Запах запечённой курицы и густого маринада стоял в тесной, но тёплой кухне. Вероника, в новом фартуке — подарок матери, торопливо шинковала овощи для салата. Руки двигались резко, отработанно. В углу на табуретке, как невидимый координатор, устроилась Галина Степановна. Она неторопливо тянула чай и зорко фиксировала каждую деталь.
— Ну вот, почти справилась, — Вероника убрала с лба выбившуюся прядь. — Дмитрий с Алиной скоро подъедут.
— Усердно постаралась, — протянула Галина Степановна, оглядывая стол, переполненный блюдами. — И салаты, и мясо, и дорогой коньяк… Наверное, половину зарплаты в магазине оставила?
— Мам, гости же… Хочется настроить атмосферу.
— Атмосферу создают люди, а не блюда, — сухо заметила она. — Вот Дмитрий молодец, наверняка Алине пол-Турции накупит. А твой Семён… — свекровь выдержала паузу. — Всё ещё колесит на своей развалюхе. Ремонт-то, говорят, дороже самой машины вышел?
Вероника выдохнула и продолжила резать огурцы. Нож выбивал нервный такт.
— Какая есть машина, на той и ездим.
— Ездим — это он рулит, а платишь ты. Кто ипотеку тащит? У кого квитанции за коммуналку в приложении всплывают? — Галина Степановна поставила чашку с громким стуком. — Ты у него и несущая колонна, и уборщица. Две ставки тянешь, а он? Опять «сдаёт проект»?
— Сроки жмут, — едва слышно произнесла Вероника, пытаясь звучать в его защиту.
— У него вечно «сроки жмут», — передёрнула губами мать. — А толку? Зарплата смехотворная. Сравни его с Дмитрием: бизнес крутит, человеком стал. А твой Семён…
Скрипнула дверь прихожей. Послышались тяжёлые шаги. Вероника вздрогнула, будто её застали.
В проёме показался Семён. Лицо уставшее, под глазами темнеют круги. Он попытался улыбнуться.
— Привет, девочки. Пахнет шикарно.
— Здравствуйте, Семён, — холодно кивнула Галина Степановна, внимательно его окинув.
Вероника взглянула на мужа — смятая рубашка, опущенные плечи — и сразу посуровела.
— Иди руки сполосни. И переоденься, пожалуйста. Скоро гости. В таком виде не останешься?
Семён замолчал, улыбка сошла. Он кивнул и ушёл в ванную. Шум воды тянулся из приоткрытой двери. На кухне зависла неловкая пауза.
Галина Степановна одобрительно свела брови.
— Верно. Расслабляться нечего. Мужика держи в тонусе.
Вероника промолчала. Подошла к раковине и яростно оттерла кружку, оставленную утром. Пальцы сжали губку до белых костяшек. Вгляделась в стекло окна — но перед глазами стоял другой Семён: тот, давний, яркий, который десять лет назад обещал ей звёзды и повторял, что она — его вдохновение. Теперь перед ней — просто уставший мужчина с маленьким доходом.
Семён вышел уже в чистой футболке. Попробовал обнять жену, заглянуть в глаза, спросить, что у неё на душе. Она резко отстранилась, как будто проверяет духовку.
— Не мешайся под ногами, Сем. Сядь, отдышись. Скоро начнём.
Сказано без злобы, почти заботливо, но в этих словах стояла ледяная преграда. Семён опустил руки, прошёл в гостиную и сел к телевизору. Реклама заглушила тишину, но не сняла напряжение.
Галина Степановна довольно хмыкнула и закончила прежнюю мысль — как приговор:
— Запомни, дочка. Сегодня при гостях всё надо разложить по полочкам. Пусть поймёт, кто тут содержит дом. Пора взрослеть.
В дверь позвонили — звук прогремел, словно выстрел. Вероника вздрогнула, поправила фартук и посмотрела на своё отражение в блестящем фасаде шкафа. Семён поднялся, но к двери уже шла Галина Степановна, перехватывая роль хозяйки.
— Димочка, Алинушка, заходите, дорогие! — голос зазвенел натянутой радостью.
На пороге — Дмитрий, брат Вероники, в дорогой куртке, с уверенной ухмылкой. Рядом — его жена Алина, вся в сиянии меха и золота. В руках у Дмитрия огромный торт из модной кондитерской.
— Мама, встречай! — он обнял её и, распахивая пространство прихожей, уже махнул Семёну: — О, Сем! Привет! Держи торт. С дорогими гостями не грех и культурно посидеть.
Семён принял коробку, чувствуя себя на подхвате.
— Спасибо, — коротко произнёс он.
Сели за стол. Первые тосты — за встречу, за здоровье. Очень быстро разговор свернул в привычную колею.
Дмитрий отхлебнул коньяк, довольно вздохнул и откинулся.
— Ну что, Сем, как твои бесконечные стройки? Всё тот объект тянете? Не шустро у вас.
— Объект сложный, — спокойно отозвался Семён. — Чертежи согласуют, условия меняют.
— Понимаю, — с наигранным сочувствием кивнул Дмитрий. — А я вот на прошлой неделе новый контракт подписал. Поставка оборудования. Дело на пару месяцев, а прибыль… — он бросил взгляд на Алину, — очень бодрая. Сразу в Турцию махнём.
— Димочка, ты герой! — всплеснула руками Галина Степановна. — Не то что некоторые… — выразительный взгляд в сторону Семёна. — Одни к морю, другие — клубнику пропалывать. Слышишь разницу, Верон?
Вероника опустила глаза, ковыряя вилкой салат.
— Ну, мам, не всем же бизнес вести, — мягко вставила Алина, но получилось снисходительно. — Кому-то и в государстве работать. Стабильно, пусть и скромно.
— Стабильная бедность — это не стабильность, — важно заметил Дмитрий. — Ипотеку, к примеру, на сколько взял, Сем? На двадцать лет?
Семёна пробрала дрожь по спине. Он искал взгляд Вероники — поддержки — но она уткнулась в тарелку.
— На пятнадцать, — спокойно уточнил он.
— На пятнадцать! — передразнил Дмитрий. — Ну, к пенсии и добьёшь. Если работу не потеряешь.
Семён сжал кулаки под столом. Хотелось рявкнуть, что он создаёт вещи, а не накручивает цену на чужое железо. Но он сдержался: любая вспышка переведёт стрелки на него, а Вероника опять будет с роднёй.
Галина Степановна решила дорезать.
— Поучился бы у Дмитрия напору. Мужик должен содержать семью, а не сидеть у жены на шее. Вероника у меня золото, две должности тянет, а ты… Ты что?
Повисла тяжёлая пауза. За стеной загудел лифт. Плечи Вероники напряглись ещё сильнее. Это было только начало.
Дмитрий, разогревшись, достал телефон и принялся показывать фото новой машины.
— Салон кожаный, все опции, — горделиво водил он пальцем. — Под себя настраивается всё.
Галина ахала.
— Красота! Димочка, ты царь! Совсем другой уровень.
— Уровень у тех, кто не валяет дурака, — отрезал Дмитрий и краем глаза посмотрел на Семёна.
Вероника молчала. Видела, как у мужа напрягаются пальцы на скатерти, как он ровняет дыхание. Раньше это будило жалость. Теперь — раздражение.
И тогда Галина, как дирижёр, вывела последнюю ноту. Она сладко вздохнула:
— Скоро лето. Отпуска на носу. Мы с Димой поглядываем на юга. А вы, Верон? Опять на дачу к родителям Семёна? Картошку окучивать?
Слово «картошка», брошенное ядовито, стало последней каплей. Вероника вспомнила прошлый отпуск — грядки, душный домик, разговоры о деньгах. Взгляд матери — жалостливый. Дмитрий с Алиной — ухоженные, довольные. Семён — ссутулившийся, в старой рубашке. Что-то внутри неё треснуло.
Она поднялась. Лицо побледнело. Тишина упала мгновенно.
— Верон? — тревожно позвал Семён.
Она не ответила. Вышла, вернулась с бумагами и кошельком. Сердце Семёна забилось чаще: он узнал эти листы.
Вероника разложила квитанции.
— Коммуналка: одиннадцать тысяч четыреста. Оплатила вчера.
Второй лист.
— Автосервис: восемнадцать тысяч. Тоже с моей карты.
Комната застыла. Слышно, как на кухне капает кран. Дмитрий перестал улыбаться. Алина округлила глаза. Галина едва удержала торжество.
Семён глядел на жену, пытаясь поймать хоть тень сомнения. В её взгляде — пустота.
— Вероника, что ты затеяла? Дома бы обсудили…
— Дома? — её голос резанул тихим льдом. — Дома ты опять промолчишь. Или пообещаешь перемены. Десять лет прошло — ничего не сдвинулось.
Она вдохнула и произнесла то, к чему всё шло:
— Семён, с этой минуты ты оплачиваешь себя сам. Я больше не буду тянуть твоё ярмо. Мне хватит.
Слова повисли тяжёлым грузом. Алина ахнула. Дмитрий откашлялся. Галина удовлетворённо кивнула.
Семён медленно поднялся.
— Понял, — тихо сказал он. — Спасибо за откровенность.
Он развернулся и вышел. Хлопнула дверь спальни. Тишина стала оглушительной.
Галина первой ожила. Подошла к дочери, приобняла.
— Умница! Силу показала. Теперь зашевелится.
Вероника отстранилась. Руки дрожали. Никакой победы — только ледяная пустота.
Из спальни донеслось шуршание. Вероника рванулась в коридор — и застыла. Семён стоял у кровати и неспешно складывал в старую спортивную сумку самое необходимое: бельё, пару рубашек, носки, щётку, документы. Ни вспышки, ни крика — гладкое, выверенное движение. Это пугало больше истерики.
— Сем… Что ты делаешь?
Он обернулся спокойным, отрешённым.
— Собираюсь. Ты всё обозначила.
— Я сгоряча! Мама накрутила! Я не хотела…
— Это твои слова, Вероника, — впервые за вечер прозвучала твёрдость. — Ты определила мне место. Я понял.
Он застегнул молнию, накинул куртку и прошёл мимо — ровно, вежливо, как мимо мебели.
— Семён, стой! — крикнула она, но голос сорвался.
Щёлкнул замок входной двери — негромко, но ударил эхом. Вероника смотрела на пустой крючок, где висела его куртка, и понимала: произошёл перелом.
Неделя тянулась вязко. Пустая квартира, молчащие комнаты. Она звонила — вначале не брал, потом пришла короткая смс: «Со мной всё в порядке. Нужна пауза». Дальше — тишина. Жизнь шла по инерции. Пока не пришла новая квитанция.
Те же 11 400. Открыла банк, как обычно, но палец замер. Половина — его. Он же теперь «сам»…
Она набрала Семёна.
— Привет, это я. Пришла коммуналка.
— Понимаю.
— Перешли свою часть: пять тысяч семьсот. Как договаривались.
Пауза.
— Переведу коммуналку, — спокойно ответил он. — А ипотеку плати ты. Это твой выбор и твоя квартира. Ты же хотела самостоятельности. Вот она.
Её обдало холодом.
— Как это — «твоя»? Мы вместе брали!
— Ты настояла на «престижном районе» и тянула бóльшую часть, потому что мои деньги «маловаты». Тогда это был твой вклад. Теперь — полностью твой.
— Я одна не вытяну! — почти сорвалась она.
— Я тоже сейчас считаю тысячи, — устало усмехнулся он. — И лучше понимаю цену словам — особенно сказанным при гостях.
— Ты меня наказываешь?
— Я просто следую твоему правилу: «каждый за себя». Я — за себя. Ты — за себя. Честно.
Звонок оборвался. Вероника сидела, глядя на цифры, которые плясали перед глазами. «Молодец, поставила на место!» — звучал материнский голос. «Место» оказалось на краю пропасти.
Она пыталась дотянуться до денег подработками, ночами. Карта один раз не прошла — пришлось вскрыть «подушку». Остаток на счёте — три тысячи до зарплаты. Дмитрий звонил бодро, делился планами на модный ресторан, бросал «держись» и отключался. От этих «держись» становилось только пустее.
Позвонила подруге — Наташе. Та не нотации читала, а говорила прямо:
— Верон, опомнись! Семён у тебя был надёжный. Не пил, не орал, дом держал, тебя любил. Да, не богач. Но и не дармоед. А теперь где твоя «поддержка»? Мама с братом гуляют по ресторанам, а ты считаешь копейки.
Эти слова щёлкнули, как выключатель. Иллюзии рассыпались.
На следующий день у банка она столкнулась с Семёном. Он выглядел собранным, спокойным, даже окрепшим.
— Вероника, — кивнул он.
— Сем… Ты тут?
— По делам.
Короткий взгляд — вежливый, отстранённый. Он прошёл мимо, как мимо знакомой прохожей. И стало ясно: он ушёл не только из квартиры.
Прошло два месяца. Пустые вечера, лапша быстрого приготовления, выключенное кабельное. В один из дней пришло письмо: повестка в суд о расторжении брака. Официальная бумага ударила сильнее слов.
Вероника набрала его.
— Я получила… Мы можем встретиться? Без свидетелей.
Он согласился. Они сели на скамейку в их старом сквере.
— Семён, — начала она, глядя на ладони, — я натворила глупостей. Позволила маме и брату лезть в нашу жизнь. Те слова за столом… Я хотела им что-то доказать и разбила своё. Прости меня. Я готова просить прощения столько, сколько потребуется.
Он долго молчал, потом сказал спокойно:
— Я тебя уже простил.
У неё вспыхнула надежда.
— Значит, мы можем…
— Нет, — мягко покачал он головой. — Слишком много сломано. Та ночь разделила всё на «до» и «после». Я не в силах стереть из памяти, как ты на меня смотрела и что говорила. Я иду дальше. Развод оформим мирно. Квартира — твоя. Я не претендую. И, правда, желаю тебе добра.
Он поднялся и ушёл ровным шагом. Без злости. Просто ушёл.
Вероника осталась одна на скамейке. В воздухе закружились первые листья. Плакать было уже нечем. Осталось лишь сухое понимание.
«С этой минуты ты оплачиваешь себя сам».
Её фраза неожиданно стала пророчеством. Теперь она платила за всё сама: за гордыню, за доверчивость к чужим голосам, за собственное молчание там, где надо было любить и говорить. И цена оказалась самой высокой — потеря человека, который любил её просто так. Возврата не было.