— Ты где шляешься?! — голос Сергея рвал воздух, как нож ткань. — Люди уже подъезжают, а в доме пусто! Ты вообще в своём уме?
Он орал в голосовухе так, будто кричал мне в лицо — привычно, уверенно, как человек, который тридцать лет считал, что имеет на это право. Он не знал, что я уже сидела в кресле у иллюминатора, и под крылом самолёта медленно отлипал от земли город, в котором я оставила не только квартиру, но и саму себя прежнюю.
Телефон дрожал в кармане пуховика. Не просто вибрировал — судорожно подрагивал, словно хотел вырваться и броситься обратно, к хозяину. Я и так знала, что там будет: Сергей, потом снова Сергей, потом Нина Ивановна, а следом — кто-нибудь из «родни», чтобы закрепить эффект. Так работал их мир: если я отступала на шаг, меня тут же придавливали толпой.
Я достала телефон, чтобы посмотреть на экран — и вместо уведомлений вдруг увидела в тёмном стекле иллюминатора своё отражение. Пожилая женщина с усталыми глазами. Пятьдесят два. Кожа вокруг глаз тонкая, морщинки — как трещины на стекле. Сергей называл их «следами недальновидности». А я сейчас вдруг подумала, что это просто следы дороги. Дороги, по которой я шла не туда.
— Уважаемые пассажиры, просьба пристегнуть ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение… — мягко напомнила стюардесса.
Её голос прозвучал почти ласково. Как благословение. Как разрешение наконец перестать быть удобной.
Телефон тут же подпрыгнул ещё раз — пришло сообщение. Я даже не сомневалась от кого.
Нина Ивановна:
«Аннушка, ты не забыла мои капли? И утка маринуется? Серёжа сказал, ты в пробке. Ты хоть понимаешь, что люди приедут с минуты на минуту?»
Слова резанули не смыслом — интонацией. В них всегда была одна и та же уверенность: я обязана. Я должна. Я не имею права не справиться.
Я зажала кнопку выключения. Экран потух. На секунду стало так тихо, будто в голове выключили гул.
И вместе с экраном будто погасла моя прошлая жизнь.
Если честно, началось всё не сегодня. Всё началось тридцать лет назад, когда я сказала «да» Сергею. Тогда он казался серьёзным, надежным, «перспективным». А я — девчонкой из обычной семьи, которой хотелось стабильности. Но я тогда не понимала, что стабильность может быть другой формой клетки.
Сегодня было 31 декабря. В восемь утра я стояла на кухне и пыталась затолкать огромную утку в раковину. Вода была ледяная, пальцы ныли, суставы тянуло. Этот артрит Сергей называл «выдумкой», потому что если я «выдумываю», значит, я просто ленюсь. А если я ленюсь, значит, меня можно стыдить.
Он вошёл в кухню в растянутой майке, привычно почесывая живот, как хозяин территории. На меня даже не посмотрел. Положил на стол листок.
— Список. — сказал он коротко. — Мама вспомнила: нужны салфетки с золотым узором. И икру бери чёрную. Не эту дешевую, а нормальную. У Пашки жена придёт — надо показать уровень. Деньги возьмёшь из тех, что мы откладывали на ремонт.
Я молчала секунду, прежде чем решилась.
— Серёж… — сказала я тихо. — Я плохо себя чувствую. Спина болит. Может, ты сам съездишь? Или доставку оформим?
Он словно не понял, что я сказала. Как будто речь пошла не от меня, а из радио.
Повернулся медленно. И в его лице появилась та самая гримаса — смесь раздражения и презрения, будто он увидел в супе мушку.
— Анна, не начинай. Новый год — семейное. Женщина обязана создать праздник. Мужчина обеспечивает. Мы это уже обсуждали тысячу раз.
— Ты полгода не работаешь, — сорвалось у меня. Не громко. Даже не зло. Просто факт.
Он подошёл ближе.
— Я в поиске! Я запускаю проект! — его голос стал низким и давящим. — Ты вообще понимаешь, сколько я для тебя сделал? Тебя вытащил. Тебе жизнь дал. А ты меня попрекаешь?
Это была их любимая фраза: «тебе жизнь дали». Как будто я была вещью, которую нашли на помойке и разрешили жить на полке.
Обычно в этот момент я сдувалась. Извинялась. Шла. Покупала. Терпела.
Но сегодня я вдруг посмотрела на эту утку — синюшную, голую, беззащитную — и почувствовала странное: не боль, не страх. Пустоту. И в этой пустоте было какое-то спокойствие.
— Хорошо, — сказала я. — Куплю салфетки. Куплю икру.
Он удовлетворённо хмыкнул и ушёл к телевизору.
Утка осталась лежать на противне. Я должна была натирать её специями, фаршировать яблоками, ставить в духовку — как всегда. Чтобы вечером все сказали: «Ну, Анна, вот это ты молодец», а потом Сергей добавил бы: «Да, жена у меня хозяйка. Без неё бы пропали».
И я вдруг поняла: они не хвалят меня. Они отмечают исправность функции. Как отмечают, что чайник кипит.
Я пошла в спальню.
Сергей был в душе. Вода шумела достаточно громко, чтобы заглушить мои шаги. Я открыла шкаф и достала не хозяйственную сумку — а старый чемоданчик, затёртый, с облупившимися углами. Тот самый, с которым я ездила по работе, пока мне не сказали: «Зачем тебе эти копейки? Сиди дома. Не позорь меня».
Я застыла. Что взять из тридцати лет?
Смену белья. Свитер. Документы. Две книги — мои, не их. Папку с бумагами. И серьги мамы — единственное, что Сергей не сумел присвоить.
Потом я сделала шаг, от которого обычно у меня дрожали бы руки.
Пошла в гостиную и взяла его телефон.
Пароль был примитивный. Он даже не пытался прятать доступ, потому что был уверен: я не посмею.
На счету лежали деньги. Три миллиона. «Резерв», «подушка», «на будущее». На его будущее. На его очередную «гениальную идею».
Я не думала долго. Нажала «перевести». На свой счёт, который открыла втайне полгода назад, когда впервые словила мысль: а если однажды мне понадобится уйти?
Смс-код пришёл тут же. Я стёрла сообщение.
— Анна! — гаркнул он из ванной. — Полотенце где?
— Сейчас! — ответила я ровным, привычным тоном.
Это было даже смешно: мир ещё держался на старых ролях, хотя я уже снимала костюм.
Я вернулась на кухню. Утка всё так же лежала на противне — как немой свидетель. Я взяла лист бумаги и ручку.
Писала спокойно. Даже слишком спокойно.
«Серёжа. Утка не маринуется. Салфеток не будет. И меня тоже. Я подала на развод. Деньги забрала — считай оплатой за 30 лет работы без выходных. Ключи на столе. Не ищи. С Новым годом».
Записку положила прямо на тушку.
А сверху — кольцо. Оно звякнуло о металл, как закрывающийся замок, который вдруг открыли.
На выходе из квартиры я столкнулась с Ниной Ивановной. Она пришла раньше времени — с пакетами, с лицом вечной претензии, с тем выражением, будто в воздухе всегда кто-то виноват, и этот кто-то — я.
— Анна? Ты куда? Ты в пуховике! Гости через три часа!
Я посмотрела на неё и вдруг улыбнулась. Не натянуто, не вежливо. Просто улыбнулась.
— За икрой, Нина Ивановна. За чёрной. И за салфетками с золотым узором.
— Только не задерживайся. Серёжа нервничает, когда голодный.
— Сегодня он будет очень удивлён, — сказала я и шагнула в лифт.
Такси до аэропорта я помню как в тумане. Я не плакала. Не дрожала. Я будто смотрела фильм про чужую женщину, которая вдруг решила жить.
И вот самолёт поднялся, огни города стали похожи на рассыпанные монеты.
Я представила Сергея: выходит из душа, надевает халат, идёт на кухню, уже заранее ощущая запах жаркого.
Сначала он увидит утку. Потом записку. Потом кольцо.
Я почти физически ощутила, как у него наливается лицо. Как он начнёт метаться, орать, звонить. Как Нина Ивановна взвоет, будто ей оторвали что-то жизненно важное — контроль.
— Шампанского? — спросила стюардесса.
Я взяла бокал. Пузырьки поднимались вверх, будто спешили. И я тоже спешила — только впервые не на рынок и не на кухню, а к себе.
Я летела в город, где когда-то была счастлива на практике. Город, где жила Ирина — подруга, с которой мне запретили общаться двадцать лет назад, потому что она была «разведённая и плохой пример».
Шампанское было кислым. Холодным. И самым вкусным в моей жизни.
Когда самолёт приземлился, я включила телефон, чтобы вызвать такси.
И первое, что пришло — не крики Сергея.
Пришло уведомление банка:
«Действие вашей карты приостановлено в связи с подозрительной активностью. Для разблокировки обратитесь в отделение банка».
У меня внутри всё обрушилось.
Я стояла в зале прилёта, вокруг люди смеялись, встречали родных, катили чемоданы, и только я одна будто оказалась в другой реальности.
Карта заблокирована. Счёт под вопросом. Наличных — пять тысяч.
Я сразу поняла: Сергей не просто визжит. Он действует. У него были знакомые в службе безопасности банка — его дружок, Артём, там «при должности».
Я выдохнула так, будто меня ударили.
— Ну что ж… — прошептала я. — Если так — значит так, Серёжа.
И шагнула в двери аэропорта навстречу ледяному ветру.