— Он перекантуется у нас пару деньков, — произнёс Стас совершенно будничным голосом.
Обычно так говорят о перемене погоды или о том, что молоко закончилось. Стас не интересовался моим мнением — он просто ставил перед фактом. Для окружающих он всегда был милым и удобным. Все три года, что мы жили вместе, разгребать последствия всё равно приходилось мне.
В тот момент я пересаживала свою маленькую бегонию — единственное живое существо, которое помещалось в нашей студии. В моей студии, купленной ещё до брака.
Я мечтала, что со Стасом мы накопим на квартиру побольше — хотя бы на небольшую однушку, а может и двушку. Но с моим мужем накопить было невозможно. Он был чрезмерно открытым человеком — у него постоянно занимали деньги. И, конечно, никто не возвращал.
Я повернулась и увидела Пашу — закадычного приятеля Стаса. Огромный, как шкаф, которого, к слову, у нас и не было — ставить его было просто некуда.
— Привет, Марин, — произнёс Паша и переступил порог.
Наша студия, которая и без того выглядела как купе дальнего поезда, моментально стала похожа на тесную камеру хранения.
— Пару деньков — это ведь пустяк, — продолжил Стас.
«Пару дней можно вытерпеть что угодно, — подумала я. — Зубную боль, свекровь, даже шумный ремонт у соседей сверху».
Но вслух я ничего не произнесла — просто кивнула. Стас засветился, как ребёнок, которому всё позволили. Он всегда так радовался, когда получал желаемое без конфликтов.
Он бросился вытаскивать старую раскладушку — бабушкину, со ржавыми пружинами, которые ночами «пели», как целый рой комаров. Паша скривился, но промолчал. И это его молчание было лишь началом.
Прошла неделя, потом следующая. Паша даже не собирался уезжать — он обживал территорию.
Сначала у двери возникли его тапки — гигантские, сорок пятого размера, похожие на выброшенные на берег ботинки с затонувшего судна. Потом его кружка — с надписью «Лучший сотрудник».
А затем появился запах. Тяжёлый, стойкий — запах человека, который экономит на дезодоранте, геле и, кажется, на воде. И считает это нормой, если не доблестью.
Наша студия пропиталась этим запахом до самых стен. Я распахивала окна даже в октябре, когда ветер с реки продувал до костей. Но это не помогало. Я не переношу запах немытого тела — и это было хуже сквозняков.
— Марин, что на ужин? — поинтересовался Паша как-то вечером, не поднимая глаз от телефона.
Он лежал на раскладушке, скрипящей под его весом, и листал ленту.
Это его «Марин» прозвучало так по-хозяйски, будто мы двадцать лет в браке, а я обязана кормить его по расписанию.
— Понятия не имею, — сказала я. — Что ты себе сделаешь?
Он вскинул глаза — в них было такое искреннее недоумение и обида, что я на секунду даже опешила.
— Так ты же всегда готовила. Что сегодня-то изменилось? Стас говорил, у вас заведено, что жена готовит.
Стас в тот момент плескался в душе. Он никогда не умел отказывать, и ещё гордился этим.
Я не стала устраивать сцену.
Просто сварила суп из пакетика и подогрела сосиски. На большее не было ни сил, ни желания. Паша умял три порции и сказал, что завтра бы неплохо мяса, а то от сосисок жжёт.
На четвёртой неделе он заговорил о нормальной кровати. Мол, спина болит на раскладушке.
— Слушай, Стас, — произнёс он, когда мы втроём сидели в нашем крошечном «кухонном» закутке.
Его локти заняли весь стол.
— Я так больше не выдержу. Надо бы кровать купить.
— Кровать? — переспросила я.
— Ну да. Недорогую. Я магазин скину.
Стас снова промолчал — возразить он не умел, хотя я видела, что он тоже в бешенстве.
— Паша, — сказала я, понимая, что помощи от мужа не дождусь, — а когда ты собираешься съезжать?
Паша удивлённо уставился на меня, потом на Стаса.
— В каком смысле?
— В прямом. Прошёл месяц. Ты говорил — пару дней.
— Марин, чего ты завелась? — он ухмыльнулся, мерзко и снисходительно.
— Я ищу варианты. Ты же знаешь, жильё сейчас — непросто.
— Хочешь, я помогу тебе искать? — сказала я.
Стас попытался вклиниться:
— Марин, может, обсудим позже?
— Когда, Стас? — спросила я. — Когда он сюда жену приведёт и детей пропишет?
Паша хмыкнул.
— Стас, утихомирь жену, а? Чего она встревает, когда мужики дело решают? Не позволяй делать из себя тряпку. Или ты под каблуком?
И Стас — тот самый, с которым мы три года были женаты, — вдруг кивнул и произнёс:
— Марин, правда. Давай как-нибудь потом.
Я поднялась. Стас сжался, потому что знал, что будет дальше.
— Значит так, ребята, — сказала я. — Это моя квартира. Купленная на мои деньги. Три года я тянула ипотеку. Во всём себе отказывала.
— Марин… — пискнул Стас.
— Не вмешивайся! — рявкнула я.
Паша ухмыльнулся:
— О, понеслось! Бабский бунт!
— Точно, — произнесла я. — Собирайте вещи. Оба.
Они притихли. Улыбка исчезла с лица Паши.
— Ты серьёзно? — спросил Стас.
— Более чем.
— Паша — мой друг! Я не смогу его выставить!
— А я смогу, — сказала я. — На правах хозяйки. И тебя заодно. Выбирай. И знай — назад я тебя не пущу.
Паша резко поднялся — лицо красное, глаза злые.
— Ну и ведьма же ты, — сказал он. — Стас, валим. Найдём нормальное жильё. Она потом приползёт. Сейчас одиноких баб — пруд пруди.
Стас посмотрел на меня долгим, странным взглядом — будто хотел что-то сказать, но не решился. Затем поднялся и поплёлся за Пашей.
Хлопнула дверь. Бегония на подоконнике дрогнула и уронила листок.
Прошло три дня. Стас не появлялся — видимо, Паша держал его под каблуком. Но вечером он всё же позвонил, похоже, тайком.
— Марин, — его голос был тонкий, растерянный. — Я погорячился. Паша нашёл комнату. Можно я вернусь?
За окном моросил осенний дождь. Город за стеклом выглядел как смазанная акварель.
— Нет, — сказала я. — Нельзя. Я подала на развод.
Он молчал долго. Я уже решила, что связь пропала. Но потом услышала его всхлипы.
Он больше не звонил — видимо, испугался выглядеть тряпкой перед своим дружком.