— Мама, пустишь? — Антон стоял на пороге с двумя чемоданами. Улыбался виновато, как когда-то в школе, возвращаясь с двойкой.
Лидия Семёновна оцепенела. Год сына не видела. Звонил редко — «как дела, мам, извини, времени нет». На день рождения прислал скромный букет курьером.
— Антошка? Ты зачем тут?
— Кира выставила. Квартира оказалась её — до свадьбы оформила.
Сорок лет мужику, а стоит, словно побитый пёс.
— Заходи, — Лидия Семёновна отошла в сторону.
Антон протащил чемоданы, огляделся.
— Всё по-старому.
— А что должно было измениться?
— Думал, ремонт сделали.
— На какие средства? Мы с отцом на пенсии перебиваемся.
Он кивнул и прошёл в бывшую комнату. Там теперь швейная машина стояла — мать подрабатывала шитьём.
— Мам, а где мои вещи?
— На антресоли. Лет пятнадцать там лежат.
— Потом достану. Можно я тут поживу немного?
— Живи.
Что ещё сказать? Всё-таки сын. Единственный.
Первую неделю Антон обустраивался: разложил костюмы, занял полшкафа. Лидия убрала швейную машинку в зал.
— Мам, а что на ужин? — спрашивал, как в детстве.
Она варила борщи, жарила котлеты. Муж, Виктор Павлович, ворчал:
— Сорок лет мужику, а он как малец!
— Ему тяжело. Развод, работу потерял, — оправдывала Лидия.
— Потерял год назад! Что ж раньше не приехал?
— Наверное, стеснялся.
— Ага. Пока жрать нечего стало — сразу вспомнил дорогу.
Антон и правда к простой еде относился брезгливо: ковырял вилкой, морщился.
— Мам, ну приготовь что-нибудь поинтереснее.
— Денег нет на деликатесы.
— Ну хоть мясо нормальное купи, а не жилы.
— Антон, это всё, что мы можем позволить.
Он вздыхал, отодвигал тарелку. Лидия съедала за ним — жалко выбрасывать.
Через пару недель пошли разговоры о работе.
— Я резюме отправил, — говорил Антон, лёжа на диване. — Сейчас кризис, никому менеджеры не нужны.
— А на завод не хочешь? — предложила мать. — Отец узнавал: токари требуются.
— Мам, ты что? У меня высшее образование!
— И что? Работа — она и есть работа.
— Я не пойду на завод! Что люди подумают?
— Какие люди? Те, кто годами не звонит?
Антон обиделся, закрылся в комнате, включил ноутбук — играть.
Вечером Виктор Павлович сорвался:
— Сколько он у нас ещё будет сидеть?
— Пока работу не найдёт.
— Да он и не ищет! На диване валяется с «резюме»! В его годы я по три смены пахал!
— Сейчас другие времена.
— А кушать всем хочется одинаково, при любых временах!
Через месяц Антон уже чувствовал себя хозяином. Вставал к обеду, требовал завтрак.
— Мам, кофе сделай!
— Сам. Я в магазин.
— Ты что, обиделась?
— Нет. Просто устала.
— От чего устала? Ты же дома сидишь!
Лидия смотрела на него и не верила ушам. «Дома сидит». Готовит, стирает, убирает, по магазинам таскается, лекарства мужу отмеряет — у него сердце. Бельё соседке подшивает за копейки.
— Антон, тебе сорок лет.
— Ну и что?
— Может, хватит на маминой шее висеть?
— Я временно! Найду работу — съеду!
— Уже месяц «временно».
— Мам, ты что, выгоняешь меня?
Глаза обиженные, как у ребёнка.
— Не выгоняю. Но помогать надо. Хоть продукты покупай.
— На что?
— У тебя же сбережения были.
— Кончились.
— За месяц?!
— Я Кире алименты плачу. На дочь.
Дочь. Которую он видел всего пару раз.
А потом случилось страшное. Лидия случайно услышала его телефонный разговор. Думала, он один дома, вышла за хлебом, а кошелёк забыла — вернулась.
— Нет, мать квартиру переписывать не хочет, — говорил Антон. — Упертая старуха! Но я своё возьму! По закону имею право!
Она застыла в прихожей.
— Завещания нет, я проверял. Документы смотрел. Значит, половина моя, как наследника!
Слушала, и руки тряслись.
— Да плевать, что не помогал! Сын я или нет? А отец скоро концы отдаст, сердце у него. Тогда проще будет.
Кошелёк выпал. Антон услышал, вышел.
— Мам? Ты чего вернулась?
— Кошелёк забыла.
Смотрел ей прямо в глаза. Понимал: слышала.
— Мам, это не то, что ты подумала.
— А что я подумала?
— Я просто с другом болтал. Шутил.
— Шутил про то, что отец умрёт?
— Мам, ну не так же…
Лидия прошла на кухню, села. Ноги не держали.
— Антон, ты из-за наследства вернулся?
— Мам, ну что за бред!
— Я слышала всё.
Он сел напротив. Лицо стало чужим, жёстким.
— Мам, давай честно. Квартира трёшка. Вам с отцом много. Разменяем.
— Справедливо?! — Лидия побледнела. — Мы всю жизнь на неё вкалывали!
— И я тут вырос! Это тоже мой дом!
— Который ты пятнадцать лет не видел!
— И что? Я сын!
— Совесть у тебя осталась?
— При чём тут совесть? Есть закон! Я имею право на долю!
— На какую долю? Мы живы!
— Пока живы, — пробормотал он.
От этих слов у неё внутри похолодело.
— Ты ждёшь, когда мы умрём?
— Мам, не драматизируй. Я просто думаю о будущем.
— О своём будущем? А о нашем?
— Вам и однушки хватит!
— Убирайся! — Лидия вскочила. — Вон из моего дома!
— Мам! Ты что?! Это и мой дом!
— Нет! Это дом тех, кто любит его. А ты хочешь его обменять!
В этот момент в квартиру вошёл Виктор Павлович. Увидел жену в слезах.
— Лида, что стряслось?
Она рассказала. Муж осел на стул, схватился за сердце.
— Таблетки! — закричала Лидия.
Дала нитроглицерин. Отпустило.
— Где он? — прохрипел Виктор.
— В комнате. Чемоданы собирает.
— И правильно. Пусть катится.
Антон вышел с чемоданами.
— Пап, ты тоже против меня?
— Я против мерзости, — спокойно сказал Виктор.
— Какая мерзость? Я по закону!
— По закону шакалов, да?
— Пап!
— Не называй меня так! Отец у того, кто уважает родителей.
— Я уважаю!
— Уважаешь? Ты бумаги рылась, наследство считал!
— Имею право!
— Имеешь. А мы имеем право завещание составить. И не на тебя.
— Кому?! — Антон побледнел.
— Племяннице нашей. Она хоть звонит.
— Вы не имеете права!
— Имеем. И сделаем.
— Я оспорю!
— Попробуй.
Антон смотрел злобно, чужим стал.
— Пожалеете!
— Мы уже пожалели, — тихо ответила Лидия. — В тот день, когда ты нас решил продать.
Антон хлопнул дверью.
Лидия плакала на кухне. Виктор обнял.
— Не плачь, не стоит он твоих слёз.
— Где мы ошиблись, Витя?
— Может, сильно баловали.
— Мы же любили!
— Любили неправильно. Всё отдавали, ничего не требовали.
— Он ребёнком был…
— Был. А вырос кем? Нахлебником.
— Может, я слишком жестока?
— Нет. Ты права. Такое не прощают.
— Но он же сын…
— По крови — да. А по сути?
Лидия поняла — по сути он чужой. Особенно когда спокойно говорил о скорой смерти отца.
Через неделю Антон позвонил:
— Мам, прости. Я перегнул. Неправильно сказал.
— Ага.
— Можно вернуться?
— Нет.
— Мам!
— Ты показал своё лицо.
— Люди меняются!
— За неделю? Или понял, что мы завещание напишем?
Молчание. Потом:
— Вы же не напишете. Я же сын!
— Сын о родителях заботится. А не ждёт, когда они умрут.
— Я не жду!
— Ждёшь. Документы копал.
— Мам, хватит попрекать!
— Я не попрекаю. Я говорю, как есть.
— Я приеду, поговорим.
— Не надо.
— Мам!
— До свидания, Антон.
Она положила трубку. Выключила телефон.
Вечером с мужем обсуждали:
— Придёт ещё, — сказал Виктор. — Не сдастся.
— Пусть приходит. Но жить я его не впущу.
— А если силой?
— Милицию вызову.
— Родного сына?
— Какой он родной? Родной заботится. А он делить пришёл.
— Значит, завещание точно оформим?
— Да. На Олю. Она единственная душа родная.
— Антон в суд подаст.
— Пусть. У него пятнадцать лет — ноль помощи. А Оля каждый месяц — звонки, продукты, поездки по врачам.
Через пару дней Лидия позвонила племяннице.
Оля приехала, ахнула от услышанного.
— Тётя Лида, как так можно?
— Вот так. Сын оказался чужим.
— Может, он одумается?
— Не одумается. Ты не слышала, как он говорил. Про смерть Виктора. Буднично, будто про дождь.
— Ужас.
— Поэтому мы на тебя завещание составим.
— Зачем? Это ваша квартира!
— И останется нашей. Пока живём. А потом — твоей.
— Но Антон же сын!
— Был сын. Пока маленький. А вырос — чужак.
Через неделю супруги пошли к нотариусу. Оформили завещание на племянницу официально.
Как-то Антон всё-таки прознал. Позвонил, голос дрожал от злости:
— Вы что натворили?! Это же моя квартира!
— Не твоя, — спокойно ответила Лидия.
— Я в суд пойду!
— Иди.
— Вы с ума сошли! Чужому человеку переписали!
— Оля нам роднее тебя.
— Я сын!
— Ты наследник. Только наследник. А сыном быть перестал.
— Когда?
— В тот миг, когда решил, что мы тебе должны. Жильё, деньги, заботу. А ты нам — ничего.
— Я вас любил!
— Любил, пока маленький был. А вырос — только брать умеешь.
— Сука ты! — сорвался он.
— Всё, Антон. Разговор окончен.
Лидия положила трубку. Руки дрожали. Виктор приобнял её.
— Правильно сделали.
— Правильно… Но сердце ноет.
— Переживём.
Прошло шесть месяцев. Антон не появлялся, не звонил. Оля навещала каждую неделю: продукты привозила, врачей вызывала.
— Тётя Лида, может, ему позвоните? — однажды спросила она.
— Кому?
— Антону. Всё-таки сын.
— Сын — это не тот, кто родился. А тот, кто заботится.
— Но всё же…
— Нет, Оля. Он выбрал. Наследство важнее родителей.
Оля вздохнула:
— Жалко.
— Его не жалей. Он не страдает. Только бесится, что квартиру не получит.
— Откуда знаете?
— Знаю своего… бывшего сына.
А потом сердце Виктора не выдержало. Умер ночью, тихо, во сне.
На похороны Антон явился. Стоял в стороне, угрюмый. После поминок подошёл к матери.
— Мам.
— Здравствуй.
— Соболезную.
— Спасибо.
— Мам, может, поговорим?
— О чём?
— Ну… обо всём.
— Антон, не сегодня.
— А когда?
— Никогда.
Он смотрел пристально. В глазах не было боли по отцу. Один расчёт: осталась одна — значит, скоро сдастся.
— Мам, тебе тяжело одной будет.
— Справлюсь.
— Я могу вернуться. Помогать.
— Не надо.
— Мам!
— Уходи, Антон. Пожалуйста.
— Это же мой отец!
— Был отец. Которого ты хотел «разменять».
— Я не хотел продавать!
— Разменять, продать — какая разница?
Он развернулся и ушёл. Больше не пришёл.
Лидия осталась одна. Оля предлагала переехать:
— Тётя Лида, я с вами жить буду.
— Нет, милая. У тебя своя жизнь.
— Вам тяжело!
— Ничего. Привыкну.
И привыкла. Варила себе простую еду, смотрела телевизор, с соседками болтала. Иногда думала об Антоне: где он, как живёт? Но звонить не хотелось. Мосты сожжены — с обеих сторон.
А потом случилось несчастье.
Инсульт. Скорая, больница, реанимация.
Выжила, но ходить стало трудно, речь сбивалась.
Оля бросила работу, переехала к ней.
— Тётя Лида, я теперь с вами.
Хотела сказать «не надо» — язык не повернулся.
Оля поняла без слов:
— Не переживайте. Я сама хочу.
И ухаживала. Кормила, мыла, лекарства давала. Как за родной матерью.
Антон узнал про инсульт. Явился.
— Мам! — крикнул, кидаясь к ней.
Лидия отвернулась.
— Мам, прости! Я дураком был!
Молчание.
— Мам, я буду ухаживать! Всё исправлю!
Из кухни вышла Оля.
— Антон, уходи.
— Не твоё дело!
— Моё. Я здесь живу.
— Временно!
— Постоянно. И завещание на меня.
— Я оспорю!
— Попробуй.
Они стояли друг напротив друга. Сын по крови и дочь по духу.
— Мам, скажи ей! — выкрикнул Антон.
Лидия с трудом подняла руку. Указала на дверь.
— Мам!
Но из горла вышло только мычание. Больше ничего она не могла.
Антон всё понял. Развернулся. Ушёл. Навсегда.
Лидия прожила ещё два года.
Оля не отходила: кормила с ложечки, читала книги, катала на коляске по двору.
— Тётя Лида, может, Антону позвонить? Вдруг он изменился?
Лидия качала головой — нет.
Такие не меняются. Она знала.
Умерла тихо. Весной. Когда яблони цвели.
На похороны Антон не пришёл. То ли не узнал, то ли не захотел.
Оля не искала. Похоронила тётю рядом с Виктор
ом, поставила памятник. Ходила каждую неделю.
Квартира по завещанию перешла к ней. Антон пробовал оспорить — суд отказал: пятнадцать лет он не помогал и не общался.
Оля в квартире ничего не меняла. Только добавила новые фотографии — свои, тёти Лиды, дяди Виктора.
А снимок Антона убрала.
Он сам вычеркнул себя из семьи. В тот день, когда решил, что наследство важнее родителей.