Лена уже давно смирилась: избежать их визита невозможно. Они появятся — как первый снег в декабре, как тихая оттепель в конце февраля. Январские праздники для Петра Николаевича и Марины Семёновны были чем-то вроде внутреннего закона: их будто тянуло в квартиру сына неумолимой силой, как морской прилив тянет воду к берегу. Другого Нового года они не представляли — только «у детей», «в семье», «как положено».
Она стояла у окна и следила, как на крыши налипает рыхлый снег. Тревога нарастала в груди плотным холодным грузом. План простых радостей, который она выстраивала всю неделю — неспешные завтраки, тихие книги, фильмы под пледом, неторопливые разговоры с мужем — всё это тонко хрустело внутри, словно лёд под каблуком.
— Игорь, — позвала она. Муж в кресле вполглаза смотрел старое кино, звук едва слышался. — По лестнице идут… похоже, они.
Игорь не сдвинулся, только ладонью поправил плед:
— И что? Родители. Праздники же. Где им ещё встречать?
— Праздники, — повторила Лена и, как на эшафот, направилась на кухню.
В холодильнике всё лежало ровно и понятно: на двоих, на семь дней, без излишков. Она неделями подстраивала бюджет, отмечала, что на какой день, — чтобы январь прошёл без гонок и лишних трат. Хотелось тишины и своего ритма, без чужих распоряжений и визитов «как получится».
Звонок ударил в дверь резко, как молоток по металлу.
— Сынок! Леночка! — Марина Семёновна ворвалась вихрем: морозный воздух, запах дешёвого ванильного парфюма и мандарины. — Ну слава богу! Без вас — и праздник не праздник!
Сразу за ней протиснулся Пётр Николаевич, покрасневший от подъёма по лестнице. На руках — огромная пластиковая сетка, туго набитая чем-то тяжёлым.
— Привезли вам с участка! — объявил он и со стуком опустил ношу прямо на коврик. — Своя, отборная. В магазине такой не найдёшь!
Лена смотрела на сетку, как на знак: клубни землистые, бугристые, килограммов двадцать, не меньше. Картошка. Снова. И — как всегда — вместо всего остального. В горле сжалось что-то сухое, слова приветствия не находились. Просто кивнула.
— Проходите, — оживился Игорь, помогая отцу с пальто. — Как дорога?
— Нормально, — отмахнулась Марина Семёновна, стащив валенки. — В электричке душно, народ битком, но ничего — мы терпеливые. Зато к вам скорее.
— Леночка, чем сегодня балуемся? — она уже шагнула на кухню, оглядев всё хозяйским взглядом. — А-а, у вас тут скромно! Ну да ничего, мы с вашим папой картошечку вмиг пристроим. Петя, тащи сюда сетку.
— Мы поели, — тихо произнесла Лена. — Может, просто чай?
— С дорог-то чай? — искренне удивилась свекровь. — Так праздник же! Что-нибудь горячее надо. Сынок, у вас курица найдётся? Колбаска? Сейчас быстренько организуем ужин.
Лена приоткрыла рот, чтобы сказать: курица на завтра. Но Игорь искоса метнул взгляд — «не надо, пожалуйста». Она выдохнула.
— Есть курица, — сказала глухо. — На завтра.
— Прекрасно! — Марина Семёновна уже открывала холодильник. — Вот это колбаска! Сыр хорош. И сосиски… Чудесно, устроим душевный стол.
К вечеру на любимой лениной скатерти стояла тяжёлая сковорода — картошка, кусочки курицы, густой запах жареного лука. Рядом — оливье: вся «докторская» ушла туда вместе с половиной банки майонеза. Сыр, нарезка, помидоры, огурцы — всё, что Лена распределяла на неделю, мигом превратилось в «праздничный ужин».
— Видите, как хорошо, когда все вместе? — не унималась Марина Семёновна, резво отдавая инструкции и ловко перекладывая продукты туда, где «надо». — Семья должна собираться. Особенно в такие дни.
Лена резала хлеб и отмечала внутри старое — будто пружину: «вместе» в итоге означает, что свекровь командует, свёкор отдыхает, муж избегает углов, а она моет, чистит, жарит и улыбаться обязана. И ещё: то, что она купила и рассчитала, будто само собой становится общим «для всех», а принесённый мешок с картошкой — главным доказательством участия.
— Леночка, а огурчики домашние есть? — поинтересовалась свекровь. — Мы бы свои прихватили, да банки тяжёлые — не донести.
— Не делала, — коротко ответила Лена.
— Эх, жаль, — вздохнула Марина Семёновна. — Ну ничего, наша картошечка всё вытянет. Она у нас душистая.
После ужина родители устроились в гостиной, где у Лены стояли мольберт и стол для рукоделия. Комната моментально превратилась в спальню для гостей: подушки, одеяла, чужие пакеты, шуршание, чехлы, шапки. Лена закрыла дверь кухни и позвала мужа взглядом.
— Мы так не договаривались, — сказала, стараясь держать голос. — Ты обещал.
— Лен, ну а что? — Игорь устало потер лицо. — Родители. Новый год. Они привыкли.
— Они даже не предупредили. Просто явились.
— Явились и явились. Ну и что? В чём трагедия?
— В том, что у нас еда на двоих и на неделю. А их «вклад» — мешок картошки, — Лена говорила спокойно, почти шёпотом, но слова были острые. — Это не помощь, это жест по привычке.
— Слушай, звучит… меркантильно, — поморщился Игорь. — Картошка тоже деньги стоит, к тому же «своя», без химии.
— Эта сетка — рублей сто. Сегодня мы уже распаковали на тысячу, если не больше. И это только первый вечер.
— Не надо «съели» — грубо звучит, — произнёс он, отводя глаза. — И потом, они не на месяцы приехали.
Лена молчала, чувствуя, что разговор тонет в вязкой воде. Он, кажется, не видит: для него так «естественно» — мать распоряжается кухней, отец отдыхает, жена обеспечивает процесс.
— Ты говорил с ними после последнего раза? В мае, помнишь? — спросила она.
— Говорил, — буркнул Игорь. — Сказал, что хорошо бы тоже помогать.
— Они всё поняли буквально, — Лена кивнула на мешок. — Привезли помощь. В единственном виде.
— Ну помогли же, — Игорь развёл руками.
Дни покатились, как под гору. Марина Семёновна просыпалась ближе к полудню, варила себе кофе и съедала то, что Лена оставляла на обед. Не к месту давала советы — «паутинка в углу, Леночка, ты бы протёрла», — занимала телевизор с вечера до ночи. Пётр Николаевич в основном дремал в кресле со смартфоном и время от времени спрашивал, нет ли «чего к чаю».
Лена превратилась в механизм: приготовить — вымыть — вынести — сходить — купить ещё — снова приготовить. Всё, что она распределила до рубля, исчезло к третьему дню. Она вежливо кивала, слушала, как радуются «домашней атмосфере», и глотала усталость, как фоновый шум.
На четвёртый день свекровь явилась на кухню сияющей:
— Леночка, давай устроим настоящий семейный ужин! Позвоним Даше и Стасу — ну что им одним быть? Придут к вечеру.
Даша — младшая сестра Игоря. Они со Стасом снимали маленькую квартиру на другом конце города, работали без выходных и всегда «забегали на огонёк». По их понятиям «в гости» означало «поесть плотно и душевно».
— Может, не надо? — тихо сказала Лена. — С продуктами туговато.
— Да что ты! — отмахнулась Марина Семёновна. — Всё найдётся. Картошки ещё полсетки осталось. А остальное — купим. Сынок сбегает.
— На какие деньги? — спросила Лена, уже не пряча усталости.
— Как на какие? На свои, — искренне удивилась свекровь. — Мы же мешок принесли! Этого мало, что ли?
В Лене что-то ослабло и оборвалось сразу. Она поднялась из-за стола, выпрямилась и, не повышая голоса, сказала:
— Хватит.
Вы приехали без звонка и предупреждения. Притащили сетку картошки и за четыре дня использовали почти все наши запасы. Вы распоряжаетесь моей кухней как своей, спите в моей мастерской. И пригласили гостей в мою квартиру без моего согласия. Это не нормально.
— Леночка, что ты такое говоришь? — Марина Семёновна побледнела, удивлённо распахнув глаза. — Мы же родные! Семья!
— В семье уважают границы и чужой труд. А здесь меня используют.
— Игорь! — позвала свекровь. — Игорь, иди сюда, твоя жена не в духе!
Игорь вошёл, смутившись:
— Что случилось?
— Случилось то, что я больше не могу, — произнесла Лена. — Я не обязана быть поваром и горничной в собственном доме. Я устала нести всё это одна.
— Лен, не перегибай, — Игорь тянулся к её локтю. — Они же с добром.
— С добром? — она коротко рассмеялась, и смех вышел сухой. — С добром — это когда предупреждают, помогают, привозят не мешок символов, а нормальную еду, спрашивают, как удобнее. А не приходят командовать.
— Мы думали, вы обрадуетесь, — тихо произнёс Пётр Николаевич, появляясь в дверях. — Своё же, с участка…
— Я радоваться должна тому, что мои планы в хлам? — Лена повернулась к нему. — Что деньги летят в трубу и я выжата, как тряпка?
— Всё, довольно, — неожиданно твёрдо сказал Пётр Николаевич, повернувшись к жене. — Марина, собирайся. Нам тут не рады.
— И правда, — бросила Лена, уже не смягчая.
Сборы заняли сорок минут. Вещи шуршали, закрывались молнии, кто-то всхлипывал. Лена молча поставила сетку с картошкой в прихожей, ближе к двери. Они унесли её с собой, не споря. Дверь хлопнула, и в квартире растянулась непривычная, прозрачная тишина.
— Ты была слишком жёсткой, — сказал Игорь после паузы. — Они… не привыкли к такому.
— А ты слишком мягкий, — ответила Лена. — И в этом вся беда.
Он сел на край дивана, смотрел в пол, пальцами водил по ковру. Она — к раковине: тёплая вода, тарелки до скрипа, столешница до блеска. Всё отмывалось — и грязь, и терпение, и её собственная виноватая тень. Она мыла и думала, что именно так годами смывала то, что не решалась произнести.
Поздно вечером Игорь вышел на кухню.
— Прости, — сказал он тихо. — Ты права. Я… даже не пытался понять. Для меня это всегда было «как у всех»: мама решает, папа отдыхает, жена обеспечивает. Я не замечал, как это ломает тебя.
— Нам нужны правила, — Лена встретила его взгляд. — Заранее звонить. Сообщать, на сколько. Привозить нормальные продукты или готовую еду. Не командовать на моей кухне и не приглашать людей без меня. Это не «капризы», это уважение.
— Мама обидится, — выдохнул он. — Скажет, что ты меня настраиваешь.
— Пусть обидится. Обида пройдёт. А моя усталость никуда не девается.
Игорь кивнул. Достал телефон. Долго держал его в руке, будто согревая, потом набрал номер.
— Ма? — Голос дрогнул. — Надо поговорить. Серьёзно.
Лена ушла на балкон. Мороз сразу ударил в лицо, воздух резанул лёгкие. Город внизу мерцал цепочками фар и жёлтых окон, будто кто-то насыпал огней пригоршнями. Внизу кто-то смеялся, где-то включили музыку; за окном жизнь текла, как всегда, а у них с Игорем — шаг в другую сторону, в сложную, но нужную.
Минут через сорок Игорь вышел, уставший и странно собранный. В глазах — не привычная виноватость, а новая, непривычная решимость.
— Сказал всё. Как есть. Про границы, про предупреждать, про еду, про кухню. Она плакала… говорила, что ты разрушила семью. Я сказал, что это моё решение. Что мы — семья. Что так дальше нельзя.
Лена обняла его и прижалась щекой к холодной куртке. Молчали. Дышали в унисон. Снизу летел чей-то «С Новым годом!» и растворялся в воздухе.
— А если они теперь вообще не приедут? — спросил он, почти шёпотом.
— Мы будем ездить сами, — ответила Лена. — С гостинцами, заранее договорившись. Как взрослые к взрослым.
— С картошкой? — Игорь попытался улыбнуться.
— У нас её с запасом, — впервые по-настоящему улыбнулась Лена.
Наутро тишина в квартире была новая — не пустая, а ясная. Лена проснулась рано, поставила воду, ссыпала в турку кофе, слушала его тихое бульканье. Села к столу с блокнотом: расписала, что купить, что приготовить, что отложить. Не потому что «надо для всех», а потому что ей так спокойнее.
Игорь вошёл, остановился в дверях. В нём было что-то чуть изменившееся: плечи ровнее, взгляд яснее. Он подошёл и сел напротив.
— Я думал ночью, — сказал он. — Я никогда не отстаивал тебя. Я просто хотел, чтобы всем было не больно. А получалось, что больно тебе. Я больше так не хочу.
— Это не про «обидеть» или «не обидеть», — ответила Лена. — Это про границы. Их можно наметить словами, можно — молчанием, можно — дверью. Вчера вышло дверью. В следующий раз пусть получится словами.
— Получится, — кивнул он. — Я уже начал.
Он вытянул из кармана карточку, положил рядом. — Это на продукты. Не на «праздники», не на «как получится». На нас.
Лена посмотрела на него внимательно и кивнула. Внутри стало тихо.
Дни, что оставались до конца каникул, вдруг расправились: они гуляли, смотрели кино, Лена рисовала, Игорь читал то, что давно откладывал. Они готовили простые блюда «на двоих», и хватало. Разговоры были прямыми, не вокруг да около — будто оба заново учились говорить не «как принято», а «как есть».
Через неделю позвонила Марина Семёновна. Голос — осторожный, непривычно мягкий.
— Леночка, здравствуй. Мы с папой подумали… Если вы не против, приедем к вам в воскресенье днём. На пару часов. Мы всё привезём: салат, курицу запечённую, пирог. И заранее скажем, во сколько будем. Если неудобно — перенесём.
Лена выдохнула:
— В это воскресенье у нас планы. Давайте на следующее. Созвонимся в пятницу, хорошо?
— Хорошо, — быстро согласилась свекровь. Помолчала и добавила: — Мы картошку тоже привезём, но немного. Чтобы без перегибов.
— Как хотите, — спокойно ответила Лена. — Но главное — не картошка.
— Главное — вы, — неожиданно сказала Марина Семёновна. — И чтобы всем было по душе.
Лена нажала «завершить вызов» и какое-то время сидела, глядя в окно. Над городом ползли светлые облака, снег тонул в оттепели. Она почувствовала лёгкость — не восторг, не эйфорию, а устойчивую опору под ногами. Её дом снова был её домом, их домом, общим — но не ничьим.
Вечером они с Игорем вернулись с прогулки, поставили на стол суп, простую запеканку, разлили чай. Игорь улыбнулся:
— Интересно, сколько теперь у нас «запасов картошки»?
— Ровно столько, чтобы помнить этот урок, — сказала Лена.
Они рассмеялись — тихо, без горечи. Смех лёг на кухню мягко, как свежая скатерть. На подоконник падал тусклый зимний свет. С улицы доносился звук шагов — кто-то поднимался по лестнице, кто-то спускался. Их дверь оставалась закрытой. И в этом было не «нет», а «да»: своему ритму, своему дому, своей маленькой, но честной жизни, где помощь — это не мешок символов, а открытая ладонь, заранее оговорённое время и простое человеческое «спасибо».
И, кажется, впервые за долгое время Лена улыбнулась не через усилие, а по-настоящему. Потому что знала: в следующем году они встретят праздники не под диктовку привычки, а так, как выберут сами. Вместе — в одном темпе, в одном уважении, в одном тепле.