Я стояла у длинного стола, на котором тускло поблёскивали недоеденные блюда, и чувствовала, как по коже пробегает холод от чужого веселья. Пальцы рассеянно водили по скатерти, собирая крошки, а взгляд упёрся в Тамару — мою новую свекровь. Она сияла, словно под прожектором, поправляя блестящую брошь на лацкане и осыпая гостей заранее отрепетированными улыбками. Тёплыми только на вид.
— Лена, милая, — пропела она своим звенящим голосом, — твои родители всё ещё в дороге? Из своего уютного, но, должно быть, провинциального городка?
Я лишь кивнула. Андрей — мой муж, стоял у барной стойки рядом с отцом, и делал вид, будто рассматривает пузырьки в бокале. Как будто между нами пролегла стеклянная стена.
— Тогда вот, — сказала Тамара, беря пластиковый контейнер и изящно накладывая туда остатки салата, — передай им. Пусть хоть попробуют, раз уж не смогли к нам добраться. Или у них такие деликатесы не по карману?
Кто-то за соседним столом прыснул. Борис довольно хмыкнул, хлопнув Андрея по плечу:
— Правильно, еду жалко выбрасывать. Мы люди простые, экономные.
Я взяла контейнер. Пластик скрипнул в моих пальцах. Хотелось швырнуть его в пол, но я лишь поставила обратно и отошла к окну. За стеклом вечер медленно накрывал город серым туманом.
Позже подошёл Андрей. От него пахло дорогим вином и пустотой.
— Ты чего надулaсь? Из-за ерунды? — раздражённо бросил он.
Я посмотрела на него. Два года рядом — и будто впервые вижу.
— Твоя мать унизила меня. А ты стоял и молчал.
Он пожал плечами:
— Да ладно тебе. Она просто шутит. Привыкнешь.
— Нет. Я не привыкну к презрению, — сказала я.
Он скривился:
— Лена, не устраивай сцену.
Я достала телефон:
— Пап, можете приехать? Сейчас.
Через сорок минут машина родителей подъехала к ресторану. Папа — в старом пиджаке, мама — в простом платье, но с прямой спиной и гордостью в глазах.
— О, вот и провинция пожаловала! — громко воскликнула Тамара, хлопнув ладонями. — Надеюсь, не заблудились?
Папа протянул руку Борису:
— Павел.
— Борис, — ответил тот с показным дружелюбием. — Говорят, вы в строительстве? Бригадир, что ли?
— Что-то вроде того, — спокойно ответил папа.
Тамара тут же подсела к маме, обняла её через плечо:
— Мы детям всё оплатили — квартиру, ремонт. А то ведь у вашей дочери своего угла не было, всё по съёмным. Ничего, мы не жадные.
Мама не ответила, лишь посмотрела — спокойно, прямо. Тамара отвела взгляд.
— А вы как? — снова взял слово Борис. — В ваших краях, говорят, с деньгами тяжко?
Папа сложил руки на столе:
— Мы не жалуемся. Лена привыкла рассчитывать на себя.
— Да, но бухгалтер — не бог весть какая профессия, — усмехнулась Тамара. — Хорошо, что наш Андрей перспективный. Ей повезло.
Мама тихо сказала:
— Если Андрей оступится, наша дочь поднимется сама. Она умеет стоять на своих ногах.
Борис нахмурился. Молчание стало тяжёлым.
Папа встал:
— Лена, собирай вещи. Поедешь с нами.
— Что?! — взорвался Андрей. — Мы только поженились!
— Тем более. Пусть поймёт, с кем связала судьбу, пока не поздно.
Тамара всплеснула руками:
— Да как вы смеете! Это наша свадьба!
— Это свадьба моей дочери, — ответил папа. — И я не позволю превращать её в фарс.
Он взял меня за руку, и мы ушли.
Через пару недель Борис сам позвонил. Голос был сиплым, напряжённым.
— Лена, у нас беда. Крупный заказ сорвался, подрядчик отказался работать. Твой отец ведь в строительстве? Пусть поможет!
— Вы серьёзно? — я усмехнулась. — Вы унижали его дочь, а теперь просите связи?
— Мы же родня! — пролепетал он.
— Нет. Больше нет. И да, — я помолчала, — отец — владелец компании «ГрадСтрой». Той самой, что только что разорвала с вами контракт.
На том конце повисла гробовая тишина.
Через несколько дней приехала Тамара. Без украшений, без улыбки.
— Леночка, прости нас, глупых. Вернись. Мы всё осознали.
— Вы не осознали, — сказала я. — Вам страшно. А это не одно и то же.
Я закрыла дверь. Тихо.
Прошёл месяц. Я сняла небольшую квартиру. Поставила на подоконник фикус — мама отдала свой, «чтобы прижился там, где живут сильные».
Работала, жила, дышала.
Иногда думала: а если бы тогда промолчала? Наверное, жила бы среди чужих улыбок и поддельных тостов. Но не собой.
Теперь я просыпалась без страха. Без ожидания оскорблений.
Я больше не доказывала никому, что заслуживаю уважения.
Я просто жила — честно, спокойно, по своим правилам.
Фикус за окном тянулся к солнцу. Я улыбнулась ему и своему отражению в стекле.
Это было лицо человека, который наконец понял свою цену.
И в этой тишине было не одиночество — а свобода.