— Мам, ну угомонись ты хоть немного! — старалась оправдать бабушку Тамару дочка, но Лена продолжала резко проговаривать слова, протирая через сито помидоры.
— Ничего хорошего я от твоей Тамары не видела, так зачем мне её жалеть и помогать? Ни одной банки сока ей не достанется, пусть твой отец только сунется, у меня всё посчитано.
За несколько минут до этого дочка обмолвилась, что баба Тамара обожает томатный сок, а папа пообещал отвезти ей в город пару банок.
Лена и к собственной матери относилась без излишеств, считая: что посеяли — то и собирайте. Но свою мать она прощала за многое: воспоминания о детской близости сглаживали старые недочёты. А вот свекровь, пришедшая в её судьбу случайно, оставалась под пристальным и недобрым оком. Обиды на неё Лена берегла, словно редкие украшения, и хранила их в памяти, не позволяя поблекнуть.
— Ну что там у Тамары? Опять усадила тебя за жареные яйца? — спросила она дочь, не отвлекаясь от кастрюли.
Маша, едва переступив порог, уронила на пол тяжёлый рюкзак. Сполоснув руки в прихожей, она первым делом открыла холодильник.
— Да, яйцами. И что такого? — равнодушно бросила она через плечо. После уроков девочка нередко забегала к бабушке, если оставалось время до автобуса.
Маша развернула пакет и стала неловко очищать толстую сосиску, почти рвя плёнку.
— Подожди минуту! Сейчас будет горячий суп! — полноватая, уставшая мать сгребла со сковороды овощи и переложила в кастрюлю. — Задержалась сегодня с готовкой: эта соседка Валентина так прицепилась со своими болтовнёй, когда я забежала к ней за молоком! — Она попробовала бульон с ложки и, едва заметно усмехнувшись, добавила: — Ну и как же я угадала насчёт яиц?
— Мам, пожалуйста, не заводись снова! — вздохнула Маша.
Девочка знала этот поворот разговора и догадывалась, к чему он приведёт. Старые обиды матери на бабушку Тамару были ей непонятны.
— А что не начинать? Это же правда! Она всю жизнь кормит всех одной и той же яичницей, потому что не любит готовить. По-моему, она никого никогда не любила: ни мужа, ни детей, ни вас, внуков. Все вы ей в тягость. Вот и отделывается яйцами — быстро, дёшево, без забот.
— Неправда! Бабушка Тамара ко мне всегда хорошо относится! — попыталась возразить Маша.
— Обычно относится. Без души. Есть вы или нет — ей всё равно.
— А лучше, как баба Галина, что ли? — напомнила Маша вторую бабушку, мать Лены. — Она ведь обожает только младшего внука, потому что родители у него пьяницы. Всё для него: и пенсию на него тратит, и бегает за ним. А разговоры у неё только про Колю. Нет, нас с братом она тоже любит, но считает, что у нас всё и так в порядке.
— Галина тоже ещё та наседка, я тебе скажу! — хмыкнула Лена.
Она поставила перед дочкой тарелку с супом и отрезала ломоть хлеба. В глазах её блеснул странный огонёк — смесь боли и старой обиды.
— Но Галина, — Лена задумчиво покатала хлебный комочек пальцами, — пусть криво, пусть косо, но с душой к вам относится. Хоть как-то, но любит.
— Мам, я всех бабушек одинаково люблю. Но мне ближе ровное отношение Тамары, без выделений.
— Замолчи уж лучше! Давай ешь, папина дочка, — обиделась Лена. — Всё вы за неё горой, будто она святая!
Замуж Лена шла по любви, но при этом твёрдо держалась принципа: «лишь бы быстрее уйти из родного дома». Случилось это довольно рано. Отец её беспробудно пил, всё заработанное моментально пропивал, а безвольная мать кланялась ему в униженных просьбах и одна тянула всю семью с тремя детьми, даже не пытаясь изменить свою судьбу.
Лена всей душой презирала пьяниц. Ей был отвратителен их кислый запах, мутный взгляд и заплетающаяся речь, их резкие, непредсказуемые вспышки. Она ненавидела отца за исковерканное детство, за страх, за то, что он поднимал руку на мать и брата. Дочерей он не трогал, но легче от этого не было.
— Коснись он меня хоть пальцем — я бы в десять лет сбежала. Он знал это, старый урод. Ненавижу его до сих пор, — не раз повторяла Лена, утирая слёзы.
После свадьбы молодая семья уехала подальше. Маше тогда было около пяти лет, когда однажды в новом доме пришло письмо от бабы Галины. Мать плакала над этим листком, и слёзы размывали неровные, крупные буквы.
— Мамочка, что случилось? — испуганно подбежала девочка.
— Ничего, доченька. Иди лучше поиграй.
Оказалось, дед умер. Не старый ещё был человек, но очередная пьянка добила. Бабушка в письме умоляла выслать хоть немного денег на похороны. Лена отправила сто долларов, вложив хрустящие купюры в конверт. И Маша уже тогда, в пять лет, поняла: мама всё же любила своего отца, иначе почему плакала? В ответ пришла короткая телеграмма: «Деньги получили. Спасибо.»
Спустя годы они вернулись в родные края — на новом месте тяжело было из-за суровой погоды.
А нелюбовь к свекрови… Она появилась ещё в первый год брака. Маша только родилась, денег у молодой пары почти не было. Жили в стареньком съёмном домике, муж Лены получал сущие копейки, родители с обеих сторон ничем не помогали. И вот однажды они пришли к свекрови и свёкру — главным образом помыться в нормальной горячей ванне.
— Нас тогда яичницей угостили, да ещё варёной картошкой! А жили они, между прочим, совсем неплохо! — с иронией вспоминала Лена. — Открываю шкафчик за полотенцем, а оттуда — запах копчёного, вкусного. Отодвинула бельё — а там палка колбасы, в пергамент завернутая. У меня тогда прямо злость вскипела! Для нас пожалели, спрятали!
Единственным подарком от свёкров оставалась дешёвая коляска для Маши.
— Ужасная, колёса вечно отваливались! И больше — ничего! За все годы!
Именно с той колбасы у Лены закрепилось твёрдое презрение к свекрови. Может, если бы свои родители подарили ей счастье и поддержку, если бы помогли на первых порах, она бы не так остро реагировала на чужую скупость. Но получилось, что и там, и здесь — тепла не дождалась. Даже колбасы пожалели.
С тех самых пор Лена без лишнего шума, но яростно питала злобу к Тамаре, да и к своей матери Гале относилась прохладно — та всё время крутилась вокруг младшей дочери и её ребёнка, словно прочих будто и не существовало. Но именно Тамара для Лены стала воплощением чистейшего эгоизма и полного равнодушия к окружающим.
Сама же Лена старалась изо всех сил окружить своих детей теплом и заботой, как будто желала восполнить собственное обделённое детство. Всё для них, всё ради них… Она доводила себя до предела, но продолжала упираться, чтобы дать ещё больше. Детей она берегла и освобождала от домашних обязанностей, хотя жили они в селе, где труд с малолетства считался нормой. Уборка, огород, работа — всё тянула сама.
— Мам, давай помогу, — иногда предлагала Маша.
— Нет, доченька, иди отдыхай, учись, — неизменно отвечала Лена.
Лишь к четырнадцати годам Маша сама взялась за порядок в доме, и мать очень её за это хвалила. А младший брат так и вырос без дел, даже когда женился ненадолго.
— Куда это ты сумку собрал? Матери своей везёшь, да? — язвительно спрашивала Лена мужа, когда тот собирался в город.
Он показывал мешок с овощами и фруктами.
— Да тут немного совсем! — оправдывался он.
После коротких перепалок сумка всё же уезжала к свекрови, но всё реже.
Лишь один раз Лена ощутила к Тамаре жалость. После операции у свёкра характер его испортился до ужаса: он стал невыносимым, деспотичным, превратился в домашнего тирана. Тамара жила в постоянном страхе. Однажды ранним утром она босиком и в ночной сорочке прибежала к сыну в деревню — свёкор носился за ней с топором. Перепуганная, растрёпанная, вся дрожала мелкой дрожью.
— Поезжай и вразуми его как следует, — твёрдо сказала Лена мужу.
Тот отвёз мать обратно и серьёзно поговорил с отцом. С тех пор свёкор угомонился. А когда умер, Тамара вздохнула облегчённо и зажила спокойно. К ней теперь часто заходили внуки, наведывались сыновья. И никого особо не смущало, что на столе всё та же яичница. Ведь приходили они не за едой, а за её спокойным, ровным участием.
Лена же так и не смогла изжить свою неприязнь. Тамара даже не догадывалась, что её невестка годами носит в сердце ненависть.
— Какая у меня Лена молодец, вы бы знали! — с гордостью говорила Тамара своим подружкам. — И по дому всё успевает, и с детьми справляется, и моего сына в порядок привела! Раньше ведь только книжки читал да по походам шлялся! А с Леной он стал настоящим хозяином! Не забалуешь с ней: держит его в строгости, да ещё и в здравом уме!