Пахло зимними каникулами, елкой и мандаринными корками

И я сел на подоконник и принялся ничего не делать

Это был последний день занятий в шко­ле. Пахло зимними каникулами, елкой и мандаринными корками. Я пришел из шко­лы, поел и влез на подоконник. Мне давно уже хотелось посидеть у окна, поглядеть на прохожих и самому ничего не делать. А сейчас для этого был подходящий мо­мент. И я сел на подоконник и принялся ничего не делать.

В эту же минуту в комна­ту влетел папа. Он сказал:
— Скучаешь? Я ответил:
— Да нет… Так… Отдыхаю. А когда же наконец мама приедет? Нету уже целых десять дней!

Папа сказал:
— Держись за окно! Покрепче держись, а то сейчас полетишь вверх тормашками!

Я на всякий случай уцепился за оконную ручку и сказал:
— А в чем дело?

Он отступил на шаг, вынул из кармана какую-то бумажку, помахал ею издалека и объявил:
— Через час мама приезжает! Вот теле­грамма! Я прямо с работы прибежал, что­бы тебе сказать!

Обедать не будем, по­обедаем потом все вместе. Я побегу ее встречать, а ты прибери комнату и дожи­дайся нас, договорились? Я мигом соскочил с окна:
— Конечно, договорились! Ур-ра! Беги, не теряй времени, вези поскорее маму!

Папа метнулся к дверям. А у меня начал­ся аврал, как на океанском корабле. Ав­рал — это большая приборка.

— Раз, два! Ширк-шарк! Стулья, по ме­стам! Смирно стоять! Веник, совок! Подме­тать! Живо!

Товарищ пол, что это за вид? Блестеть! Сейчас же! Вот. Какой я моло­дец! Какой помощник!

Гордиться нужно таким ребенком! Я, когда вырасту, знаете, кем буду? Я буду — ого! Я буду даже ого-го! Ого-гу-га-го! Вот кем я буду!

И я долго орал и выхвалялся напро­палую, чтобы не скучно было ждать маму с папой. В конце концов дверь распахну­лась, и в нее снова влетел папа! Он был весь взбудораженный, шапка на затылке! Он один изображал целый духовой ор­кестр и дирижера этого оркестра заодно Папа размахивал руками.

— Дзум-дзум! — выкрикивал он, и я по­нял, что это бьют огромные турецкие ба­рабаны в честь маминого приезда.

— Пхыйнь-пхыйнь! — поддавали жару медные тарелки.

Дальше закричал сводный хор в составе ста человек. Папа пел за всю эту сотню, но так как дверь за собой папа не закрыл, я выбежал в коридор, чтобы встретить маму.

Она стояла возле вешалки с каким-то свертком на руках. Мама мне ласково улыбнулась и тихо сказала:
— Здравствуй, мой мальчик! Как ты по­живал без меня?

Я сказал:
— Я скучал без тебя. Мама сказала:
— А я тебе новогодний сюрприз при­везла!

Я сказал:
Самолет?

Мама сказала:
— Посмотри-ка!

Мы говорили с ней почему-то очень тихо. Мама протянула мне сверток, и я взял его.
— Что это, мама — спросил я.

— Это твоя сестренка Ксения, — все так же тихо сказала мама.

Я молчал.

Тогда мама отвернула кружевную про­стынку, и я увидел лицо своей сестры. Оно было маленькое, и на нем ничего не было видно. Я держал сверток на руках изо всех сил.

— Дзум-бум-трум! — Это появился из комнаты папа.

— Внимание,— сказал он дикторским го­лосом,— мальчику Дениске в честь ново­годнего праздника вручается живая, све­жая сестренка Ксения. Длина от пяток до головы пятьдесят сантиметров, от головы до пяток — пятьдесят тоже! Чистый вес — три кило двести пятьдесят граммов, не счи­тая тары.

Он сел передо мной на корточки и под­ставил руки под мои, наверно, боялся, что я уроню Ксению. Он спросил у мамы уже своим, нормальным голосом:
— А на кого она похожа?

— На тебя,— сказала мама.

— А вот и нет! — воскликнул папа.— Она в своей косыночке очень смахивает на симпатичную народную артистку республи­ки Корчагину-Александровскую, которую я очень любил в молодости.

Вообще я заме­тил, что маленькие дети в первые дни своей жизни все бывают очень похожи на про­славленную Корчагину-Александровскую. Особенно похож носик. Носик прямо бро­сается в глаза.

Я все стоял со своей сестрой Ксенией на руках, как дурень, и улыбался. Мама сказала с тревогой:
— Осторожнее, умоляю, Денис, не урони. Я сказал:
— Ты что, мама? Не беспокойся! Я целый детский велосипед выжимаю одной левой, неужели же уроню такую чепуху?

А папа сказал:
— Вечером купать будем! Готовься!

Он взял у меня сверток, в котором была Ксенька, и пошел. Я пошел за ним, а за мной мама. Мы положили Ксеньку в вы­двинутый ящик от комода, и она там спо­койно лежала.

Папа сказал:
— Это пока, на одну ночь. А завтра я куплю ей кроватку, и она будет спать в кроватке. А ты, Денис, следи за ключами, как бы кто не запер сестренку в ко­моде. Будем потом искать, куда подева­лась…

И мы сели обедать. Я каждую минуту вскакивал и смотрел на Ксеньку. Она все время спала. Я удивлялся и трогал паль­цем её щеку. Щека была мягкая, как сме­тана. Теперь, когда я рассмотрел ее внима­тельно, я увидел, что у нее длинные тем­ные ресницы…

Вечером мы стали ее купать. Мы поста­вили на папин стол ванночку с пробкой и наносили целую толпу кастрюлек, напол­ненных холодной и горячей водой, а Ксе­ния лежала в своем комоде и ожидала купания. Она, видно, волновалась, потому что скрипела, как дверь, а папа, наоборот, все время поддерживал ее настроение, чтобы она не Очень боялась. Папа ходил туда-сюда с водой и простынками, он снял с себя пиджак, засучил рукава и льстиво покрикивал на всю квартиру:
— А кто у нас лучше всех плавает? Кто лучше всех окунается и ныряет? Кто лучше всех пузыри пускает?

А у Ксеньки такое было лицо, что это она лучше всех окунается и ныряет,— действо­вала папина лесть. Но когда стали купать, у нее такой сделался испуганный вид, что вот, люди добрые, смотрите: родные отец и мать сейчас утопят дочку. И я тут как раз вовремя подсунулся под мамин локоть и дал Ксеньке свой палец. И, видно, угадал, сделал, что надо было: она за мой палец так схватилась (ого-го!) и совсем успокои­лась. Так крепко и отчаянно ухватилась девчонка за мой палец, ну просто как уто­пающий за соломинку. И мне стало ее жал­ко оттого, что она именно за меня дер­жится. Держится изо всех сил своими воробьиными пальчиками, и сквозь эти пальцы чувствуется ясно, что она мне одному доверяет и что, честно говоря, купание для нее — мука и ужас, риск и угроза. И надо спасаться: держаться за палец старшего, сильного и смелого брата.

Когда я обо всем этом догадался, когда я понял наконец, как ей трудно, бедняге, и страшно, я сразу стал её любить.

А потом… потом уже поздно вечером в кровати я все думал про то, как завтра сам наряжу для Ксеньки ёлку, и про то, что ни­кто из ребят не получил сегодня такого удивительного новогоднего подарка

Виктор Драгунский НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК (Сестра моя Ксения)

Источник

Сторифокс