Катя вошла в дом, поставила сумку у двери, стянула пальто и прошла на кухню. В нос ударил запах жареного лука и хлеба. Виталий стоял у стола, нарезая буханку на тонкие ломтики, рядом на табурете Артём что-то записывал в тетради, высунув язык и подпирав голову кулаком.
— Устала? — спросил Виталий, не оборачиваясь.
— Как измождённая. Опять два класса сидели с температурой. А замены нет. — Она села, потёрла шею. — Чай налить?
Виталий положил нож, протянул кружку. — Тут сегодня мама просила передать, — начал он. — У Максима, моего брата, проблемы. Он разошёлся с женой, и сейчас жить негде. Мама переживает — и теперь вот надеется, что мы его выручим. Она говорит — может, пустим его временно в квартиру? Там ведь просто арендаторы.
Катя откинулась на спинку стула. Несколько секунд молчала.
— Просто арендаторы? — повторила медленно. — Которые платят нам ипотеку? Которые спасают нас от банкротства? Нет, Витя. Нельзя.
Он смотрел на неё растерянно.
— Я ж не настаиваю. Просто… ну, мама просила.
— А ты подумал, почему она не к кому-то ещё обратилась? Почему сразу — к нам? Мы на даче не потому, что любим уют деревенской жизни. Мы здесь, потому что иначе не справляемся. Мы выгребаем. Сами.
Он кивнул, не споря. Артём перелистнул страницу, бросив взгляд на Катю, но она уже встала и пошла мыть руки.
На следующий день, ближе к полудню, у калитки скрипнул замок. На дорожке показалась фигура Нины Павловны — пальто, аккуратный узел волос, пластиковый контейнер в руках. Виталий вышел ей навстречу, проводил в дом.
— Я вам тут пирожков привезла, с вишней и капустой, — сказала она, ставя контейнер на стол. — Проезжала мимо, решила заглянуть. Как вы тут?
Катя кивнула.
— Спасибо. Всё нормально.
Нина опустилась на край табурета, расправила юбку.
— Я вот чего… Максиму негде жить. Совсем. Всё дорого. Съём — неподъёмный. А у вас квартира пустует. Чужим людям сдаёте, а мой сын Максим по углам. Странно как-то.
— Мы её не просто так сдаём, — спокойно ответила Катя. — У нас ипотека. Квартира платит сама за себя. Мы и на даче-то живём, потому что по-другому не тянем.
Нина Павловна чуть качнула головой. — Деньги теперь важнее семьи, да? Тогда всё понятно…
Катя не ответила. Виталий пошёл кормить кур.
Вечером, когда Артём уже лёг, Виталий опустился в кресло у телевизора. Долго молчал, потом заговорил, глядя в пол.
— Ты не думай, сказал Виталий Кате, я тебя понимаю. Я с тобой. Просто… мама между нами мечется. Жалко её. И Максим… ну, он слабый. Не выдержал.
Катя сидела напротив, обнимая кружку с чаем.
— А я? Я — между совестью и банком. Между долгом и невозможностью. Мы не живём — мы выплываем. И вот это — не про жадность. Это про выживание. Мы не обязаны тащить чужие ошибки.
Виталий вздохнул, но не стал спорить.
В субботу с утра на кухне пахло хлебом и сыром. Виталий стоял у двери в коридоре с телефоном. — Мама звонит, — сказал он и включил громкую связь.
Из динамика раздался её голос — отчётливый, натянутый: — Раз вы такие принципиальные, тогда дачу верните. У вас ведь квартира есть. А вы ещё и на даче живёте. И с жильём, и с подарком остались, а Максим теперь по углам ютится.
Катя подошла ближе.
— Мы живём здесь, потому что по-другому не можем. Дача оформлена на нас официально — вы сами подписали дарственную, добровольно передали её нам. Тогда это казалось честным: Максиму вы помогли с покупкой машины, вложились по-своему, а нам дали крышу над головой. Никто никого не обделял. Всё было по справедливости. И возвращаться к этому теперь — несправедливо. Это уже не обсуждается.
Нина Павловна резко: — Обсуждается. Я ошиблась. Всё несправедливо получилось…
Виталий отключил громкую связь. В доме стало тихо.
Поздно вечером, когда Катя мыла посуду, Виталий снова ходил по кухне, как по клетке.
— Я тут подумал… Может, дачу продадим? Погасим ипотеку, а Максиму часть отдадим? Ну, чтобы всем полегче стало.
Катя повернулась к нему, с мокрыми руками, с раздражением в голосе.
— Серьёзно? Продадим то, где живём? Где сын в школу собирается, где картошка в кладовке? Чтобы взрослому мужику сэкономить на съёме? Витя, мы не вольготно живём. Мы баланс держим. А он пусть тоже учится.
На следующий день они возвращались с местного рынка: Артём тащил сетку с картошкой, Виталий — два пакета, Катя несла зелень и молоко. Виталий пошёл к сараю, стал раскладывать лопаты, копошился в углу. Катя складывала продукты на полку в кладовке.
— Слушай… — голос Виталия звучал нерешительно. — Если хочешь — давай оформим дачу на тебя. Чтобы мама не могла ничего качать. Так будет проще.
Катя вышла в проход, вытерла руки о фартук.
— Ты уверен?
Он посмотрел на неё впервые за весь день прямо.
— Теперь — да.
Катя ответила сразу:
— Я думаю, это лишнее. Никто ничего качать не будет.
Вечером в понедельник Виталий вошёл на кухню, сел за стол и долго молчал, глядя в одну точку. Потом, будто нехотя, заговорил:
— Мама обиделась. Сказала, мы Максима предали. Больше ни звонков, ни визитов. Всё, как она выразилась, «по заслугам».
Катя поставила чайник.
— Мы не предали. Мы границы провели.
Из комнаты выглянул Артём.
— Бабушка что, обиделась?
— Пока — да, — сказал Виталий и снова опустил глаза.
На следующий день, около полудня, Виталий сидел на крыльце, телефон у уха.
Максим позвонил сам. Его голос был натянутым, вкрадчивым:
— Брат, ну что, пустите хоть временно? Пока на ноги встану, я ж не навсегда… перебиться просто.
Виталий помолчал, потом ответил:
— Извини, Максим, не могу. Там арендаторы, договор, всё официально.
Из трубки раздалось раздражённое:
— Ой, да ладно отмазываться. Всё с вами ясно.
Виталий не успел ничего сказать — в трубке щёлкнуло, и наступила глухая тишина. Он поднёс телефон к глазам, будто надеялся, что звонок ещё продолжается. Но экран погас. Несколько секунд он сидел молча, глядя в точку, как будто не поверил, что всё закончилось именно так.
Вечером Виталий сел за стол на кухне, обхватил голову руками.
— Максим звонил. Просил пожить. Я отказал. Он обиделся.
Катя поставила перед ним суп.
— И правильно. Мы не просто держим жильё. Мы несём за него ответственность.
На следующий день, ближе к вечеру, на кухне пахло яблоками и сырой картошкой — Катя чистила овощи на ужин. Виталий молча вымыл руки, вытер полотенцем, поставил телефон на полку и вдруг резко сказал:
— Мне сегодня Тамара писала.
Катя не сразу подняла глаза.
— Тамара?
— Жена Игоря, двоюродного брата. Она мне накатала: «Вы, значит, с ипотечной квартиры деньги берёте, а Максим по чужим углам? Тебе не стыдно?»
Катя положила нож, обернулась.
— А ты что, им жаловался?
— Просто рассказал… как есть. Они сами выводы сделали.
Катя прищурилась.
— Ага. «Просто рассказал». А теперь нас судят те, кто и рядом не стоял. Люди любят считать — особенно в чужой жизни.
Виталий больше ничего не ответил. Взял веник, вышел на веранду.
Вечером, уже в пижаме, он показал ей экран телефона. На сером фоне — новое сообщение от Нины Павловны: «Максим живёт в съёмной комнате. Денег впритык. Вы гордитесь собой?»
Катя мельком глянула, отдала телефон обратно.
— Если тебе так жалко — можешь помочь. Но не из нашего бюджета. Мы и так едва держимся. У нас есть свои обязательства, и если каждый раз вытаскивать Максима, он так и не научится решать свои проблемы.
Виталий кивнул и убрал телефон в ящик, не глядя.
Позже, за кухонным столом, Катя проверяла тетради. Рядом лежал список платежей — аккуратно составленный, со сроками и суммами. Она ткнула пальцем в цифру.
— Сколько осталось по ипотеке?
Виталий достал приложение, посчитал.
— Семнадцать месяцев. Если никто не сорвётся.
Катя закрыла тетрадь.
— Значит, выдержим.
На следующий день, ближе к вечеру, Артём на улице мастерил кормушку — сосновые дощечки, гвозди, верёвка. Виталий прибивал рейку к забору, криво, но старательно. Катя сидела на крыльце с книгой.
— Можно тут всё лето жить, на природе? — крикнул Артём. — Я тут гамак повешу!
— Можно, — отозвалась Катя, не поднимая глаз.
Виталий повернулся к ней.
— И правда хорошо. Тихо. Свежий воздух.
Катя отложила книгу, подняла на него глаза и сдержанно улыбнулась.
— Я рада, что ты это наконец почувствовал.
Он подошёл ближе и сел рядом на ступеньку.
— Я и правда раньше не понимал. Мне казалось, это просто временное. А теперь смотрю — и понимаю, как сильно ты держала нас обоих.
Катя качнула головой, взгляд у неё был усталый, но мягкий.
— Я не одна. Просто раньше мы были не вместе, а рядом. А сейчас — вместе. Это многое меняет.
Через неделю, вечером, Виталий зашёл в дом и положил на стол пригласительную — карточку в цветочек.
— Мама позвала. День рождения у племянника. Сказала: только я и Артём. Ты — нет.
Катя молча посмотрела на карточку, потом — на Виталия.
— Тогда и вы — нет. Мы семья. Или вместе — или никак.
Виталий вздохнул и убрал карточку в ящик.
— Скажу, что не приедем.
Он ушёл в комнату, прикрыв за собой дверь. Катя осталась сидеть за столом, молча. Пальцы скользнули по краю скатерти, неуверенно подогнули уголок. Ткань была старая, местами протёртая, но всё ещё крепкая — как и она сама. Уставшая, потрёпанная, но держащая форму.
Через пару недель, в конце месяца, Катя вернулась домой хмурая. Села за стол, молча сняла часы и положила рядом. Виталий сразу понял — что-то не так. Он налил ей чаю, сел напротив.
— Что случилось?
— Ставку сократили. Половина нагрузки — под нож. У нас новая директриса. Молодая. Говорит — неэффективно.
Он покачал головой.
— Может, тогда квартиру продадим? Расчитаемся с банком, упростим жизнь…Не будет долга — будет легче.
Катя сжала чашку в ладонях.
— Нет. Мы вытянем. Нам нельзя снова остаться без запаса. Мы уже на пределе. Квартира — это не балласт. Это якорь.
Он не стал спорить. Только потянулся и положил ладонь на её руку. Она не убрала.
Лето шло на спад, но утро было тёплым. Виталий вышел на крыльцо с чашкой кофе, оглядел двор: качалась кормушка, висела верёвка от гамака, Артём, босиком и сосредоточенный, рисовал что-то палкой на утоптанной земле у клумбы. Катя вышла следом, застёгивая лёгкий кардиган. Они сели на крыльцо, пили чай, переговаривались вполголоса. В какой-то момент скрипнула калитка — и они подняли головы и замерли.
У калитки стояла Нина Павловна. Без звонка, без предупреждения — приехала с утра на электричке и сразу направилась к их дому. Вид у неё был собранный, решительный — явно пришла не случайно. Строгая, в тонком плаще, с сумкой в руках. Виталий вздохнул и шагнул навстречу. Катя — за ним, не торопясь.
— Вот решила ещё раз к вам прийти, — сказала Нина Павловна, не двигаясь с места. — Может, вы одумались?
Виталий стоял чуть в стороне. Катя подошла ближе.
— Мы же вам всё объяснили. Что вы ещё хотите услышать?
— Я хочу, чтобы вы услышали, — голос у Нины Павловны дрогнул.
— Эта дача моя. Я её вам подарила. Но сейчас у нас в семье проблемы. Максиму нужно помочь.
Катя стояла прямо, но без злости.
— Я не хочу больше это обсуждать. Вы не слышите, что мы вам говорим. Мы живём тут. Мы сам едва справляемся.
Виталий не вмешивался. Только смотрел.
Нина Павловна вздохнула, как будто с трудом.
— Ладно. Живите, как хотите. Неблагодарные, — бросила она и пошла прочь, не оборачиваясь.
Катя смотрела ей вслед. Виталий шагнул к ней, но не сказал ни слова. Артём закричал из-за дома, зовя их к себе. Катя развернулась, как будто стряхнула с себя всё — и пошла к сыну.
Через пару дней они вышли на рассвете — тихо, без слов. Артём с рюкзаком, Виталий нёс лейку, Катя — в резиновых перчатках, с ведром. Утро было пахучим, влажным. Всё дышало покоем.
Виталий посмотрел на жену.
— Раньше мама думала, без неё мы рухнем. А мы — выросли.
Катя улыбнулась.
— Не рухнули. Потому что держались за своё, а не за чьё-то одобрение.
Он протянул ей руку, она коротко сжала её и пошла вперёд — к грядкам.
Осень наступила незаметно. Ветер стал колючим, листья под ногами — резкими, сухими. Артём завязывал шнурки в прихожей, Виталий нагнулся помочь, но сын оттолкнул его с весёлым: «Сам!»
Катя подала куртку, поправила капюшон, провела рукой по плечу.
— Подвезти?
— Нет. Я сама, — ответила она и поправила шарф.
Виталий смотрел, как она собирается. У неё была другая осанка. Чуть иная походка. Спокойствие, собранность, ясность.
— Ты давно — сама, — сказал он. — А я только догоняю.
Она остановилась, посмотрела на него.
— Хорошо, что всё-таки решил догнать.
Он кивнул. И больше ничего не сказал.
Артём хлопнул дверью, выбежал на улицу. Катя пошла следом, а Виталий остался в прихожей — на пару секунд, в тишине. Потом тоже вышел.
Больше никто не звонил. Не приходил. Не звал на дни рождения и праздники. Связь с роднёй оборвалась — не громко, не ссорой, а как будто кто-то тихо закрыл дверь и не оглянулся