Я долго притворялась, что у нас ещё можно что-то исправить. Что слова свекрови — просто усталость, что вспышки гнева свёкра — переживания, что муж вот-вот встанет рядом со мной и наконец-то защитит. Я уговаривала себя, что всё это — временно, что стоит только перетерпеть, что ради семьи можно закрыть глаза почти на всё.
Но каждый день в этом доме был как плавание против течения. Стоило мне сделать глубокий вдох — кто-то обязательно указывал, что я делаю его неправильно. Стоило улыбнуться — находилась причина, по которой эта улыбка «неуместна». Я перестала чувствовать себя невесткой, женой, молодой матерью — я стала гостьей, которая будто случайно задержалась в чужой квартире, и все только и ждут, когда она поймёт намёк и уйдёт.
Только уходить было некуда — я была беременна, Лёша уверял, что поддержит, и я ему верила. Мне казалось, что с появлением ребёнка всё изменится. Что бабушка и дедушка растают, увидев внука. Что появится хотя бы маленькая радость, которая объединит нас.
Но я ошибалась.
И особенно ясно я поняла это в тот вечер, когда свекровь в очередной раз ворвалась в комнату, подняв брови и голос так, будто я не мать её внука, а чужая нянечка, которую можно отчитывать по расписанию.
— Инга, почему малыш всё ещё не спит? — свекровь Антонина Львовна ворвалась в нашу комнату как раз в момент, когда я только уложила сына. — Ты его опять перекормила, верно? Я же предупреждала: не стоит так часто давать грудь — избалуешь!
— Всё в порядке, Антонина Львовна, — прошептала я. — Он уже задремал.
— Почему ты так долго с ним возишься? — фыркнула она.
— Просто Кирюша переутомился, — ответила я.
— С чего это грудничку уставать? — снова всплеснула руками свекровь. — Ты держишь его неправильно, вот и мучается. Дай покажу.
— Не нужно, я сама разберусь, — спокойно сказала я.
— Разберёшься! — хмыкнула она. — Мой Лёша в младенчестве никогда не ревел. Потому что я понимала, как надо обращаться с детьми.
Я почувствовала на себе её взгляд и едва удержалась, чтобы не спрятаться под одеяло.
Я молча подняла уснувшего Кирюшу и вышла. Он уткнулся мне в шею и сопел. Муж сидел на кухне, листая телефон.
— Лёша, — тихо позвала я. — Может, поговоришь с мамой? Она снова начинает меня учить жизни.
— Инг, ну ты опять начинаешь? — раздражённо выдохнул он. — Мама лишь старается помочь. Она троих воспитала, разбирается лучше. Не принимай близко к сердцу.
Но я уже год живу с этими «непринимай близко».
В день свадьбы Антонина Львовна заявила при всех:
— Фамилию нашу ей давать не станем. Пусть сначала покажет, что достойна быть Савельевой.
Гости хохотали, будто она шутила. А я — стояла в белом платье и улыбалась. Что ещё могла делать невеста?
Тогда я была беременна и думала, что Лёша — опора. Но перечить родителям он не умел.
Когда сын родился, Лёша настоял, что мы временно поживём у его родителей, чтобы сэкономить. Я согласилась — помощь лишней не бывает. Только это «временно» заметно приросло к вечности, и разговоры о собственном жилье исчезли.
Кирюша зашевелился, я вернулась в комнату, уложила его и села у окна. Падал снег.
Дверь снова распахнулась — появился свёкор, Леонид Аркадьевич, мужчина с усами, словно из старого советского кино.
— Инга, — начал он торжественно. — Мы с Антониной Львовной хотели обсудить крещение.
— Мы же решили, что через месяц, — напомнила я.
— Имя стоит сменить, — перебил он. — Кирилл — пустое. Назовём его Леонидом в мою честь. Или Аркадием — как прадеда. Солидно и звучно.
Я ощутила, как внутри вспыхивает злость.
— Мы с Лёшей уже выбрали имя. Это Кирилл.
— Лёша согласен со мной, — холодно сказал свёкор. — Мы поговорили. И вообще…
Он выдержал паузу, глядя сверху вниз.
— Ты уверена, что это сын Лёши? Что-то он не слишком на него похож.
Меня будто кипятком окатило.
— Повторите? — я резко выпрямилась.
— Говорю то, что очевидно, — пожал он плечами. — Ребёнок появился через семь месяцев после свадьбы. Думай сама.
— Он родился преждевременно! На тридцать шестой неделе! — выкрикнула я.
— Мы знаем лишь то, что ты утверждаешь, — парировал он и вышел.
Я дрожала так, что едва держала сына. Он проснулся от моего крика и заплакал. Я прижала его к себе — и мы плакали вдвоём.
За ужином Антонина Львовна снова устроила представление: стала нахваливать Лёше «замечательную» Олю — дочь их друзей.
— Помнишь Оленьку? Теперь начальница в банке, красавица! Вот на ком жениться надо было.
— Мам, ну при Инге-то… — буркнул Лёша.
— А что такого? — повысила голос она. — Ты даже не знаешь, твой ли это малыш! Любой нормальный мужчина давно бы тест сделал!
Лёша молчал, ковырял вилкой еду.
— Фамилию Кириллу мы дадим, когда убедимся, что он наш, — произнёс Леонид Аркадьевич. — Подрастёт — видно будет.
Я посмотрела на мужа. Он продолжал ковырять котлету.
— Лёша…
— Инг, не начинай… Родители правы. Какая разница — какая фамилия? — пробормотал он.
Этой ночью, глядя в окно на снег, я всё решила.
Я собиралась тихо, пока дом спал. Сложила документы, несколько вещей в сумку. Двадцать тысяч, что я прятала на чёрный день, внезапно стали спасением. Вызвала такси.
Кирюша запищал, я прижала его:
— Тише, родной. Мы едем к настоящей бабушке и дедушке.
Мама открыла дверь. Она сразу всё поняла и просто обняла нас.
— Хорошо, что пришла, доченька, — прошептала. — Комната твоя так и ждала.
Через две недели позвонила Антонина Львовна. Сообщила, что Лёша попал в аварию. Он не выжил.
Спустя месяц они пришли лично — в чёрных пальто, измученные.
— Инга… — начала свекровь. — Мы хотим увидеть внука. Это всё, что осталось от Лёши.
Я держала Кирюшу на руках.
Леонид Аркадьевич тихо сказал:
— Он похож на Лёшу. Теперь вижу. Прости нас. Мы… были неправы.
— Мы дадим ему фамилию Савельев, — поспешно добавила Антонина Львовна. — Кирилл Алексеевич Савельев. Правда, красивое имя?
Я смотрела на них — и не чувствовала ничего. Ни боли, ни гнева.
— Нет, — произнесла я спокойно. — Мой сын носит мою фамилию. И в этот дом вы больше не войдёте.
— Но мы имеем право! — воскликнула свекровь.
— Какое именно? — я крепче прижала Кирюшу. — Вы отвергали его с рождения. Сомневались в нём. Унижали его мать. Теперь вспомнили?
— Мы обратимся в суд! — выкрикнул Леонид Аркадьевич.
— Обращайтесь, — кивнула я.