Два года я жила молча — как будто кто-то затянул на моей шее невидимый шарф. На третий же год он вдруг ослаб, и я впервые смогла выдохнуть слова вслух.
Кухня была моей клеткой. Я сидела над тарелкой вязкой каши, словно пыталась спрятаться в её паре. Пальцы дрожали, не от холода — от привычного ужаса. Валентина Сергеевна стояла напротив, похожая на каменную статую с глазами, сверлящими насквозь.
— Опять пересолила! — грохнула она по столу деревянной ложкой. — У Игоря больной желудок, а ты его травишь!
Её слова звенели, как хлыст.
— Но он съел уже две порции… — пробормотала я, и голос мой утонул в тишине.
— Ты ещё смеешь оправдываться?!
Кастрюля полетела в ведро, и кипящие брызги ударили в мою кожу. Я даже не вскрикнула — слишком давно разучилась реагировать.
Игорь сидел в соседней комнате. Его пальцы бегали по клавишам ноутбука, а уши делали вид, что не слышат. Так было всегда.
Свекровь протянула мне список.
— В лавку сходи. И ни крошки лишнего не бери.
Я взяла бумажку, как приговор.
Когда дверь за мной захлопнулась, холод улицы показался сладким, как глоток ледяной воды в жару.
В магазине я нарочно выбирала яблоки дольше обычного, словно могла растянуть минуты свободы. Но телефон завибрировал.
— Где тебя носит?! — рявкнула свекровь. — Всё остыло!
Я закрыла глаза.
— Уже иду…
Вернувшись, я увидела, как её пальцы роются в пакете. Чеки были её оружием.
— Опять врёшь! — ткнула она. — Тут девяносто четыре рубля, а сдачи сорок!
— Там специи… — прошептала я.
— Лжёшь!
Чек упал на пол, как плевок.
— С сегодняшнего дня будешь писать отчёт за каждую копейку. И подпись ставить.
Я молча ушла в свою «комнату» — бывшую кладовку с диваном и столиком. На нём лежал мой блокнот. Я открыла его — страницы были тронуты чужими руками.
Кто-то читал мои тайны.
Рука сама потянулась к телефону, но он снова упал в ладонь, тяжёлый, как камень. Кому рассказывать? Кому нужно моё молчание?
За стеной смеялись. Валентина Сергеевна шептала что-то Игорю, и он смеялся вместе с ней.
Я закрыла глаза.
Третий год. Но скоро что-то изменится.
…Фотография моей матери разорвалась в её руках на две половины.
— И эту дрянь забирай! — выкрикнула Валентина Сергеевна.
Во мне что-то треснуло.
— Отдайте.
— А что ты сделаешь? — она усмехнулась, подбрасывая обрывки.
Я шагнула вперёд. Голос сорвался сам:
— ВЫ БОЛЬНАЯ! Злая, завистливая! Вы ненавидите меня только за то, что ваш сын выбрал меня, а не вас!
Игорь стоял за её спиной, бледный, словно мальчик, уличённый в краже.
— Ольга, прекрати!
— Нет, ты послушай! — я повернулась к нему. — Ты не муж, ты ребёнок под маминой юбкой. Ты предал меня с первого дня. И я жалею, что встретила тебя!
Маргарита Павловна, соседка, всхлипнула:
— Какая наглость!
— Замолчите! — я развернулась к ней. — Живите своей жизнью, раз чужая вам важнее!
Валентина Сергеевна прижала ладонь к груди:
— Мне… плохо… Игорь…
Но он не бросился к ней. Только смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
Я застегнула сумку, сняла кольцо и положила на полку.
— Я подаю на развод.
И вышла.
На улице ждала Катя. Она обняла меня за плечи, и только тогда я поняла, что могу дышать.
— Ты смогла, — сказала она.
Я посмотрела на дом и почувствовала: стены, которые давили на меня два года, вдруг стали далёкой декорацией.
Документы мы вырвали через день. Диплом оказался разорванным пополам — прямо по моей фамилии. Я сжала его в руках и спокойно сказала:
— Теперь у меня есть всё для суда.
Валентина Сергеевна побледнела.
— Ты не посмеешь! Мы же семья!
— Нет, — ответила я. — Семьёй вы не были никогда.
Записи, что я принесла адвокату Виктории, были как приговор. В них звучал не голос, а яд: «ты испортила всю жизнь», «зря родилась», «никто тебя не любит».
— Этого более чем достаточно, — сказала она. — Мы подадим и на развод, и на компенсацию.
Суд длился недолго. Развод — официально. Семьдесят тысяч компенсации. Валентина Сергеевна переводила их по частям, сопровождая каждую сумму злобным комментарием. Я даже не открывала эти сообщения.
Полгода спустя.
Я сижу в маленькой кофейне рядом с домом-студией. Передо мной — ноутбук и письмо: мою первую переведённую книгу приняли в печать. На столе блокнот с заметками — я готовлю блог о том, как выжить в плену чужой власти.
Телефон вибрирует: Катя прислала ссылку на репортаж. На экране Валентина Сергеевна кричит что-то журналистам у здания суда. Я выключаю звук. Мне больше не нужны эти голоса.
Я выхожу на улицу. Ветер подхватывает волосы, и этот ветер пахнет свободой.
Иногда мне снится тот дом. Я стою на кухне, и свекровь орёт, что каша испорчена. Игорь сидит молча. Но теперь во сне я беру сумку и ухожу.
А потом просыпаюсь в своей комнате, где никто не диктует, как мне жить. На столе — кружка кофе. В ноутбуке — новые заказы. В сердце — лёгкость.
И это — самое главное.