Застала свекровь за дверью спальни — тихая тень, затаившая дыхание, будто вор, ожидающий признания в измене. Людмила Петровна стояла, прижавшись ухом к щели, и не успела отпрянуть, когда Вера открыла дверь.
Они встретились взглядами — холодными, растерянными, чужими. Секунда молчания растянулась в вечность. Потом Вера просто захлопнула дверь и больше не произнесла ни слова.
Через неделю знала уже вся родня: «у Веры и Антона проблемы, она сама призналась — устала от брака».
— Антон, нам нужно серьёзно поговорить о твоей матери, — произнесла Вера, сжимая телефон.
На том конце провода муж тихо выдохнул:
— Хорошо, вечером всё обсудим.
Но вечером всё пошло не так.
В воскресенье Людмила Петровна устроила семейный обед — как в старые времена, с сервизом из серванта и хрустальными бокалами, которые появлялись только по праздникам. На восемь персон: родители Антона, его сестра Лена с мужем, тётя Галя из Днепра. Даже отец Антона приехал из санатория, хотя после инфаркта дорога ему давалась тяжело.
Дом наполнился запахом жареного мяса, свежего хлеба и лёгким ароматом духов свекрови — резким, тяжёлым, как её характер.
Вера помогала накрывать на стол, двигаясь машинально, будто робот. Они с Людмилой Петровной не разговаривали уже три дня. Каждое движение Веры было сдержанным, точным, бесшумным. Она боялась неосторожного слова — любое могло стать оружием в чужих руках.
Антон делал вид, что ничего не замечает. То ли не хотел, то ли не умел.
Когда все расселись, выпили за встречу, разговор пошёл об отпуске, о погоде, о соседях. И тут свекровь начала.
Голос её звучал мягко, почти певуче, но в этой мягкости чувствовалось лезвие.
— А мы тут с Верочкой недавно беседовали, — сказала она с улыбкой. — Так вот, она призналась, что семейная жизнь её утомляет.
Вера почувствовала, как в груди что-то оборвалось. Секунда — и комок оливье застрял в горле. Она отложила вилку, глядя прямо на Людмилу Петровну.
— Я такого не говорила.
— Да брось, милая, — продолжила та всё тем же тоном. — Ты сама сказала, что задумываешься о разводе. И что пока карьера на первом месте, а дети — потом.
Антон медленно повернулся к жене. В его взгляде было сомнение, непонимание, а ещё — та старая, детская вера в слова матери.
Он привык доверять ей безоговорочно. Мама не ошибается, мама всё чувствует.
Вера поднялась из-за стола. Медленно, будто каждое движение давалось с усилием. Руки дрожали, но голос звучал твёрдо:
— Людмила Петровна, вы подслушивали наш разговор о ремонте. Я сказала в шутку, что проще развестись, чем выбрать плитку в ванную. Это была шутка. А про детей я сказала — закончим квартиру, тогда и подумаем. Вы всё перекрутили.
Она говорила ровно, но внутри всё кипело. Хотелось разбить тарелку, крикнуть, встряхнуть Антона: «Проснись, видишь, что происходит?»
Свекровь скрестила руки на груди, подбородок поднялся, голос стал ледяным.
— Я ничего не перекручиваю. Я просто повторяю то, что слышу. В своём доме я имею право находиться, где хочу.
Пауза. Тишина. Только тиканье часов и лёгкий скрип стула.
Потом — театральный вздох:
— Видите, как она со мной разговаривает? Я ей — тепло, дом, заботу, а она — упрёки.
Тётя Галя закивала, словно игрушка на пружине.
Лена потупила взгляд в тарелку. Она знала характер матери, знала, что спорить бесполезно, но молчала — из страха стать следующей жертвой.
Отец кашлянул, но промолчал. Он умел выживать в этой семье, научился не перечить жене ещё лет сорок назад.
— Вера, ну нельзя же так с пожилыми людьми, — пропищала Галя. — Людмила Петровна вас приютила, кормит, помогает.
«Приютила…» — слово ударило по Вере как пощёчина. Будто они нищие родственники, а не самостоятельная пара, временно живущая у родителей на время ремонта.
Она посмотрела на Антона. Тот опустил глаза, щеки порозовели. Молчал. Не поднялся, не встал рядом, не сказал «мама, хватит».
И в этом молчании было всё: нерешительность, привычка, покорность. И выбор. Не в её пользу.
— Знаете что, — Вера взяла сумку, сдвинув стул так, что ножка скрипнула по полу. — Живите, как вам нравится. Сплетничайте, слушайте за дверями, обсуждайте, кто что сказал. Я съезжаю.
Антон поднялся, будто от удара током.
— Вер, погоди! Мы же не договорили…
Но она уже натягивала пальто, путаясь в застёжках. Руки тряслись.
Людмила Петровна смотрела ей вслед с выражением торжества, едва заметным уголком губ. Победа. Контроль возвращён.
— Вот видишь, сынок, — произнесла она скорбным тоном, — я же говорила, она уйдёт. Материнское сердце не обманешь.
За дверью Вера услышала её голос — спокойный, уверенный, властный. Уже начиналась новая история, новая версия событий, где Вера — неблагодарная истеричка, оскорбившая старших. К вечеру слух дойдёт до всех.
Она стояла на лестничной площадке, опираясь о холодную стену. Телефон дрожал в ладони — Антон звонил снова и снова. Не ответила.
Вышла во двор. Села на скамейку. Ноябрьский ветер резал щёки, но дышать стало легче. Дом, где за дверью слушают, перестал быть домом.
Она достала телефон и набрала номер подруги:
— Лиз, можно к тебе на пару дней? Да, с вещами. Потом всё расскажу.
В это время Людмила Петровна уже рассказывала очередную историю — о том, как невестка подняла крик, хлопнула дверью и сбежала.
Антон молчал, ковыряя вилкой остывшее мясо. На телефоне — десяток пропущенных вызовов.
Тётя Галя качала головой:
— Я же говорила, современные девушки не ценят семью.
Лена молчала, сжимая салфетку. Ей казалось, что следующей окажется она.
Отец дремал в кресле, будто спрятался за тишину.
А Людмила Петровна вязала новый шарф — очередной бесполезный символ контроля. Спицы мерно стучали, как часы, отсчитывающие минуты её очередной победы.
На лице — спокойствие человека, снова ставшего хозяйкой своего мира.