За окном машины мелькали заснеженные равнины, а в салоне витал запах хвои и цитрусов.
Марина, устроившись на переднем сиденье, с радостью внимала рассказам: на заднем сиденье двое малышей — восьмилетняя София и шестилетний Лев — наперебой делились с отцом впечатлениями о прошедшем празднике.
Алексей уверенно держал руль, кивал и усмехался, ловя в зеркале восторженный блеск глаз дочери.
Они возвращались из загородного дома отдыха, где провели чудесные длинные выходные: катались на санках, строили снежные крепости, парились в сауне и просто наслаждались друг другом.
Вернувшись в просторную, недавно приобретённую квартиру на юге столицы, началась привычная суета: раскладывание вещей, детские голоса, разливавшиеся по всему дому.
Алексей, сбросив деловой пиджак и накинув уютный свитер, запустил кофемашину.
Марина загрузила в стиральную машину кучу детских вещей и, присев с чашкой кофе, невнимательно пролистала новостную ленту.
Она выложила несколько ярких снимков с отдыха: они с Алексеем на фоне зимнего леса, дети на горке, семейный ужин в уютном ресторане.
Под фото тут же появились восторженные отклики знакомых: «Какая сказка!», «Счастливые лица!», «Классный отдых!».
Алексей, присев рядом на подлокотник кресла, приобнял жену за плечи.
— Отличные кадры получились. Надо будет напечатать и в альбом вставить.
— Конечно, — мягко ответила Марина, прижимаясь к его руке.
В этот миг на телефон мужчины, оставленный на столе, пришло уведомление. Он неохотно потянулся за аппаратом, взглянул на экран — и враз его лицо стало каменным: улыбка исчезла, взгляд потускнел. Марина сразу уловила перемену.
— Что-то стряслось? — тревожно спросила она.
Алексей молча передал ей смартфон. На экране светилось сообщение от «Мамы».
Текст бил по глазам своей едкостью: «По курортам катаешься, а про мать забыл. Хоть бы копейку отправил. У меня окна который год продувают, унитаз совсем развалился, менять пора. А ты всё женушку свою радуешь. Деньги транжиришь».
Марина ощутила, как по спине пробежал холодок. Не от гнева, а от горького изумления.
Это было не впервые. Она посмотрела на мужа. Он сидел, уставившись в одну точку, пальцы судорожно сжимали край стола.
— Лёша, не бери близко. Просто сотри. Ты же знаешь её, — тихо произнесла Марина, коснувшись его плеча.
Но Алексей её уже не слушал. Он взял телефон, быстрыми движениями открыл приложение банка, набрал сумму — 15 000 рублей — и подтвердил перевод.
Лицо его оставалось непроницаемым, словно он выполнял рутинное, давно надоевшее действие.
— Зачем? — прошептала Марина. — Она ведь всё равно новое придумает…
— Чтобы было. Чтобы не говорила, что я равнодушен, — глухо ответил он. — Это не помощь. Это откуп.
Они сидели молча несколько минут. Смех детей из комнаты только подчёркивал тягостность паузы.
Телефон снова коротко завибрировал. Алексей медленно поднял его. На губах появилась кривая усмешка.
— Ну вот, получила.
Он снова показал экран жене. На нём светилось новое сообщение от Веры Семёновны. Всего одно слово: «Скупой дармоед».
Алексей ничего не стал писать в ответ. Он зашёл в настройки чата и одним движением отправил номер в чёрный список.
— Через месяцев шесть вытащу обратно. Проверю, изменилась ли, — произнёс он таким спокойным тоном, что Марине стало тревожно.
— Я ведь удивлялась, почему ты так решительно с ней оборвал. После того случая с приятелем, — осторожно заметила Марина.
Алексей повернул голову. В его глазах она увидела не злость, а старую, зажившую рану.
— Мари, тот звонок от Артёма… это была не причина. Это была последняя капля. Та самая соломинка. Я тогда не мог всего тебе рассказать.
Он тяжело вздохнул и вернулся к креслу, пригласив её присесть рядом.
— Ты думаешь, это её единственный «грех»? Мама всегда такой была. Коварной, расчетливой. Она радовалась, когда сталкивала людей. Когда я был подростком, пыталась поссорить меня с другом: мне твердила, что он меня за глаза оскорбляет, ему — что я его презираю. Мы едва не разошлись навсегда. А она стояла в стороне и улыбалась…
Марина слушала, не находя слов.
— А история с дядей Петром, папиным братом? Когда отец болел, он помогал деньгами. После смерти отца мама сказала мне: «Вот видишь, Пётр не хотел отдавать. Я унижалась, просила, а он жадничал». Я ей поверил, перестал с ним общаться. Годы спустя встретил его. Он был холоден. Я не выдержал — спросил. И узнал правду: он сам помогал, отдавал последнее, а мама утверждала, что я стыжусь его поддержки. Он показал переводы, её благодарности… а потом и её же сообщения, где она от его имени передавала мне упрёки. Когда я попытался с ней говорить, она всё свалила на него.
— Господи, Лёша… — прошептала Марина. — Почему ты молчал?
— Стыдно. Трудно признаться, что твоя мать такой человек. А случай с Артёмом… Для меня это было déjà vu. Только на кону была не дружба, а наша семья. Она предложила моему другу деньги, чтобы он соблазнил тебя и разрушил нашу помолвку. Хотела уничтожить наше счастье в зародыше. И знаешь, что страшнее всего? Я не удивился. Был в ярости, но не удивлён. Потому что знал, на что она способна. И после этого я должен был пригласить её на свадьбу? Нет. Я поставил точку. Для меня она перестала быть матерью. Остался лишь человек, которому я время от времени перевожу деньги, чтобы она не вмешивалась. Но, как видишь, и это не спасает.
Марина обняла мужа. Она наконец осознала его выбор. Это было не мщение, а холодное решение ради сохранения семьи.
— А эти речи… «сын обязан почитать мать», «это грех», «он и к жене так будет относиться»… — горько усмехнулся Алексей. — Вздор. Посмотри на нас. Мы счастливы? Да. Дети живут в любви? Да. Я тебя обижал? Нет. Мы строим дом — и реальный, и семейный. Я не от матери отгородился, а защитил нас от токсичного человека. И ни разу не пожалел.
Он вдруг просветлел.
— Знаешь, когда она узнает, что мы дом достроили, её разорвёт от зависти. И снова придёт мерзкое послание. Может, через год. И я опять отправлю её в блок.
Из детской донёсся громкий смех. Алексей поднялся, потянулся и улыбнулся своей обычной, тёплой улыбкой, будто сбросив тяжесть с плеч.
— Пойду посмотрю, что они там устроили. Наверняка опять подушки летят.
Он вышел, а Марина осталась сидеть, глядя на телефон на столе.
С одной стороны, ей было жалко свекровь, как мать. С другой — та сама во всём была виновата.
Она видела в Алексее не «сына», а взрослого мужчину, которого пытались заставить жить по чужой воле.