Алина стояла на стуле, одной рукой держась за стеллаж, другой — тянулась к щели между полкой и стеной, откуда нужно было достать старые обои. Ремонт, как всегда, начинался с уборки мусора, выковыривания старых вещей и вынимания забытых предметов, которые «может, когда-нибудь пригодятся».
Сзади донёсся ленивый голос Кирилла:
— Ты опять туда полезла? Алина, может, хватит? Давай завтра. Или, не знаю, найми кого. Я ж на работе целый день, а ты тут с этими обоями…
Алина вздохнула и спрыгнула на пол.
— Кирилл, я тебе говорила две недели назад. Мне не нужно, чтобы ты всё сам красил. Просто подержи лестницу. Или хотя бы вынеси старую люстру, я ж тебе показывала, она уже висит на соплях!
Кирилл, развалившись на диване, шумно отпил пиво из бутылки, закусив чипсиной.
— Люстра не на соплях. Ещё лет десять протянет. Ты всё преувеличиваешь, как всегда.
Алина вытерла ладони о штаны, чувствуя, как в животе стягивается тугая резинка.
— Я просто хочу сделать нормально. Для нас. Чтобы было красиво, уютно. Это наш дом.
Кирилл оторвался от телефона, бросил на неё быстрый взгляд и насмешливо фыркнул:
— «Наш дом»? Ты уверена, что он наш? По бумагам, вроде как, он твой.
В кухне наступила тишина. Даже холодильник на секунду притих. Алина молчала. Руки начали складывать инструменты обратно в коробку.
— Ты что, сейчас сказал? — она взглянула на него. — Намёк? Или просто так, между делом?
Кирилл пожал плечами, потянулся, зевнул.
— Я к тому, что если хочешь, чтобы я трудился тут вечерами, а потом ещё на выходных стены шлифовал, может, стоит и с собственностью разобраться? Как-то странно: я живу, плачу, вкладываюсь, а квартира не моя.
Алина вдруг чётко осознала, что устала. Не от ремонта — от интонации. От слов, произнесённых с такой лёгкостью, но с точной прицельностью. Он ничего не сказал прямо, но воздух уже пах не пылью, а напряжением.
— Кирилл, — спокойно сказала она, — давай без шантажа. Мы не женились ради прописки. Или я что-то не понимаю?
Он снова фыркнул, но уже без улыбки:
— Понимаешь ты всё. Просто не строй из себя романтичную женщину, а меня — циничного подлеца. Жизнь, Алина. Я муж, я имею право. Хотя бы на половину.
— На половину чего? — резко повернулась она. — Квартиру я купила до брака. Своими. Без тебя. Пока ты отдыхал на юге, я работала на трёх работах. Напомнить?
Кирилл вскочил с дивана, бутылка грохнулась на пол.
— Вот опять ты за своё! Счета, обиды, «я работала»… А ты не думала, что муж — это не чужой человек? Что мы теперь вместе всё делим?
— Тогда скажи честно, — голос у неё дрожал. — Ты женился на мне или на квадратных метрах?
Он стоял, не отвечая. Пятно от пива медленно растекалось по полу.
Вечером она сидела на балконе, курила. Хотя бросила год назад. Но сейчас казалось, что иначе не выдержит. Звонить маме не хотелось: та и так переживала, всегда настраивала против Кирилла. Алина защищала его, как могла. Говорила, что просто устал, что всё наладится.
А теперь? Что она скажет? Что муж требует долю в квартире, потому что не хочет делать ремонт?
Она достала телефон, открыла переписку с подругой Ирой, долго смотрела на экран. В голове крутилось одно: «Может, я придираюсь? Может, это просто его способ просить уважения?»
Но внутри уже тлела уверенность: он просто хотел квартиру. Всё это время.
На следующий день Кирилл ушёл с утра, сказав, что у него «дела». Не уточнил, какие. Алина осталась одна. Подмела, вынесла мусор, села на корточки перед старым комодом, вытирая тряпкой пыль.
— Алина, — голос с лестничной площадки был как звонок на контрольную. — Это я, мама Кирилла. Принесла пирожков, заглянуть хотела. Можно?
Алина затаилась, будто от стука в дверь может сработать сигнализация. Потом встала, пошла открывать.
— Здравствуйте, Татьяна Викторовна, — сухо, но вежливо.
Свекровь ворвалась, как сквозняк: с пакетами, комментариями и лицом победителя.
— Ух, и пыль у тебя. Ты бы хоть окна протёрла. А то ремонт, ремонт — а жить тут невозможно. Кирилл жаловался, что у него уже аллергия началась.
— Он мог бы и помочь, — буркнула Алина, убирая тряпку в тазик.
— А ты, между прочим, не девочка. Всё сама, всё сама… А потом — ой, почему муж в компьютер уходит. Не надо из себя строить независимую, если хочешь, чтобы муж был мужем, — улыбнулась хищно, ставя пирожки на подоконник. — А вообще, Алина, вы бы с Кириллом обговорили наконец вопрос с квартирой. Он у меня не обманщик. Просто хочет честности. Вы же семья, в конце концов.
Алина смотрела на неё, как на незваного рецензента собственной жизни.
— Простите, а с каких это пор вы стали нашим адвокатом? Или вы всегда так — в чужие квартиры со своими договорами?
Татьяна Викторовна побледнела, потом сжала губы.
— Я просто мать. И мне не всё равно, где и как живёт мой сын.
— А мне, знаете ли, не всё равно, кто суёт нос в мою жизнь. Квартира — моя. Была и будет. Хотите поговорить про семью — поговорим. Но без ваших манипуляций, ладно?
Тишина. Потом свекровь резко повернулась, вытерла руки о пакет.
— Ну извините, что за пирожками зашла. Видимо, в следующий раз с адвокатом приходить надо.
Хлопнула дверь. Алина закрыла глаза. Это уже не просто трещина. Это воронка. И всё глубже.
На следующее утро Кирилл вернулся домой, как всегда без предупреждения. Он бросил ключи на тумбочку, снял куртку и прошёл мимо, даже не взглянув на Алину.
— О, здрасте, — Алина сидела на кухне, листая объявления про юристов. — А вы кто будете? Подъездом не ошиблись?
Он подошёл к холодильнику, открыл, достал колбасу, молча отрезал себе кусок.
— Это, между прочим, и моя кухня. Я здесь прописан.
— Прописка у тебя в паспорте. А совесть — где, Кирилл?
Он сел напротив неё, уставился в пустую чашку.
— Ты специально всё переводишь в трагикомедию, да? Я нормально хотел поговорить, а ты начинаешь в позу.
Алина подняла брови:
— Нормально? Ты с шантажом заходишь, потом исчезаешь, а потом твоя мама приходит со словами «может, вам квартиру оформить на двоих», как будто мы акционерное общество.
Кирилл нервно стукнул ложкой по столу.
— Да потому что мне надоело чувствовать себя гостем! Я в этом доме как съёмщик! Даже в тумбочку боюсь заглянуть — вдруг не туда залезу.
— Может, ты боишься, потому что знаешь, что ведёшь себя, как посторонний. Или потому что тебе неуютно жить там, где тебя не любят за твою жадность.
Он вскочил. Голос стал громким, глухим.
— Жадность? Да ты просто не хочешь делиться! Эгоистка! Всю жизнь одна жила, никого не подпускаешь. Всё моё, моё, моё… А я кто тогда?
Алина смотрела на него. В груди уже не болело — как будто боль выгорела. Осталась пустота и раздражение.
— Ты? Ты — человек, который думал, что на мне можно заработать квадратные метры. Ошибся.
Кирилл подошёл ближе. Лицо впритык.
— Ты не имеешь права так говорить. Мы в браке. Я имею законные права на совместное имущество.
— Ты хочешь суд? — тихо спросила Алина. — Давай. Только учти: квартира куплена до брака, документы есть. Всё оформлено. А вот твои намерения — пустота. Ни вклада, ни усилий, только претензии.
Он шумно выдохнул, шагнул назад.
— Значит, так? Всё, понял. Тогда не удивляйся, если я тоже начну защищать свои интересы. По-взрослому.
На следующий день пришёл какой-то незнакомый мужчина в дорогом пальто.
— Здравствуйте, — вежливо сказал он. — Я — представитель вашего мужа. Он поручил провести предварительную оценку доли в вашей недвижимости.
Алина сначала даже не поняла. Стояла в халате, с мокрыми волосами, не веря своим ушам.
— Простите, кого оценить?
— Долю. Кирилл настаивает на разделе имущества, — сказал тот, глядя в блокнот. — Мы хотим определить рыночную стоимость, чтобы начать переговоры.
Она захлопнула дверь, даже не дослушав.
Внутри всё взорвалось.
Это уже не наезды. Это война.
— Ира, ты не представляешь, — говорила Алина в трубку, задыхаясь от злости. — Он прислал какого-то финансового юриста. В мой дом. В МОЙ!
— Алина, ну это ж вообще. Он что, совсем поехал?
— Ага. Хочет долю. Или чтобы я сама отдала. Говорит: «по-взрослому». Урод.
— Слушай, может, к адвокату? Или вообще — с вещами его?
— Так он прописан. Просто так не выкинешь. А он теперь по вечерам дома. На кухне сидит. Газеты читает. Как будто ничего не произошло. Пугает.
— Блин, это уже психоз. Не молчи. Пиши в чат юристов. Я тебе найду кого-то.
Кирилл вёл себя, как призрак. Днём исчезал, ночью приходил, ел, мылся, молчал. Иногда, нарочито громко, вонзал фразы:
— У тебя вода течёт в кране, кстати. Мне теперь тоже неприятно. Мы же «вместе живём».
— А обои ты зря сама клеила. Криво. Профессионала бы позвала. Ну, если денег нет, могу одолжить. Со своей доли.
Алина просто уходила из кухни. Даже не отвечала. Внутри уже формировалась усталость, переходящая в решение.
Через неделю она вызвала юриста. Простого, знакомого через Иру.
— Так, — сказал тот, раскладывая бумаги. — Квартира до брака. Подарков, вкладов с его стороны — нет. Прописка не даёт ему имущественных прав. Он может жить, но претендовать — нет.
— А если суд?
— Сможет подать, но шансов — ноль. Только нервы потратит. Вам надо — либо развод, либо выселение через суд, если он откажется уходить.
Алина кивала. В голове уже всё складывалось в пазл.
Вечером на кухне она села напротив Кирилла. Он ел сосиски, уткнувшись в планшет.
— Мы разводимся.
Он даже не моргнул.
— Ты не можешь так просто.
— Могу. Уже подала заявление. И, Кирилл, — она наклонилась, — если ты не съедешь сам, я через суд подам на выселение. С пропиской или без — неважно. У тебя есть место, где жить. А у меня — нервы на пределе.
Он поставил вилку. Медленно, как в кино.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
Кирилл встал. Молчал. Потом вдруг бросил:
— Ну и живи одна. Своими обоями. Своей гордостью. Всё сама, сама, сама. Только потом не плачь, когда поймёшь, что никому не нужна.
Алина усмехнулась.
— Я себе нужна. И знаешь что? Этого уже достаточно.
Он ушёл, хлопнув дверью.
Ночью был звонок от Татьяны Викторовны.
— Алина, это уже беспредел. Ты что творишь? Кирилл пришёл ко мне в три ночи! С вещами! Ты его выкинула?!
Алина сидела на кухне, пила воду. Голос был холодным.
— Нет. Он ушёл сам. Как взрослый, ответственный мужчина. Вы же сами говорили — он у вас не обманщик.
— Да ты просто ведьма, Алина! Он любил тебя, а ты…
— Любил? Или просто хотел «долю»? До свидания, Татьяна Викторовна.
Она отключила звонок. Открыла окно. Вдохнула.
На следующее утро пошла в паспортный стол. Узнала, какие документы нужны для снятия с регистрации.
— Он прописан, но не собственник. Через суд — возможно, — сказал сотрудник. — Но вы точно готовы?
Алина кивнула.
Да. Теперь точно.
Алина стояла в ванной и смотрела на своё отражение. Взъерошенные волосы, синяки под глазами, трещина в уголке губ. Не красивая. Не счастливая. Зато настоящая.
Рядом на стиральной машине лежала копия иска о выселении. Всё оформлено. Подписи стоят. Она не верила, что дошло до этого — до суда. Но дошло. И больше не страшно. Потому что хуже уже было.
Кирилл не появлялся неделю. Только пару раз писал в мессенджере.
«Ты серьёзно? Думаешь, выиграешь в этом цирке?»
«Пожалеешь. Потом приползёшь. Только поздно будет.»
«Не забывай, кто тебя спас от одиночества.»
Алина не отвечала. Ни слова. Просто удаляла.
Суд был тихий. Без криков. Кирилл сидел с юристом, делал вид, что ему скучно. Но рука дрожала, когда он доставал бумаги. Судья зачитала документы, выслушала обе стороны. Потом сказала, глядя на Алину:
— Оснований для признания доли супруга в квартире не выявлено.
Права проживания прекращаются в течение трёх дней.
Кирилл вскочил.
— То есть всё? Меня просто вышвырнули?!
Судья даже не посмотрела в его сторону.
— Заседание окончено.
Он догнал Алину в коридоре. Схватил за руку.
— Ты думаешь, выиграла? С квартирой останешься, но с кем ты останешься, а?! С собой? Ну и живи! В своей тюрьме!
Алина высвободила руку. Медленно, спокойно.
— Это не тюрьма, Кирилл. Это дом. Просто ты в нём — лишний.
Он плюнул себе под ноги и ушёл. Смешно топая новыми ботинками.
Через три дня она вызвала участкового. Официально. Кирилл выехал молча. Мешком швырнул вещи в багажник. Только на прощание бросил:
— Никто с тобой не уживётся. Потому что ты всё время всё контролируешь. У тебя всё — «моё», «по-моему», «как я хочу». Мужик с тобой — как мебель. Пока нужен — рядом. Надоел — выставила.
Алина только кивнула.
— Возможно. Только мебель не требует долю в квартире.
Он захлопнул багажник, сел и уехал.
Ночью был звонок. Мама.
— Алина, ну всё… Он съехал? Это же теперь твой дом. Без него. Как ты?
Алина смотрела в окно. Был дождь. Лёгкий, ровный.
— Спокойно. Знаешь… я всё думаю. Я ведь не от любви устала. Я устала от манипуляций. От этих «ты должна», «ты обязана», «а я имею право». Я хотела семью. А он — ипотеку на ножках.
— Ну и слава богу, что всё закончилось, — сказала мама. — Пусть ищет других доверчивых. А ты молодец. Ты не сдалась.
— Не сдалась, — повторила Алина. — Хотя местами хотелось лечь и не вставать.
На кухне — тишина. Только чайник шипит. Алина разложила документы: свидетельство о разводе, выписку из ЕГРН, судебное решение. Всё. Всё, как она хотела. Только в груди — пустота. Ни злости, ни радости.
Только одиночество. Но честное.
Она прошла по коридору босиком. Остановилась у зеркала. Смотрела в глаза своему отражению.
— Ну вот ты и осталась. С собой. Своей квартирой. Своей головой. Своей свободой.
А потом взяла ведро, тряпку — и пошла мыть полы.
Стереть всё. Даже запах от его дешёвого лосьона.
Когда закончила, села на балконе. В пижаме. С чаем. На улице уже светало.
И вдруг — тишина. Настоящая. Без его шагов. Без его претензий. Без чужого дыхания в своей постели.
Алина улыбнулась. Впервые — не потому что надо, а потому что можно.
На столике лежал один-единственный листок — оценка стоимости квартиры. Кирилл так и не забрал. Алина взяла его, сложила и аккуратно подожгла зажигалкой.
Лист загорелся ровно, спокойно. Без вспышек.
Как и вся её жизнь теперь.