.
— Сиделка займёт твою бывшую комнату, сынок. Все расходы на вас, как на собственников и моих законных опекунов.
Так в доме появилась Людмила Сергеевна — строгая женщина, бывшая медсестра, следившая и за давлением, и за порядком.
Теперь в «их» квартире жила не только Елена Аркадьевна, но и сторонний свидетель.
Шаг — под контролем. Слово — под наблюдением.
— Потише, не беспокойте Елену Аркадьевну, — говорила Людмила с ледяным голосом.
Так Влад и Алёна оказались в собственной ловушке.
А Елена Аркадьевна пила по вечерам чай с шиповником, включала сериал и сидела в кресле. Без злости. Только с холодным удовлетворением.
Дом остался за ней.
А их свобода — нет.
Шли месяцы. Влад постарел, словно перескочив десятилетие. Алёна разучилась смеяться. В их голосах осела усталость, а взгляд стал тусклым.
Сиделка Людмила Сергеевна каждый день докладывала Елене Аркадьевне: давление — в норме, прогулка — состоялась, обед — по расписанию. Сын и невестка лишь молча кивали.
Однажды вечером, когда за окном моросил дождь, а в квартире разносился аромат шиповника, Елена Аркадьевна сказала сиделке:
— Знаете, Людочка… Я ведь не хотела мести. Я хотела, чтобы они вспомнили, кто я им. Просто мама. Женщина, которая отдала им всё.
— А они? — тихо спросила сиделка.
— А они отдали мне клетку. Но забыли — я в ней не птица.
Она взяла с полки книгу, раскрыла на любимой странице, надела очки и продолжила читать. На лице её не было ни торжества, ни гнева. Только покой.
Справедливость — она не всегда громкая. Иногда она приходит в виде пункта 4.3, подписанного дрожащей рукой. И остаётся — навсегда.