В помещении повисла тишина. Тяжёлая, гнетущая, словно не хватало воздуха. Ирина стояла посреди гостиной, обняв себя за плечи — будто пряталась от удара. Никита, её муж, сидел на краю дивана, ссутулившись. Его плечи подрагивали.
— Не укладывается в голове, Никита, — выдохнула Ирина, почти не слышно. — Как ты мог. После всего.
Он поднял голову, его глаза налились краснотой.
— Я не хотел, Ир… Ты ведь понимаешь. Она просто…
— Просто что?! — Ирина шагнула ближе. — Просто снова решила, что может влезать в чужую жизнь? Считать, что знает, как нам жить, что есть, куда ходить? Сколько ещё это будет продолжаться, Никита? Когда ты наконец скажешь ей, что у нас своя семья?
Никита резко встал:
— Не надо так. Это моя мать!
— А я тебе кто? — голос Ирины задрожал. — Я жена! Или ты забыл? Может, её мнение теперь важнее моего? Важнее нас?
Он опустился обратно, прикрыв лицо ладонями. Ирина отвернулась, стиснув зубы. Слёзы подступали, но она не позволила себе ни одной.
Ирина и Никита познакомились на концерте. Она пришла с подругой, он — с приятелями. Их локти столкнулись у стойки бара, когда оба пытались заказать напитки. Он извинился. Она улыбнулась. Слово за слово, и вот уже он предлагает угостить. Так всё и завертелось.
Никита был высоким, широкоплечим, с мягким взглядом. Работал инженером, обожал байки и старое кино. Ирина преподавала язык и литературу, увлекалась горами и классикой. Они были разными — но именно это их и притягивало.
Вскоре они стали жить вместе, сняли квартиру. Первые месяцы были как сон — уютный, полный открытий. Никита был внимателен, чуток. С ним было тепло.
Пока в их жизнь не ворвалась Валентина Семёновна.
Ирина познакомилась с ней спустя пару недель после переезда. Никита пригласил её к родителям. Он уверял, что мама — женщина добрая, просто немного… своенравная.
В тот день Валентина Семёновна засыпала Ирину вопросами: про родных, зарплату, будущее. Улыбалась, но в её словах чувствовался укор.
— Ириночка, ну неужели сложно приготовить Никите нормальную еду? Он ведь с детства страдает с желудком. Ему домашнее полезнее.
Ирина удивилась — Никита никогда не жаловался.
— Я готовлю по-разному, Валентина Семёновна. Он ест с аппетитом, поверьте.
— Ну, сейчас у всех дела, конечно. Но о мужском здоровье надо думать. Они же как дети…
Никита молчал. Глаза не отрывал от тарелки. Ирина почувствовала, как внутри всё сжимается.
Со временем звонки матери стали ежедневными. Несколько раз — в день. То он поел, то не замёрз ли. А однажды она просто приехала — без предупреждения. Ирина была дома одна.
— Зашла помочь. Никита говорил, вы уборкой занялись. А то, может, не знаете, как с пылью справляться, — с порога заявила Валентина Семёновна и тут же полезла проверять шкафы.
В тот вечер Ирина попыталась поговорить с мужем:
— Никита, твоя мама переступает все границы. Она вторгается.
— Она просто переживает, Ириш. Не бери в голову.
— Это не забота. Это контроль.
— Ты преувеличиваешь.
Она замолчала тогда. Надеялась, что всё уляжется. Что мать привыкнет. Ошибалась.
Они поженились через два года. Торжество скромное, родные и друзья. Валентина Семёновна хотела всё устроить по-своему, но они отстояли своё.
Сразу после свадьбы она стала почти постоянной тенью. Звонки, визиты, кастрюли с едой, передвижение вещей. Без предупреждений. Без просьб.
Ирина терпела. Ради Никиты. Ради их мира.
Но однажды она осталась без работы — частную школу закрыли. Никита поддержал, но Валентина Семёновна тут же решила «помочь».
Рано утром она оказалась у них на пороге. Никита открыл, не зная, что делать. Мать прошла мимо него прямо в спальню.
— Ты что, до сих пор спишь, Ирочка? Почти восемь!
Ирина села в кровати, сбитая с толку.
— Простите, вы… к чему этот визит?
— Услышала, что ты теперь дома. Вот и пришла — поговорить.
— Не думаю, что сейчас подходящий момент…
— Подходящий! Ты без дела, Никита работает, ты лежишь… Чем занимаешься, кроме как спишь?
Ирина встала. Губы её побелели.
— Валентина Семёновна, выйдите, пожалуйста, из нашей спальни.
— Что?! Я мать Никиты! Мне небезразлично, как он живёт!
— А мне — небезразлично, как вы вламываетесь без спроса и унижаете меня в собственном доме! Прекратите это!
— Никита! Ты слышишь? Что она несёт? Она меня выгоняет!
Никита встал между ними, растерянный:
— Мама, пожалуйста…
— Что «пожалуйста»?! Она тебя от меня отрывает!
— Покиньте наш дом, Валентина Семёновна. Я серьёзно.
Свекровь вспыхнула:
— Ну и что с ней теперь делать? — обратилась она к сыну. — Посмотри, что она с тобой творит.
Никита не ответил. Ирина смотрела на него, сжав кулаки:
— Или она — или я.
Молчание. Потом Никита поднял голову:
— Мама, уйди. Пожалуйста.
Валентина Семёновна побледнела. Потом молча надела пальто и вышла, хлопнув дверью.
Прошло время. Никита сдержал слово: поставил границы. Звонки стали редкими. Визиты — согласованными. Ирина нашла работу, в доме воцарилось спокойствие.
Но однажды вечером, спустя пару лет, в дверь позвонили. На пороге стояла Валентина Семёновна — с пирогом и тревогой в глазах.
— Можно войти?
— Конечно, — ответила Ирина.
— Я… Я пришла поговорить. Попросить прощения. За всё. Я многое поняла. Просто боялась вас потерять…
Она села на диван, сложив руки на пакете. И смотрела не на сына — на Ирину.
— Ты забрала его не у меня, а к себе. А я всё перепутала.
Ирина слушала молча. Потом подошла и обняла.
— Нам всем надо учиться заново. Слышать друг друга. И всё получится.
В этот вечер в доме пахло пирогом, а воздух был лёгким. Как будто кто-то, наконец, открыл окно. И выпустил многолетнюю тяжесть наружу.
Прошло шесть лет.
На кухне гремела кастрюля — Никита нарезал картошку для супа. На столе лежала открытка с детскими каракулями: «Папе и маме с любовью». В соседней комнате раздавался смех — Ирина и Даша мастерили поделки из цветной бумаги. Липкая масса клея, ножницы, обрывки — и огромное, неуклюжее сердце.
Даше было пять. Родилась она в то лето, когда Ирина наконец позволила себе подумать, что всё встало на место.
Беременность была спокойной. Никита был рядом каждый день. Валентина Семёновна приезжала только по приглашению — и, к удивлению Ирины, даже научилась стучаться. Иногда они сидели на кухне вдвоём, пили чай, вспоминали прошлое. Беседы всё ещё были осторожными, но в них уже не звучало оружие. Лишь признание боли — и попытка быть ближе.
— Ты тогда всё правильно сделала, Ирина, — сказала как-то Валентина Семёновна. — Я была… слепа. Боялась потерять сына — и в итоге едва не потеряла обоих.
— Мы все тогда что-то потеряли, — ответила Ирина. — Но, кажется, теперь у нас появился шанс это вернуть.
Они не стали друзьями — но стали частью одной семьи. И это оказалось важнее.
Вечером они все сидели за столом. Даша болтала, Никита смеялся, Ирина разливала чай.
Валентина Семёновна сидела напротив, поглаживая девочку по голове. Она постарела — морщины углубились, руки стали медлительнее. Но в глазах появилось то, чего раньше не было: благодарность. Тихая, тёплая, взрослая.
— Знаешь, Ирочка, — сказала она, — иногда мне кажется, что ты меня научила быть матерью заново. Пусть и с опозданием.
Ирина улыбнулась:
— А ты — научила меня отстаивать своё.
Они подняли кружки, тостов не произносили — просто чокнулись краешками. Как договорённость: дальше — только с уважением. Только с любовью.
За окном зажигались огни. Над домом кружил первый снег. А внутри — было тепло.
И спокойно.