– Мы что, ждём малыша?! – побледнел Гриша. – Это… это точно?
– Абсолютно, – ответила я, подойдя ближе и заглянув ему в лицо. – Вот, посмотри заключение врача.
Он скользнул взглядом по бумаге и… отвернулся к окну.
«Ладно, – подумала я, – у каждого свой способ переваривать такое. Семь лет стараний, мало ли что у него в голове творится».
Пауза тянулась так долго, что я решила напомнить о себе:
– Гриш?
Он повернулся и натянуто улыбнулся:
– Это… это замечательная новость, Катя! – произнёс он. – Мы ведь… столько лет об этом мечтали. Даже молились… Помнишь ту маленькую церковь, где священник был со смешной бородой до пояса?
Да уж… после всех этих попыток, анализов, уколов… И после того, как его мать намекала ему, что «может, тебе стоит поискать девушку моложе да покрепче»…
– Ты рад? – уточнила я.
Лицо его перекосило: вроде хотел улыбнуться, но будто готов был зареветь.
– Конечно рад! – слишком громко выпалил он. – Как же не радоваться? Это же… чудо!
Но голос дрожал, а глаза он упрямо отводил.
Следующие дни были… странными. Нет — бешеными.
Гриша метался по квартире: то покупал витамины на год вперёд, то среди ночи вскакивал читать статьи об «опасностях беременности после 35». То прижимал меня так, что дышать было тяжело, то обходил стороной, как будто я была радиоактивной.
Однажды я осторожно спросила:
– Может, тебе к неврологу? Нервы подлечить?
– У меня всё нормально! – рыкнул он так, что кот, спавший на батарее, едва не свалился.
Хлопнул дверью и ушёл. А я сидела над остывшим чаем и думала, что вообще происходит? Где тот человек, который месяц назад чуть ли не силком тащил меня по врачам?
Разгадка нашлась быстро.
Решила постирать его вещи, проверяю карманы — всегда там какие-то бумажки… И натыкаюсь на сложенный листок.
Разворачиваю.
УЗИ.
Дата — позавчера.
Имя — не моё.
«Кудрявцева Алёна Павловна, 27 лет, срок 11 недель».
Одиннадцать.
У меня — восемь.
Значит, когда мы стояли в той церквушке и просили ребёнка, у Алёны уже он был от Гриши.
«Прекрасно», – подумала я.
Он пришёл поздно. Я сидела на кухне. УЗИ лежало на столе.
Гриша увидел листок, осунулся и рухнул на стул, даже куртку не сняв.
– Кать… – начал он.
– Не надо, – оборвала я. – Просто скажи: ты её любишь?
– Кого? – он поднял глаза, и в них был ужас.
– Её. Алёну Павловну.
– Я… – он вцепился пальцами в голову. – Чёрт, Катя, я сам ничего не понимаю! Всё как-то завертелось… Она забеременела случайно, понимаешь? У нас не выходило, и я думал, что, может, проблема во мне… а оказалось…
– Оказалось, во мне? – усмехнулась я.
– Да нет же! – дёрнулся он. – Я не это… Просто она сказала, что беременна, а через неделю ты… И я запутался!
– Запутался? – подняла я бровь.
Он молчал.
Потом выпалил:
– Катя, я… я всё с ней закончу! Сегодня же! Сейчас позвоню!
Он потянулся за телефоном, но я остановила его:
– Сядь.
Он сел, сникший.
– Гриша, мы прожили вместе двенадцать лет, – сказала я. – Семь из них пытались завести ребёнка. И вот, когда наконец получилось, ты рассказываешь, что у тебя есть другая. И она тоже носит твоего ребёнка.
Он стал белее стены.
– Катя, я…
– Молчи, – попросила я. – Вот скажи мне: мы молились о ребёнке… а ты уже тогда был с ней? Да?
Он опустил голову.
– Понятно, – произнесла я и пошла собирать вещи.
Он бросился за мной:
– Катя, подожди! Не горячись! Я всё исправлю!
– Что именно? – обернулась я. – Уговоришь её избавиться от ребёнка? На одиннадцатой неделе? Или предложишь мне воспитывать малыша, зная, что у него есть ровесник от другой женщины?
– Я… не знаю… – растерянно пробормотал он. – Но я что-нибудь придумаю…
– Гриша, ты уже «напридумывал», – сказала я.
Он долго стоял рядом и молча смотрел, как я укладываю вещи в сумку.
– Куда ты поедешь? – спросил он.
– Куда захочу.
– К маме?
– Возможно.
Я ушла, сама не зная, куда направляюсь. Но потом решила — к маме так к маме. И поехала.
Мама встретила меня тепло. Когда я рассказала ей о Гришином «подвиге», она вспыхнула:
– Вот мерзавец! Я бы ему…
– Мам, не надо, – остановила я. – Разберусь сама.
Гриша звонил по десятку раз в день, слал сообщения.
«Катя, ну не делай глупостей. Ты же знаешь, как я хотел ребёнка!» – писал он.
«Поздравляю. Теперь у тебя их будет двое», – отвечала я.
Через несколько дней, когда я уже окончательно решила разводиться, он приехал. Я увидела его из окна: стоит у подъезда, мёрзнет.
– Не впущу! – сказала мама. – И не мечтай.
Он не рискнул подниматься. Написал:
«Катя, я здесь. Выйди, поговорим».
Я вышла.
Мы сели на лавочке — той самой, где он когда-то делал мне предложение. Тогда была весна, сирень цвела. Теперь — мокрая поздняя осень.
Он сказал без подготовки:
– Она… пошла в клинику.
– Что? – спросила я.
– Алёна. Она сделала… ну, операцию. Говорит, не хочет растить ребёнка одна.
– Понятно. А ты?
– А что я? Я сказал, что у меня жена беременна.
– Бывшая, – поправила я.
Он моргнул:
– В смысле?
– В прямом. Завтра подаю на развод.
Он замолчал. А потом заскулил:
– Катя, ну зачем так резко? Давай попробуем сначала? Ну оступился я… но я люблю тебя!
– Знаешь, что мне врач сказала вчера? – тихо произнесла я. – Что все анализы хорошие. Что малыш развивается отлично. И что мне строго запрещены стрессы. Так что, Гриша, ступай своей дорогой. К Алёне или куда хочешь. А мы справимся без тебя.
Он ещё долго пытался вернуть меня, но я уже не могла простить предательство.