Антон не помнил, чтобы когда-то ощущал себя настолько униженным, как в тот день, когда его отвергла «дорогая сердцу» женщина. Он долго продумывал, как сделает ей предложение: ночами ворочался без сна, снова и снова перебирал варианты признания. Воображал, как вручит ей цветы, осторожно возьмёт её за руку, коснётся её пальцев губами, опустится на колено и попросит стать частью его жизни.
Дарья давно поселилась у него в душе. Необыкновенно красивая, приветливая, домовитая — многие на неё поглядывали, но она никому не отвечала взаимностью. Антон почти не сомневался, что ради него она сделает исключение. Они столько времени проводили рядом: он чинил ей разные мелочи по дому, они пили чай на её кухне, хохоча над ерундовыми историями; она штопала ему одежду, а однажды, когда он слёг с температурой, помогала поддерживать порядок и приносила еду. Разве это не намёки?
Но когда он, дрожа, протянул ей букет пышных бархатных пионов — её любимых, — в её взгляде не появилось ни радости, ни смущённого удивления. Лишь страх и, будто бы, жалость.
— Антон… я не могу, — едва слышно выдохнула она. — Ты замечательный человек, хороший товарищ. Но сейчас это неправильно. Не спеши. Ты мне приятен, но…
Он не заметил, как дошёл до дома. В ушах гудело однообразное эхо: «не могу», «прости», «не время». Букет он кинул в первый попавшийся мусорный бак — алые лепестки, похожие на засохшие капли крови, прилипли к ржавой жестянке.
Антон не помнил, как открыл дверь квартиры. Не включая света, прошёл в гостиную и достал из кармана коробочку. Сквозь полумрак тускло поблёскивало золотое кольцо с одиноким бриллиантом. Он сжал украшение в ладони. Холод металла обжёг кожу. И что-то внутри него надломилось. Сначала вырвался глухой стон, затем — тяжёлое, надрывное рыдание. Он стиснул кольцо так, что оно впилось в руку, и опустился на колени. Он больше не чувствовал себя отвергнутым мужчиной — только глупцом, который принял доброжелательность за чувства, а простое участие — за любовь.
Слёзы высохли спустя час, и их место заняла едкая, металлическая ярость. Антон поднялся, сжав кулаки. Боль, ещё не остывшая, начала твердеть и превращаться в холодную решимость, направленную уже не на себя.
На Дарью.
— «Хороший товарищ»… — прошипел он. — Значит, всё это время она просто пользовалась мной? Домашние дела, внимание, забота… всё ради удобства? А внутри, наверное, посмеивалась.
Он увидел их прошлое общение в уродливом свете. Её улыбки стали казаться снисходительными, просьбы — манипуляцией, откровения — тщательно продуманной игрой. Недосягаемая богиня превратилась в холодную актрису.
— Подлая.
Он схватил телефон. Пальцы дрожали, но уже от злости. Он открыл их общий чат и мгновенно стер его. Потом нашёл её номер. Удалить? Слишком легко. Он заблокировал контакт, представив, как она спустя пару дней попытается написать обычное «Привет, как ты?» — и увидит серый значок блокировки. Пусть почувствует себя выброшенной.
После этого он устроил «зачистку» квартиры от её присутствия: подаренную книгу швырнул в мусорный пакет, совместную фотографию расколол, бросив в стену; даже забытая ею заколка вылетела в окно.
Он тяжело дышал, стоя посреди комнаты. Сердце клокотало. Он подошёл к окну. Где-то там была она — спокойная, довольная, красивая. Антон вообразил, как она ухмылётся, вспоминая, каким наивным он оказался. Наверняка недолго протянет одна — быстро найдёт замену.
Эта мысль ударила в сердце, как отравленное жало. Антон представил её с другим мужчиной — и в нём взорвалась ревность, страшнее гнева.
— Не доставайся ты никому. Будь вечно одна, — вырвалось у него.
Дорогу к знахарю он знал. За деревней, возле старого болота, стоял дом Никиты Михайловича. Про него ходили слухи: не отказывает, если платят как надо. В сенях пахло сыростью и дымом. Знахарь — мрачный, заросший — слушал Антона, не перебивая.
— Хочешь, чтобы она никому не досталась? — переспросил он и скривил губы. — Сделаю. Но плата — не деньги. Ты кольцо ей собирался подарить? Его и принеси.
Антон в ярости даже не подумал — кинул коробочку на стол. Знахарь кивнул и вручил ему ржавый гвоздь.
— Вобьёшь его в отпечаток её ступни у крыльца. И скажешь: «Как этот гвоздь ржавеет, так и душа твоя пусть одиночеством проедается».
Антон исполнил всё дословно. Нашёл на рыхлой земле у её двери четкий след, вогнал в него гвоздь, бормоча проклятие. С каждым ударом ему казалось, что боль уходит, уступая место ледяному облегчению.
Наутро мысли о Дарье вызывали лишь слабое раздражение.
Через пару дней он увидел её на улице. Она вышла из лавки с хлебом, спокойно шагая по своим делам. На её лице не было ни тени тех мучений, которыми он её мысленно наградил. Она просто жила. Когда её взгляд прошёлся по нему, он заметил пустоту. Ни любви, ни злобы, ни сожаления. Просто нейтральность.
Прошла неделя. Другая. Третья. Месяц. Дарья не «увядала», не страдала. Жила, как прежде: смеялась с подругами, помогала соседям, улыбалась солнцу. Она стала живым напоминанием о его ничтожности.
Соседка Лена бросала на него тёплые взгляды, но он отворачивался. Ему мерещилось, что все вокруг знают: как его отвергли, как он мстил и как прогорел. Он перестал появляться на посиделках, стал избегать разговоров. Даже на забежавшую за мячом девочку сорвался, заставив её плакать. Он построил вокруг себя стену — из стыда и злобы.
По ночам он лежал, слушая стук собственного сердца. Понимал: колдовство не сработало.
Он вернулся к знахарю.
— Твоё колдовство — пустота! — рявкнул он.
Никита Михайлович даже не поднял головы.
— А что ты ожидал?
— Чтобы она мучилась!
— Она и не должна была, — фыркнул тот. — Я ничего не делал.
Антон побледнел.
Знахарь продолжил:
— Ты притащил мне кольцо — я его на следующий день отдал в уплату долга. Гвоздь? Да обычный, валялся в сарае. Ты сам себе всё устроил. Сам себя отравил. Она живёт, не подозревая, какой червяк завёлся у тебя в душе. Она по тебе не страдает и никогда не страдала. — Он покачал головой. — Ты так хотел её наказать, что наказал только себя. Ты выстроил тюрьму — и посадил в неё единственного узника. Себя.
Эти слова обратным эхом ударили в Антона. Вспомнился её прежний смех, её смущённое «не спеши», её растерянные глаза. Никакой насмешки там не было — лишь нерешительность. Он исказил всё сам.
Он вышел из дома знахаря, ослеплённый солнцем. Смех Дарьи где-то вдалеке резал слух — но теперь иначе: как напоминание о его собственной глупости. Она и не знала, от какого человека её уберёг случай.
Самым страшным оказалось не обман знахаря — а то, что теперь ему придётся жить с этим знанием. Смотреть, как Дарья смеётся, выходит замуж, растит детей, и понимать: всё это могло быть его жизнью, если бы он сумел пережить отказ как взрослый, а не как раненый подросток.
Антон посмотрел на свои руки — ему показалось, что они испачканы ржавчиной. Он шёл по дороге, ощущая, как впереди растягивается долгая жизнь с единственным вопросом: «А что, если бы…»
Но руки были чистыми. Грязь оставалась лишь внутри — и смыть её было невозможно.