Крёстная умерла внезапно. По завещанию Марине досталась старая дача в садоводстве. Дом стоял крепкий, хоть и просил рук. Она поехала туда одна: вдохнуть воздух, потрогать стены. И вдруг ощутила — это может быть началом чего-то нового.
Вечером, уже дома, Даша стояла у холодильника с пакетом молока. Марина сидела за столом, усталая, но с каким-то внутренним светом. Рассказывала, как там всё выглядит, как можно всё обустроить.
— Мам, ты вообще для чего всё это затеяла? Для себя? Или просто хочешь, чтобы ему хорошо было? — тихо спросила Даша, исподлобья.
Сказано было спокойно, но в голосе — иголка. Марина откинулась на спинку стула.
— Для нас, — попыталась улыбнуться. — Тебе уже шестнадцать, ты понимаешь. Нам всем будет лучше. Только нужно время.
Даша хмыкнула, отвернулась. Налила молока, молча вышла из кухни. Марина осталась, чувствуя тяжесть в груди. Слова дочери задели сильнее, чем ожидала. Неужели она и правда не знает, для кого всё это?
На столе лежала пачка семян: укроп, петрушка, редис. Рядом — блокнот с кривым планом участка. Антон, её муж вот уже пять лет — человек простой, слесарь-наладчик, сам рисовал: грядки тут, коптильня там, беседка у забора. Он сиял:
— Теперь своё у нас, Марин. Будем по уму. Картошку посадим, мясо коптить. Ты только представь!
Марина тогда улыбалась с ним. Он обнимал за плечи, говорил: теперь у них общее дело. Хотелось верить. Хотелось, чтобы он был рядом не только телом, но и сердцем. Не как с проектом, а как с домом. Чтобы просто были — вместе.
На даче было тихо. Дом крёстной держался, хоть и просил ремонта. Окна — менять, крышу — латать. Антон уже прикидывал: что, где и как.
— Наш теперь дом. Нам повезло, — говорил.
Слова звенели в ушах, когда Марина вернулась в квартиру. В комнате было тихо. Даша, как обычно, сидела у себя.
На кухне всё ещё лежала та пачка семян. Марина смотрела на неё, будто вспоминала, зачем всё начиналось. Мысли снова и снова возвращались к даче и разговору с Антоном.
Она подошла к окну. За стеклом моросил мелкий дождь. Скрипнули тормоза автобуса. Где-то хлопнула дверь. Слово «наш» звучало внутри — чужое, липкое.
Даша быстро вышла из комнаты, прошла по коридору, даже не заглянув в кухню. Скрылась. Тихо закрыла дверь. Марина осталась одна.
Утром Антон сказал:
— Надо бы сарай посмотреть. Завтра поеду, досок закину. Может, вагончик у Петровича возьму — пригодится.
Марина кивнула, не вдаваясь. Но всё началось, как снежный ком.
Через пару недель он уже говорил: «у нас участок», «наш дом», «мы переделаем». Сначала Марина не придавала значения. Но потом стало неуютно. Как будто у неё из рук вытаскивали, переименовывали дом.
Она думала: он ведь помогает. Но почему внутри — как будто она гостья?
Потом приехала свекровь — Раиса Николаевна. Привезла два пакета, прошлась по дому, окинула взглядом:
— Расширить бы. Комнату — племяннику. У него ипотека, не тянет. Пусть здесь и живёт. Ты ведь не против, Марина?
— Это место не для сдачи и не для постояльцев. Племянник взрослый, решит сам. Я помочь могу, но дача — не перевалочный пункт, — старалась говорить спокойно.
Раиса Николаевна закусила губу:
— А сын мой вкладывается. Или теперь всё «твоё», а не общее?
— Он помогает — и спасибо. Но это не значит, что можно устраивать здесь переселения. Это мой дом. Я решаю.
Антон молчал. Ковырял пальцем край стола.
По дороге домой Марина смотрела в окно:
— Я хотела, чтобы это было для нас. А не для сдачи и не для «родни».
Антон ничего не ответил.
Через неделю — во дворе доски, у черёмухи — вагончик.
— Ты зачем? — Марина не верила глазам.
— Дом подлатать надо. Может, и новый потом поставим. Я всё сам тяну. Ты хоть половину вложись. Это всё денег стоит, между прочим.
— Я тебя не просила!
— Да ты против семьи, что ли? Я ж как лучше хочу! — с раздражением. Хлопнул дверью и ушёл.
Вагончик стоял тяжёлым пятном. Там, где цвела любимая черёмуха крёстной. Теперь — доски, грязь. Словно вместе с деревом исчезло и её «моё».
В следующие выходные — Антон и племянник копают под беседку.
— А я говорю — сюда встанет! Всё по уму! — даже не оборачиваясь.
— А спросить?
— Да что спрашивать. Мы же для всех стараемся.
Марина развернулась и пошла в дом. У забора — Валентина Петровна, соседка:
— Сад хороший был… Ты хоть не порть. А то твой мужик уже как у себя тут.
Марина кивнула, ком в горле.
В воскресенье — снова Раиса Николаевна. С пакетом шашлыков, коробкой из магазина:
— Здесь теплицу. Это дерево — убрать. Распланируем, и сдавать можно, и семье поможет, и тебе будет чем заняться.
Марина молчала. Поставила чайник.
На следующий выходной Антон без предупреждения приводит друзей. Те — на крыльце, пиво, разговоры:
— Баню бы тут. Или гараж бахнуть. Женился — оформил, и вперёд.
Марина услышала — и замерла. Позже:
— Мне неприятно, когда про мой дом говорят, как будто это не я, а просто участок.
— Да ладно тебе. Мы уже почти всё с пацанами наметили. Будет база.
Марина ушла в комнату крёстной. Заперлась. Лежала, глядя в потолок. Впервые — чувство: в этом доме ей нет места.
Приехала Даша. С порога:
— Мам, сколько ты это будешь терпеть? Он нас с тобой за людей не считает.
Слова застряли. Потому что Даша сказала то, чего Марина сама боялась признать.
Через пару дней — в доме бардак. На диване — чужие вещи. В ванной — тряпки.
— Племянник с ребёнком заехал. Ты же говорила — дом большой.
— А ключи?
— Ему. Сейчас вообще нормальные жёны сами предлагают. На семью же!
Вечером — Раиса Николаевна. С рюмкой настойки:
— Ты просто эксплуатируешь моего сына! Он всё сам, а ты — ни прописки, ни признания. Так нельзя. Вот из-за злости твоей дети и уйдут. Кто тебя потом примет?
— Это мой дом. И не смейте тут командовать. Уходите, — Марина открыла дверь.
— Вот и сиди одна! — кинула Раиса и ушла.
Прошло несколько дней. Антон почти не разговаривал. Потом, за чаем, бросил бумаги:
— Я предлагаю оформить долевку. Честно. Я ведь вложился. Или верни деньги. Хоть часть. Я всё для вас.
Марина молчала. На следующий день пошла в СНТ. Поменяла замки. Написала заявление: запрет въезда посторонних без её согласия.
— Так и будет, пока не скажешь: хватит, — сказала напарница. — Муженёк у тебя — строитель с фантазией.
Марина кивнула. Решение принято.
Через три дня, прямо после смены, в форме фельдшера, она снова приехала. В кармане — ключи от новых замков. Заперла калитку. Пусто. Без чужих голосов.
Собрала мусор, вытащила вещи племянника. Подписала коробку: «Забрать».
В вагончике — пыль, мешки, банки. Она всё вытащила, вымела. Закрыла.
Старая качеля у яблони. Сняла, вытерла, села. Скрипнула цепь. Села крепко.
Вечером — чай, как любила крёстная. На веранде — сумрак, тишина. Никто не говорит, как надо. Просто сад. Просто вечер. Просто они с Дашей — рядом, молча.
Антон больше не приезжал. Раиса Николаевна — тоже. Остались вдвоём. Без вторжений.
Не победа. Но опора. Возвращённая.
Собака залаяла. Яблоко упало в траву. Марина подняла голову. И слёзы пошли — не от боли. Оттого, что можно снова дышать.