В комнате тянуло корвалолом и ветхой бумагой — приторно-пыльный дух, будто впитавшийся в стены ещё при Брежневе и теперь, после кончины хозяина, окончательно захвативший эти сорок метров.
Марина застыла в центре комнаты, сжимая охапку выцветших нотных тетрадей. Пальцы дрожали не от веса — от того, с какой беспардонностью Вера Степановна, мать её мужа, запихивала вещи в огромные чёрные мешки.
— Марин, да сколько можно копаться? — резануло пространство сварливым голосом. — До темноты тут проторчим. В мусор это барахло. Кому нужны эти закорючки?
— Это отцовские партитуры, — едва слышно отозвалась Марина, прижимая тетради. — Он писал для колледжа…
— Писал — да не дописался, — фыркнула Вера Степановна, с хрустом рвя новый пакет. Она чувствовала себя хозяйкой положения: шумная, плотная, с тщательно выбеленными волосами и тяжёлыми золотыми кольцами. В этой убогой хрущёвке она смотрелась как бронемашина на детской площадке.
Алексей, муж Марины, курил на балконе, старательно изучая унылый двор. Эта поза была ей знакома: «меня тут нет, решайте сами».
— Вера Степановна, давайте просто всё сложим, — попросила Марина, стараясь держаться. Прошло девять дней после похорон. Боль была живой, а присутствие свекрови ощущалось как горсть соли, втираемая в открытую рану. — Я позже разберу, что оставить.
Женщина выпрямилась, уперев руки в бёдра. Её взгляд прошёлся по облупленному серванту, потёртому ковру, стопкам книг.
— Позже? — ядовито переспросила она. — Девочка моя, давай честно. У тебя нет «позже». Квартиру надо срочно сбывать, хоть за копейки. Хоть что-то, чтобы дыры закрыть.
— Какие ещё дыры? — Марина опустила тетради.
— Какие? — Вера Степановна закатила глаза. — Лёша! Иди объясни жене, в какой мы, мягко говоря, яме.
Алексей нехотя вошёл. Вид у него был виноватый — но не перед женой.
— Марин… мама не совсем не права. Похороны обошлись дорого, платили с кредитки. Плюс коммуналка — три месяца. Твой отец, царствие ему, видимо, забывал платить.
— Это не конец света, — возразила Марина. — Я перекрою со следующей зарплаты.
— С какой? — взвилась Вера Степановна. — С твоих музейных копеек? Вы живёте в квартире, которую мы Лёше купили. Машину кто подарил? Мы. А твоя родня что?
Марина сглотнула. Её родители — тихие люди искусства, прожившие скромно и достойно.
— Они дали мне образование и любовь, — ровно сказала она.
Свекровь рассмеялась коротко и зло.
— Любовь в суп не крошат. Вот, — она выхватила папку. — Пока ты рыдала, я посмотрела бумаги. Кредит. Пятьдесят тысяч. Взял полгода назад. На издание какой-то брошюры. Цирк.
— Он хотел оставить после себя дело…
— Дело?! — лицо Веры Степановны пошло пятнами. — Твоя родня — голодранцы! Оставили тебе одни долги. Даже умереть не смогли, не залезши в карман моему сыну!
Марина застыла. Она посмотрела на мужа — в надежде. Он молчал.
— Завтра едем к нотариусу, — подвела итог Вера Степановна. — Оформляем наследство, продаём, закрываем долги. Я прослежу, чтобы мой сын не пострадал от твоей «интеллигентной» семьи.
В этот момент в прихожей зазвонил старый дисковый телефон — резкий, чужеродный звук.
— Алло? — выдохнула Марина.
— Марина Андреевна? — уверенный баритон. — Меня зовут Лев Давидович Каминский. Я поверенный вашего отца.
…
…Марина стиснула трубку сильнее.
— Здравствуйте… Вы, наверное, ошиблись. У папы не было никаких поверенных.
— Ошибки исключены, — голос на том конце стал мягче, но остался деловым. — Ваш отец заключил со мной соглашение пятнадцать лет назад. У меня есть поручение огласить его распоряжение и передать вам имущество ровно на десятый день после смерти. Завтра в десять утра сможете подъехать в мой офис на Цветочной?
— На Цветочной? — повторила Марина, как будто название улицы было кодовым словом из чужой жизни.
Из кухни тут же высунулась Вера Степановна. Слова «офис» и «Цветочная» подействовали на неё так, будто кто-то встряхнул мешок с монетами.
— Да, бизнес-центр «Гранд». Паспорт обязателен. И… — Каминский сделал короткую паузу. — Я бы рекомендовал приехать одной. Но супруг может присутствовать, если вы так решите.
— Я… поняла. Буду, — выдавила Марина.
Она повесила трубку и несколько секунд стояла, не двигаясь, будто ждала, что из стены сейчас выйдет отец и скажет: «Шутка. Проверка».
— Ну? — Вера Степановна уже подлетела. — Кто там? Опять взыскатели? Начали названивать, да? Я так и знала! Лёша, собирайся — будем юриста искать, пусть отбивает твою семью от долгов!
— Это… поверенный, — медленно сказала Марина. — Завтра оглашение завещания. На Смоленской.
Свекровь вытянулась, а потом мгновенно «собралась», как пружина.
— Смоленская? — недоверчиво протянула она. — Да знаю я эти «серьёзные офисы». Сейчас наобещают наследство, а потом выставят счёт за «оформление воздуха». Но мы поедем. Обязательно. Я не дам тебя обмануть и повесить ещё кредитов на моего сына. Лёша, бери отгул.
— Мам, может Марина сама… — попробовал Алексей, но тут же сдулся под её взглядом.
— Нет, — отрезала Вера Степановна. — Мы семья. И разгребать это будем вместе. Завтра в девять заедем за тобой. И надень что-нибудь приличное, а не этот траурный мешок. В центре позориться не будем.
Она вышла, чеканя каблуками. Алексей виновато ткнулся губами в щёку Марины — холодно, формально — и поспешил следом.
Дверь хлопнула. Марина осталась одна среди мешков, рваных пакетов и разорённой памяти.
Она подняла старую фотографию: отец и мама смеются на лавочке, будто в мире нет ни нотариусов, ни кредиток, ни Веры Степановны.
— Пап… — прошептала она. — Что ты от меня прятал? И почему мне так не по себе?
Она ещё не знала, что завтрашний день разрежет жизнь на «раньше» и «после», а гримаса Веры Степановны станет самым ярким кадром её года.
Поездка на Цветочную была похожа на конвой: впереди — Вера Степановна, как начальник этапа; за рулём — Алексей, нервный и злой; сзади — Марина, как человек, который уже устал оправдываться за своё существование.
— Сидит, как мышь, — бубнила свекровь, поправляя зеркало так, чтобы видеть лицо Марины. — Едем к шулерам, бензин жжём, время убиваем. А всё почему? Потому что твой отец решил напоследок сыграть в барина.
Алексей молчал, вцепившись в руль. Его раздражали пробки, центр, дорогие машины — и то, как на их старенький «Фокус» смотрели водители блестящих внедорожников.
— Мам, ну вдруг это правда важно, — выдавил он, когда они встали в затор возле арки.
— Важно, — фыркнула Вера Степановна. — Сейчас скажут: «Ваш тесть должен нам почку — подайте сюда». Я тебя прошу. Эти интеллигенты… они же беспомощные. У них даже на похороны не было припасено.
Марина смотрела в окно на серый город. Внутри у неё была ледяная пустота. Слова свекрови уже не ранили — они просто проходили насквозь.
Если этот Каминский знал отца, значит, он мог рассказать хоть что-то настоящее.
Бизнес-центр «Гранд» оказался не подвалом и не «шарашкой». Это была стеклянная громада, где люди говорили тихо, а двери открывались бесшумно.
На парковке стояли машины, которые Марина раньше видела только в кино. Алексей припарковался в дальнем углу, словно прятал стыд.
— Показуха, — процедила Вера Степановна, вылезая из машины и одёргивая пальто. — Сняли офис на час, чтобы доверчивых разводить. Пошли.
В холле пахло дорогим парфюмом и чистотой. Охранник в костюме, который выглядел дороже всей одежды Алексея, проверил документы и уважительно кивнул:
— Марина Андреевна? Вас ожидают. Лифт «С», двадцать восьмой этаж.
Вера Степановна уже набрала воздух для скандала на проходной — и тут же проглотила его. Ей не нравилось, когда реальность не плясала под её сценарий.
— И мы с ней, — бросила она. — Сопровождающие.
Охранник равнодушно скользнул по ней взглядом, как по рекламной стойке, и нажал кнопку лифта.
Офис Льва Давидовича занимал половину этажа. Панорама города за стеклом, ковролин, который глушил шаги, тишина — не пустая, а уверенная. Здесь никому не нужно было кричать, чтобы быть главным.
Секретарь — девушка с безупречной осанкой — провела их в кабинет.
Лев Давидович встал навстречу. Высокий, седой, подтянутый, с умными глазами, в которых была усталость человека, видевшего слишком много семейных драм.
— Марина Андреевна, — сказал он и легко коснулся её руки, не «пожимая», а как будто поддерживая. — Примите соболезнования. Ваш отец был человеком редкого достоинства.
— Достоинства? — громко вмешалась Вера Степановна, усаживаясь в кресло без приглашения. — Давайте без лирики. Сколько он нам должен? Пятьдесят тысяч? Сто? Мы сразу предупреждаем: если долгов больше, чем имущества, мы ничего не принимаем. Время не тратьте.
Лев Давидович медленно перевёл взгляд на неё — без злости, с лёгким удивлением, будто перед ним заговорила мебель.
— Простите, вы…
— Я мать Алексея. Свекровь Марины. У нас семья, бюджет общий. Проблемы её отца — наши проблемы.
— Понимаю, — ровно произнёс он и открыл папку. — В таком случае, формально огласим всё при вас. Ваш тесть, к слову, оставил примечание: «Если Марина придёт не одна — пусть слушают все». Видимо, он предполагал состав делегации.
Алексей поёрзал. Он чувствовал себя лишним здесь — и злился на это.
— Итак, — Лев Давидович надел очки. — Начнём с обязательств. Да, у вашего отца был потребительский кредит на пятьдесят тысяч рублей.
— Ну! — торжествующе хлопнула по подлокотнику Вера Степановна. — Я же говорила! Голодранцы! Даже после смерти умудрились подгадить!
Марина сжалась — не от стыда за отца, а от стыда за происходящее.
— Пожалуйста, не перебивайте, — голос Льва Давидовича стал жёстче. — Этот кредит был оформлен как маскировка.
В кабинете повисла плотная тишина.
— Как это? — Вера Степановна моргнула.
— Ваш отец избегал демонстрации расходов, — спокойно продолжил Каминский. — Он не хотел, чтобы соседи и знакомые начали «видеть в нём деньги». Поэтому часть операций он прикрывал обычной пенсионерской историей: кредит, постепенное погашение, никаких резких покупок.
— А почему он вообще… — Алексей подался вперёд.
Лев Давидович перелистнул страницу.
— Потому что ваш отец был наследником семейных активов, которые долгое время считались утраченными. В девяностые дальние родственники нашли его за границей, и он оказался единственным прямым наследником по линии.
Вера Степановна сидела с приоткрытым ртом. Взгляд метался между Мариной и бумагами.
— Кроме того, — продолжал поверенный, — он обладал редким чутьём. Деньги от реализации части имущества он не проматывал. Он вкладывал их через структуры, которые не бросались в глаза. Он сознательно жил скромно и воспитывал вас так, чтобы вы знали цену труду.
Каминский сделал паузу и посмотрел Марине прямо в глаза.
— Он собирался рассказать вам всё на вашем юбилее, через месяц. Но не успел.
— Дальше! — сорвалась Вера Степановна, и в её голосе впервые прозвенела не уверенность, а голод.
Лев Давидович достал лист с печатью.
— По распоряжению вашего отца, всё имущество переходит Марине Андреевне. Включая квартиру, где вы проживаете. А также инвестиционный портфель и депозит. Общая оценка активов на сегодняшний день — три миллиона двести тысяч долларов США.
Воздух как будто исчез.
Вера Степановна побледнела, потом порозовела, потом пошла пятнами. Её рот открылся и закрылся, как у рыбы на суше. Она пыталась пересчитать доллары в рубли, но нули расползались.
Алексей икнул — громко, некстати.
— Сколько? — прошептала Марина. Ей казалось, что это розыгрыш. Отец в штопаном пальто? Отец, который радовался скидке на гречку?
— Три миллиона двести тысяч, — повторил Каминский. — Плюс-минус, в зависимости от котировок. Доступ — после оформления.
Вера Степановна вдруг расплылась в липкой улыбке, резко повернулась к Марине и вцепилась ей в руку.
— Мариночка! Золотце! — защебетала она сладким, чужим голосом. — Я всегда знала, что твой отец — человек большой души! Скромный, великий! Лёша, слышал?! Мы теперь заживём! Квартиру новую купим, машину сменим, на море поедем — нервы лечить!
Марину затошнило. Пять минут назад её отца поливали грязью — теперь его деньги уже делили вслух.
— Есть один пункт, — мягко, но отчётливо произнёс Каминский.
Улыбка свекрови дрогнула.
— Какой ещё пункт? — насторожилась она.
— Условие пользования средствами, — поверенный достал второй документ. — Ваш отец был предусмотрительным человеком. Он знал о вашем браке и о… характере вашего окружения.
Он прочёл, не поднимая глаз:
— Средства переходят в личную, неделимую собственность Марины Андреевны. Они не являются совместно нажитым. И главное: если в течение года после вступления в права Марина Андреевна направит хотя бы один доллар на погашение долгов третьих лиц, оформит имущество на третьих лиц или передаст управление родственникам супруга — весь капитал автоматически переводится в благотворительный фонд поддержки молодых музыкантов.
Улыбка Веры Степановны сползла, как дешёвая маска. Она медленно разжала пальцы, будто рука Марины стала горячей.
— Это… это как?! — прошипела она. — Да так нельзя! Мы семья! У Лёши кредиты! У нас обязательства!
— Это воля покойного, — отрезал Каминский, закрывая папку. — И я как исполнитель буду контролировать каждую операцию. Марина Андреевна может тратить на себя: здоровье, обучение, жильё на своё имя. Но ни копейки — на содержание трудоспособных взрослых, которые не являются её детьми.
Марина посмотрела на Алексея. Он снова спрятал глаза. Опять «домик».
И в Марине что-то щёлкнуло — не злость даже, а ясность.
— Лев Давидович, — спокойно сказала она. — Где подписать?
— Марина! — зашипела Вера Степановна. — Ты это подпишешь?! Он же нас в нищету отправляет! Это издевательство!
Марина взяла ручку. Тяжёлую, дорогую. И посмотрела на женщину напротив — на маленькие злые глаза, на губы, сжатые в жадную линию.
— Вы же сами говорили, — произнесла Марина ровно. — Моя семья ничего не оставила, кроме долгов. Так считайте, что этих денег для вас не существует. Для вас — действительно пусто.
Она поставила подпись.
И в тот момент Вера Степановна… прикусила язык. Не метафорически. Настоящим образом — так сильно, что на подбородке выступила красная точка. Но боли она будто не заметила: слишком громко внутри орали ускользающие миллионы.
Обратно ехали молча. В машине стояла тяжёлая, вязкая тишина — такая, в которой слышно, как человек дышит и думает слишком громко. Вера Степановна сидела впереди, прижимая платок к губам: распухший язык мешал говорить, но глаза её работали за двоих.
Алексей вёл рывками — то резко ускоряясь, то так же резко тормозя. Он боялся заглянуть в зеркало, где сидела Марина. Теперь она была не «удобной женой», а женщиной с деньгами, к которым он не имел доступа.
Марина смотрела в окно. Страх ушёл. Осталась пустота — чистая и холодная.
У подъезда Вера Степановна выскочила первой.
— Заходим, — прошипела она. — Разговор будет серьёзный. Без свидетелей.
Квартира встретила их тем же беспорядком: мешки, книги, запах лекарств. Но теперь пространство будто сменило хозяина. Марина это почувствовала сразу.
Свекровь рухнула на диван, не снимая пальто, и перешла в атаку.
— Значит так, — начала Вера Степановна. — Завещание — бумажка. Кто проверит наличные? Снимешь деньги, закроем кредит за машину. Это даже не обсуждается.
— Нет, — спокойно ответила Марина.
— Что значит «нет»? — не поняла свекровь.
— Я не дам ни рубля. Один шаг — и всё уйдёт в фонд. Я не стану рисковать памятью отца ради ваших долгов.
Алексей тяжело вздохнул.
— Марин, ну ты чего… Это же формальность. Семья. Деньги большие — ими должен управлять мужчина.
Марина повернулась к нему. Впервые за долгое время посмотрела трезво. Перед ней стоял не партнёр, а испуганный мальчик с маминым эхом в голове.
— Ты меня любишь, Лёша? — тихо спросила она. — Или я просто удачный актив?
Вера Степановна вскочила.
— Да как ты смеешь! Мы тебя вытащили! Ты жила в нашей квартире, ела наш хлеб! А теперь корону надела?
— Это моя квартира, — ровно сказала Марина. — И перешла она мне по наследству.
Свекровь захлебнулась воздухом.
— Вон, — добавила Марина. — Оба.
— Ты мужа выгоняешь?! — взвизгнула Вера Степановна. — Лёша, скажи ей! Ударь по столу!
Алексей не двинулся. Он смотрел на Марину и видел в ней что-то незнакомое — спокойную силу, от которой не отмахнёшься.
— Я подаю на развод, — сказала Марина. — Ключи на стол.
Свекровь резко сменила тактику: схватилась за сердце и начала оседать.
— Сердце… Скорую… Она меня убивает…
Марина даже не приблизилась.
— Если вы не уйдёте, я вызову полицию. И заявлю о попытке кражи. У меня теперь есть адвокат. Очень хороший.
Свекровь мгновенно «ожила».
— Подавись своими миллионами, — прошипела Вера Степановна у двери. — Одна останешься. Никому не нужная.
Алексей молча положил ключи. Хотел что-то сказать — не нашёл слов.
Дверь закрылась. Замок щёлкнул.
Тишина стала другой — не давящей, а ровной.
Марина разобрала мешки, расставила книги, протёрла старый проигрыватель. Нашла пластинку Рахманинова.
Музыка заполнила квартиру, вытесняя чужие голоса.
Она открыла методичку отца. На первой странице — посвящение:
«Музыка звучит только тогда, когда ты сама нажимаешь на клавиши. Не позволяй другим играть на струнах твоей души».
Марина улыбнулась. Телефон завибрировал: Алексей.
Она нажала «заблокировать».
Жизнь начиналась.
И дирижёрская палочка теперь была в её руках.