Марина стояла у плиты, медленно помешивая суп, как будто в её жизни ничего не случилось. Как будто слова, прозвучавшие несколькими минутами ранее, не коснулись её. Как будто не было той пустоты, что разъедала внутри.
— Ты не достойна моего сына, — прохрипела Ольга, застыв в дверном проёме. Руки её были скрещены на груди, взгляд — холоден и направлен прямо в неё. — Он мог бы найти себе жену из нашего круга: с образованием, с манерами, с приличной семьёй. А ты… кто ты? Продавщица в магазине. С отцом, который пил, и матерью, что всю жизнь убирала офисы.
Марина не отвела взгляда от кастрюли. Если сейчас она посмотрит на эту женщину в ответ, слёзы наверняка выступят на глазах. А плакать означало сдаться. А признавать боль — значит открыться для следующей укола.
— Я его люблю, — мягко произнесла она, продолжая мешать содержимое ложкой.
— Любовь? — усмехнулась Ольга. — Любовь — это жертвовать собой ради другого. Когда человек — твой свет. А ты… ты только тянешь его вниз. Ты пятно на его репутации.
Марина глубоко вдохнула. Выдох. Скоро придёт Сергей. Обнимет. Скажет, что ничего страшного. Что мама устала. Что она всё не так поняла.
Но в глубине души шумело: она тебя ненавидит. Всегда ненавидела. И не примет никогда.
Сергей казался идеальным мужем — так было по крайней мере в первые месяцы брака. Он внимал её словам, обнимал внезапно, приносил цветы «просто так». Говорил: «Ты — моё всё». Марина верила: этого хватит, чтобы пережить многое — даже предубеждение тёщи.
Ольга же всегда держала себя с изящной горделивостью, дорогими украшениями и непререкаемым мнением о том, что правильно. Она вырастила единственного сына, ради него отложила многое, и весь её мир был выстроен вокруг представления о «подходящем» окружении. Учёба, положение, связи — всё должно было быть безупречным.
Марина не вписывалась в эту картину.
Она не окончила престижный университет. Не играла на пианино. Не говорила на трёх языках. Она трудилась продавцом в небольшом книжном магазине, любила читать вслух перед сном, готовила густой фасолевый борщ и смеялась, когда хотелось — громко.
— Мама тебя уважает, — говорил Сергей, когда Марина намекала, что Ольга ведёт себя холодно. — Просто она немножко старомодна. Ей нужно время.
— Она меня ненавидит, — однажды вскрикнула Марина.
— Не может быть, — усмехнулся он, обнимая её. — Ты всё представляешь себе хуже, чем есть. Она любит тебя.
Но Марина знала, что видит: когда Сергей уходит, а она остаётся одна, женщину меняется. И начинается то, что она боялась и что делало её жизнь мелкой и тягостной.
— Ты забыла вытереть стол? — холодно указывала Ольга на крошки от завтрака.
— Ты положила ему не ту рубашку, хотя он просил ту самую.
— Почему не прибрала его кроссовки? Он же просил!
Каждый день — новая придирка, новая ловушка. Ольга умела так преподнести претензии, что Марина чувствовала себя виноватой даже за дыхание не в том ритме.
При сыне тёща была милой, улыбалась, говорила приятные слова. Но сырое лицо её менялось сразу, как только дверь закрывалась: начинались издевки в мелочах. Иногда вещи Маринины пропадали — помада, купленная на распродаже, чашка с котиком, подаренная подругой. Иногда Ольга «забывала» передать сообщение от Сергея. Однажды платье, которое Марина берегла, оказалось испорченным — «случайно» отдано в прачечную.
— Может, ты просто невнимательна? — тихо говорил Сергей, когда Марина пыталась объяснить, что это не случайности.
— Она не стала бы… — шептала Марина в ответ.
— Ты преувеличиваешь, — снова говорил он, и она закрывала рот. Потому что знала: он не поверит. Для него мать — святая фигура; то, что оскорбляет Марину, для него — нелепость.
Прошел год. Потом второй. Улыбки Марини поутру постепенно исчезли. Она перестала напевать, готовя завтрак. Перестала рассказывать о своих днях — зачем, если её слова тонут в оправданиях и недоверии? Сергей слушал, но слышал не её; он слышал в первую очередь мать.
— Ты стала какой-то… закрытой, — сказал он однажды вечером, поглаживая её волосы.
— Я устала, — ответила она.
— От чего? — удивился он.
— От всего, — прошептала Марина.
Он не понял. Или не захотел. Или не мог.
А потом случилось то, после чего Марина решила: хватит.
В тот вечер Сергей задержался на работе. Ольга предложила «посидеть вместе, поболтать, как женщины». Марина насторожилась, но согласилась — вдруг на этот раз будет иначе?
Они сидели в гостиной. Ольга наливала чай, говорила комплименты — и внезапно сменила тон.
— Жаль, что у тебя красота — это всё, — сказала она, прихлебывая вино. — Ума и воспитания нет. Но, видимо, Сергею этого хватает. Хотя, возможно, он просто боится расстроить меня. Боится признаться в правде: ты ему не пара.
Марина вскочила.
— Вы не имеете права так со мной разговаривать.
— А кто имеет? — усмехнулась тёща. — Ты? Ты — ошибка. Он женился из жалости. Потому что плакала, когда просил уйти. Потому что говорила, что без него умрёшь. Он — слабак. А я — реальность.
— Вы врёте, — прошептала Марина.
— Проверь, — спокойно сказала Ольга. — Спроси его. Только не говори, что я это сказала. Посмотрим, что он ответит.
Марина выбежала в ванную и закрылась. Плакала до тех пор, пока не заболели глаза. Потом собрала вещи, написала короткую записку — «Ухожу. Не ищи» — и положила её на стол. Уже на пороге она услышала шаги. Сергей вернулся.
— Ты куда? — удивился он, увидев сумку.
— Я ухожу. Я больше не могу, — сказала она.
— Что? Почему? — он был ошарашен.
— Ваша мать меня ненавидит. И ты этого не видишь.
— Марина… опять это? — он вздохнул. — Ты всё выдумываешь. Мама тебя любит.
— Она сказала, что ты женился из жалости. Что я тебе не пара.
Сергей побледнел.
— Это невозможно. Она не могла так сказать.
— Спроси её.
Он ушёл к матери. Через пять минут вернулся растерянный.
— Она говорит, что ты всё придумала. Что они просто пили чай и ты «разнервничалась».
— Она лжёт, — прошептала Марина.
— Почему ей врать?
— Чтобы я ушла. Чтобы мы разошлись. Она играет с нами.
— Поставь камеру, — тихо предложила Марина. — В гостиной. На кухне. Где угодно. Посмотри, что происходит, когда тебя нет дома.
Он задумался. Потом согласился.
— Хорошо. Я поставлю. Если ты ошибаешься — извинишься перед мамой. А если права…
Он не завершил мысль.
Камера была установлена на следующий день — маленькая, незаметная, в уголке, за рамой картины. Сергей сказал матери, что это новая охранная система. Ольга лишь отмахнулась: «У нас и так порядок».
Первые два дня ничего необычного не было. Свекровь вела себя вежливо, даже тепло. Готовила вместе с Мариной, хвалила салат, интересовалась работой.
— Видишь? — говорил Сергей. — Ты зря переживаешь.
— Она знает, что ты дома, — отвечала Марина.
На третий день мужчина уехал в командировку на несколько дней. Марина осталась одна. Камера зафиксировала всё.
День первый.
Марина ушла на работу. Вернувшись в три часа дня, она обнаружила Ольгу в гостиной с журналом. Женщина улыбнулась.
— Привет, дорогая. Чай приготовила. С печеньем. Ты же любишь?
Марина села, выпила, ушла в ванную. Когда она ушла, Ольга подошла к чашке и вылила содержимое. Достала другую кружку, наложила новый чай и добавила пару капель из маленькой бутылочки. Марина вернулась, выпила. Через полчаса её стошнило.
— Ох, бедняжка, — притворно переживала тёща. — Наверное, что-то не то съела. Надо к врачу сходить.
День второй.
Марина осталась дома и чувствовала себя плохо. Ольга принесла бульон «для восстановления». Через час у неё разболелась голова, поднялась температура. Когда Марина задремала, та набрала «скорая», но затем положила трубку и «случайно» не закончила вызов. Потом прошла к спящему телу, нагнулась и сквозь зубы прошептала: «Умри. Исчезни». Затем тихо уселась рядом и держала её за руку, улыбаясь.
День третий.
Марина не поднималась с постели. Ольга, словно заботливая сиделка, шла и приходила, поправляла одеяло — и говорила, что теперь «мы свободны от её пошлости». Затем она поправила причёску, позвонила Сергею и с тревогой доложила о том, что «Марина внезапно очень плохо себя чувствует».
Егор прилетел ночью. Увидел Марину в больнице — бледную, горячую, дряхлую. Вызвал врачей. Они стабилизировали её и оставили под наблюдением. А он пошёл домой смотреть запись с камеры.
Он сел перед экраном и включил запись. Проигрывал кадры минуты за минутой.
Он увидел, как мать подсыпает что-то в чашку. Как она выливает лекарство в унитаз и не дозвонится до скорой. Как она стоит над спящим телом и шепчет: «Умри». Как затем звонит ему и плачет на камеру, принимая образ растерянной и любящей матери. Он смотрел и не мог вдохнуть.
Наутро он пришёл в больницу, сел у её кровати, взял руку Марининой в свои ладони и поцеловал её.
— Прости, — сказал он шёпотом. — Прости, что был слеп и не верил.
Марина открыла глаза и увидела его лицо, и в её душе одновременно вспыхнула и облегчение, и боль.
— Я у.бью её, — прошипел Сергей, не считая ни угроз, ни возвышенной риторики.
— Нет, — крепко сжала Марина его ладонь. — Не надо. Просто — выставь её из дома. Навсегда.
Он кивнул.
Когда они вернулись домой, Ольга ждала как ни в чём не бывало, готовя завтрак.
— Как Марина? — с видом искренней озабоченности спросила она.
— Она жива, — ответил Сергей коротко. — Чудом.
— О, какое счастье, — сложила губы Ольга и попыталась обнять сына.
Он отстранился.
— Я видел запись, — сказал он ровно.
Лицо женщины исказилось. Улыбка сорвалась. В её глазах мелькнул страх, а затем — ярость.
— Это она тебя подставила! — заорала она. — Эта… интриганка! Она всё подстроила, чтобы разрушить нашу семью!
— Ты подсыпала ей что-то в чай. Ты желала ей с.мерти. Я всё видел.
— Ты не посмеешь выставить меня! — закричала Ольга.
— Я не сомневаюсь, — спокойно ответил он. — Мама не стала бы причинять вреда. Но ты сделала это.
Он ушёл и вернулся с полицейскими. Предъявил запись. Написал заявление. Ольгу увезли.
Прошло полгода. Марина поправилась. Они переехали в другой город, купили небольшой дом у моря. Сергей устроился в частную клинику. Марина, вопреки всему, открыла свой книжный магазин — то, о чём мечтала с юности.
Иногда по вечерам они сидели на веранде, держались за руки и слушали, как шумят волны.
— Ты простишь меня когда-нибудь? — спросил он однажды, глядя на неё.
— Я уже простила, — ответила Марина. — Ты просто не знал. Ты не мог знать.
— Я должен был верить тебе с самого начала.
— Теперь ты веришь, — улыбнулась она.
Он поцеловал её, крепко прижал к себе.
И однажды, через год, Марина сказала: «Я беременна».
Сергей упал на колени, заплакал и прижал её живот, шепча слова благодарности.
— Наш ребёнок будет расти в любви. — сказал он. — Без условий. Без масок. Без я.дов.
— Обещаю, — ответила Марина.
Они обнялись и держались друг за друга, крепко и надолго.
Ольге дали условный срок — из-за возраста и отсутствия предыдущих судимостей. Она пыталась наладить контакт: писала письма, звонила, умоляла и ругала. Сергей не отвечал.
Однажды Марина нашла письмо от неё и сжёг его.
— Ты действительно хочешь забыть её? — спросил он тихо.
— Хочу, — ответила Марина. — Я хочу, чтобы она для нас перестала существовать.
Они работали над собой. Забывание шло не сразу и не легко, но постепенно тени прошлого рассеялись.
Любовь оказалась сильнее ненависти, сильнее контроля и манипуляций. Марина и Сергей выстроили другую реальность — ту, где ребёнок будет расти в безопасности, где слова «люблю» значат действие, а не власть.
И когда шёл дождь, и они сидели вместе, держа кружки в руках, Марина иногда думала: «Иногда мне казалось, что я недостойна». Но Сергей держал её лицо в ладонях и повторял:
— Ты — достойна. Больше, чем кто-либо. Ты — дом для нашей семьи.
Она плакала навзрыд, но уже не от боли — от облегчения. Они обнялись. И это объятие было навсегда.