Кожаный ремень со свистом рассёк воздух и больно полоснул мне по спине. Я рухнула на колени, инстинктивно прикрываясь руками.
— Молчать, безродная! — взревел муж Кирилл, снова взмахивая ремнём. — Надоело твоё нытьё!
— Кирилл, остановись! — выдохнула я. — Я не ныла…
— Ещё как ныла! — ремень хлестнул по плечам. — Вечно ты всем недовольна! Вечно не по-твоему!
— Я только попросила помочь купить лекарства маме…
— Какой маме? — скривился он с презрением. — У тебя никакой мамы нет! Забыла уже?
Полоса от ремня легла на руки, кожа мгновенно вспухла алой линией.
— У меня есть приёмная мама, — шепнула я.
— Приёмная? — фыркнул Кирилл, почти смеясь. — Это не мама, а чужая баба, которая тебя из жалости к себе подтянула!
— Она меня любит…
— Никто тебя не любит! — ремень снова врезался в спину. — Ты никому не нужна! Шмарёныш приютский!
— Кирилл, за что ты так со мной поступаешь?
— За то, что ты тварь неблагодарная! — он всё сильнее размахивал ремнём. — Я тебя из грязи вытащил, дом дал, свою фамилию навесил!
— Ты говорил, что любишь меня…
— Любил? — ухмыльнулся он ядовито. — Я тебя пожалел! Подумал, хоть кто-то будет ценить!
Ремень с шорохом опустился на мои ноги:
— А ты что? Сплошная неблагодарность!
— Чем я неблагодарна?
— Да всем! — взвыл Кирилл. — В доме бардак, еда — помои, в постели как бревно валяешься!
— Я стараюсь…
— Где ты напрягаешься? — ремнём стрельнул по голове. — Целыми днями валяешься!
— Я работаю…
— Работаешь? — он презрительно фыркнул. — Секретаршей в конторке? Это не работа, а игрушки!
— Я зарплату приношу…
— Копейки свои тягаешь! — ремень снова взрезал спину. — На них и неделю не протянуть!
— Но это же тоже вклад в семью…
— Какой вклад? — Кирилл рявкнул и расхохотался. — Ты сама на мои деньги жрёшь, одеваешься за мой счёт!
Очередной удар пришёлся по рукам:
— И при этом ещё смеешь мне претензии выкатывать!
— Какие претензии?
— А то не догадываешься! — глаза его зло блеснули. — Вечно бурчишь, что денег мало, что на отпуск не хватает!
— Я не бурчу. Я предлагала экономить…
— Экономить? — взревел он, снова размахнувшись. — Это ты должна ужиматься! А не я!
— Кирилл, хватит! Больно…
— А мне не больно? — всё яростнее набрасывался он. — Мне легко, по-твоему, содержать дармоедку?
— Я не дармоедка…
— Ещё какая! — ремень хлестнул по голове. — Детей не рождаешь, денег толком не приносишь, пользы — ноль!
— Мы же договаривались, что с детьми подождём…
— Договаривались? — он скривился ещё сильнее. — Ты мне мозги промыла! А теперь, в тридцать лет, уже поздно!
— Почему поздно?
— Потому что я не хочу детей от такой! — ремень снова прожёг спину. — Ни от кого не хочу! От безродной твари — тем более!
— Кирилл, не говори так!
— А как? — он снова занёс ремень. — Что ты никто? Что у тебя ни рода, ни племени?
— У меня есть семья…
— Какая семья? — усмехнулся он. — Приёмные родители? Они тебя из интерната вытащили по жалости!
Удар пришёлся по ногам:
— И то, когда тебе уже пятнадцать стукнуло! Самый “удобный” возраст!
— Они меня любят…
— Никто тебя не любит! — заорал Кирилл. — Ты обуза! Балласт! Пустое место!
— Это неправда…
— Ещё какая правда! — ремнём он лупил всё сильнее. — Иначе бы настоящие родители тебя не бросили!
— Мои родители погибли…
— Погибли? — зло усмехнулся он. — Или просто сбежали от такой дочки?
Ремень вновь прошёлся по плечам:
— Может, твоего характера не вынесли?
— У меня нормальный характер…
— Какой нормальный? — рявкнул Кирилл. — Вечно ноешь, вечно всем недовольна, всё тебе не так!
— Я не ною…
— Нытьё одно! — ремень чиркнул по голове. — То зарплата мелкая, то отпуск дорогой, то квартира тесная!
— Я просто высказываю мнение…
— Какое у тебя может быть мнение? — фыркнул муж. — Ты — пустота!
Ремень снова полоснул по рукам:
— Мнение — это у людей бывает! А ты не человек!
— Я человек…
— Какой из тебя человек? — усмехнулся он. — Люди в нормальных семьях рождаются, а ты откуда выпала?
— Неважно, откуда я. Важно, какая я сейчас.
— Какая? — он зло скривил губы. — Ненужная! Никакая! Безродная дура!
Ещё один удар по спине прожёг всё тело.
— И теперь заткнись! — заорал Кирилл. — Надоело тебя слушать! Рот откроешь — получишь ещё!
Он швырнул ремень на диван и потопал к холодильнику за пивом.
— И ужин чтобы через час был на столе! — бросил через плечо. — А то снова “воспитывать” придётся!
Я лежала на полу и тихо всхлипывала. Спина, руки, ноги горели, как будто их ошпарили. Красные полосы проступали одна за другой.
Это была далеко не первая такая расправа. Последние месяцы Кирилл всё чаще срывался. Обзывал меня нахлебницей, жалел, что женился, ворчал, что надо было искать “нормальную” жену.
Я пыталась его оправдывать. Работа у него нервная — начальник отдела в строительной фирме. Сроки, срывы, поставщики, начальство давит. Приходит домой в ярости — и ищет, на ком выместить.
Сначала просто орал. Потом принялся толкать. Потом — шлёпать и хлестать.
А я молчала. Стыдилась. Верила, что сама виновата. Что, может, и правда плохая жена.
Я ведь сирота — так считала всю жизнь. Родители разбились в аварии, когда мне было три года. Меня растили Галина Викторовна и Виктор Павлович Соколовы. Я была уверена, что они удочерили меня в пятнадцать.
Кирилл знал об этом с начала отношений. Тогда его это не напрягало. Говорил, что принимает меня любой, что прошлое — не главное.
После свадьбы всё переменилось. Он стал тыкать меня “происхождением”, называть безродной, повторять, что пожалел меня.
Я поднялась с пола и поплелась на кухню — готовить ужин. Спина жгла, но выбора не было. Иначе — новая порция ремня.
Через час Кирилл сел к столу. Молча поел, запил пивом и завалился спать.
А я лежала рядом, глядя в потолок: сколько ещё это выдержу? До какого момента терпеть? Чем всё закончится?
Утром Кирилл ушёл на работу как ни в чём не бывало. Даже чмокнул в щёку на прощание.
— Вечером борщ свари, — сказал, обуваясь. — И прекрати ныть про лекарства твоей “тётке”.
— Она не тётка. Она мама.
— Какая мама? — передёрнулся он. — Чужая баба! Хватит её содержать!
Дверь хлопнула. Я села к телефону и набрала Галину Викторовну.
— Мам, как ты? Как себя чувствуешь?
— Маришка, доченька! — обрадовался её голос. — Всё нормально. У тебя как дела?
— Нормально, — соврала я. Не хотела грузить маму.
— Марина, а что со спиной? Ты как-то странно говоришь.
— Потянула мышцу. Неудачно нагнулась.
— Может, к врачу сходить?
— Пройдёт. Мам, как с лекарствами? Кирилл сказал, что денег пока нет…
— Маринка, не переживай. Мы сами купим. Пенсия маленькая, но на таблетки хватает.
— Но вы же во всём себе отказываете…
— Ничего. Лишь бы ты счастлива была. Ты ведь счастлива, правда?
— Конечно, мам. Очень.
— Тогда и мы спокойны. Кирилл хороший муж?
— Очень. Заботится.
— И не обижает тебя?
— Что ты, мам! Любит меня.
Я отключила телефон и расплакалась. Ненавидела себя за эту ложь. Но как сказать ей правду? Что муж меня лупит ремнём, называет безродной тварью и жалеет, что женился?
У мамы слабое сердце. Такие новости могли её убить.
Вечером Кирилл вернулся в хорошем настроении:
— Марин, борщ есть?
— Есть, сейчас поставлю.
— Молодец. А то вчера пришлось применить “воспитательные меры”.
Он ел, я стояла рядом, боясь лишний раз пошевелиться.
— Садись уже, — кивнул он.
Я осторожно опустилась напротив.
— Слушай, — протянул Кирилл, — я вчера вспылил. Понимаешь?
— Понимаю.
— На работе жопа полная. Нервы на пределе.
— Я знаю.
— Но это не оправдание, конечно. Прости, что шлёпнул.
— Ничего. Я не обижаюсь.
— Ты у меня терпеливая. Хорошая жена.
— Спасибо.
— Только с деньгами реально туго. На лекарства твоей… маме сейчас дать не могу.
— Она сама купит.
— И отлично. А то я уж думал, ты в обиде.
— Нет, я не обижена.
— Значит, всё окей.
Он пошёл к телевизору, а я мыла посуду и думала: может, он и правда одумается? Может, вчера — последнее?
Но внутри я уже знала: это просто пауза.
В час ночи зазвонил телефон. Кирилл спал. Я тихо сняла трубку.
— Алло?
— Марина? — взволнованный голос Виктора Павловича. — Доча?
— Папа? Что случилось?
— У мамы инфаркт. Мы в больнице.
— Что?! Как?
— Вечером вроде нормально было, а под утро схватило сердце.
— Как она сейчас?
— Врачи борются. Состояние тяжёлое.
— Я немедленно приеду!
— Маринка, не надо среди ночи. Утром приедешь.
— Нет! Сейчас! В какую больницу?
— Областная, кардиология.
— Уже выезжаю!
Я начала судорожно одеваться. Кирилл проснулся:
— Ты куда намылилась?
— В больницу. У мамы инфаркт.
— У какой мамы? — пробурчал он. — У твоей “приёмной”?
— У Галины Викторовны!
— А. И чё, нельзя с утра?
— Нет! Она может не дожить до утра!
— Умрёт — значит умрёт. Ты тут при чём?
Я застыла:
— Как ты можешь такое говорить?
— Спокойно, — он пожал плечами. — Она тебе даже не родня. Чужой человек.
— Она меня вырастила!
— За деньги, между прочим. Государство платило.
— Кирилл, она на грани смерти!
— Все когда-то помирают. Твоя очередь ещё не подошла.
Я схватила куртку и кинулась к двери. Он крикнул:
— Если уйдёшь — можешь не возвращаться!
— Почему?!
— Потому что я так сказал! Жена должна слушаться мужа!
— Но мама в реанимации!
— Какая мама?! — заорал он. — У тебя нет мамы! Усвои уже!
Я вылетела из квартиры и помчалась в больницу.
Операция шла всю ночь. Утром врач сказал, что Crisis миновал, но состояние остаётся тяжёлым.
— Ей нужен абсолютный покой, — объяснил кардиолог. — Никаких стрессов, никаких переживаний. Любое волнение — риск нового приступа.
Я сидела у мамы у койки, держала её руку. Она была бледная, маленькая, под капельницами.
— Доченька… — прошептала, открыв глаза. — Ты здесь…
— Конечно, мам. Куда бы я делась?
— А Кирилл? Он не против, что ты уехала?
Я промолчала.
— Не думай об этом. Тебе нужно только отдыхать.
— Скажи ему спасибо. За то, что отпустил тебя ночью, — улыбнулась она слабо.
В груди всё сжалось. Если бы она знала…
К обеду позвонил Виктор Павлович:
— Мариш, езжай домой. Муж, наверно, уже на ушах.
— Пап, я не поеду. Пока маме не станет легче.
— Но Кирилл?
— Разберусь.
— Он же хороший парень…
Если бы он знал…
Вечером, когда маму перевели в обычную палату, я вышла в коридор — позвонить на работу. Начальница, Ирина Аркадьевна, сама набрала меня позже:
— Марина, как мама?
— Стабильно тяжело, но лучше, чем ночью.
— Бери выходные сколько надо. Семья — прежде всего.
— Спасибо вам огромное.
— И ещё. Звонил твой муж. Спрашивал, где ты.
— И?
— Я сказала, что ты в больнице с матерью. Он заявил, что ты притворщица. Что специально придумываешь.
— Что?!
— Да. Называл тебя актрисой, говорил, что ты от работы косишь.
— Простите его…
— Марина, у вас дома всё нормально?
Вопрос застал врасплох.
— В каком смысле?
— Ты стала какая-то зажатая. Тише обычного. И синяки на руках… Я же вижу.
— Какие синяки?..
— Марина, муж поднимает на тебя руку?
Я молчала.
— Ответь. Это важно.
— Да… бывает.
— Часто?
— В последнее время — регулярно.
— Ты понимаешь, что это преступление? Надо идти в полицию.
— Я не могу…
— Почему?
— Стыдно. Да и кому я нужна?.. Я же…
— Что — “я же”?
— Сирота. Никто.
— Какая ты сирота, Марина? — удивилась она. — Ты вообще-то дочь очень приличных людей.
— Приёмных…
— С каких это пор приёмных? — Ирина Аркадьевна даже хмыкнула. — Галина Викторовна — моя однокурсница по КПИ. Мы вместе учились.
— В КПИ?
— Ну да. Она кандидат исторических наук, долгие годы в архиве работала, потом замдиректора областной библиотеки была.
У меня закружилась голова.
— Вы точно про мою маму говорите?
— А Виктор Павлович — полковник в отставке. Служил в Генштабе, куча наград.
— Но… мне всегда говорили, что я из детдома… что меня удочерили…
— Кто говорил?
— Мама… Что забрали меня в пятнадцать из детского дома…
— Это не так. В пятнадцать ты вернулась домой из интерната.
— Из какого интерната?
— Для детей военных. Ты туда попала, когда отец уехал в закрытую часть, семьи брать было нельзя.
— Но я думала, что они мне не родные…
— Марина, нам надо встретиться. Я привезу документы. Где ты?
— В областной больнице, кардиология.
— Буду через час.
Через час Ирина Аркадьевна приехала с папкой бумаг.
— Садись. Сейчас будет шок.
— Я готова.
Она достала моё свидетельство о рождении.
— Смотри. Мать — Галина Викторовна Соколова. Отец — Виктор Павлович Соколов. Это твои биологические родители.
Руки задрожали. В графах “мать” и “отец” действительно стояли их имена.
— Но… меня же “удочерили”…
— Где это написано? — она раскрыла ещё одну справку. — Здесь чёрным по белому: ты помещена в специализированный интернат как дочь военнослужащего, отправленного в спецкомандировку.
— Значит… я не сирота?
— Нет. Ты родная дочь Соколовых. Из хорошей, уважаемой семьи.
— Но почему я помню всё иначе?..
— Скорее всего, психика перекроила воспоминания. Семь лет — травматичный возраст, если разлучают с родителями. Мозг защищается.
— Родители знали, что я думаю, будто приёмная?
— Они были уверены, что ты всё помнишь. А ты, видимо, сама придумала объяснение — “удочерили”.
В голове всё перевернулось. Значит, Кирилл зря называл меня безродной? И “никем”?
— Ирина Аркадьевна, а вы откуда так всё знаете?
— Мы с твоей мамой дружим больше тридцати лет. Я помню, как ты родилась, как тебя в интернат отвозили — временно.
Я сидела, не в силах говорить.
— Теперь расскажи мне честно: Кирилл тебя колотит?
— Да.
— Часто?
— В последние полгода — почти каждую неделю.
— И ты молчишь?
— Я думала, что заслужила. Что я никчёмная, без рода…
— Сколько же зла может сделать одна ложная мысль… — тихо сказала она. — Я сейчас поеду к Кириллу.
— Пожалуйста, не надо…
— Надо. Он должен узнать, с кем имеет дело.
Она уехала. Через какое-то время перезвонила:
— Твой муж — законченный идиот.
— Что он сказал?
— Сначала решил, что мы заговор устроили. Потом, когда увидел документы, поверил. И… объявил, что подаёт на развод.
— На развод?
— Да. Мол, ты “обманула” его. Не доложила о статусе семьи. Он считает, что порядочная жена должна сразу отчитаться о высокопоставленных родителях.
— Но я и правда не знала…
— Я ему это повторила раз десять. Бесполезно. Он живёт в своей вселенной.
Вечером я всё рассказала отцу. И про побои, и про Кирилловы слова.
— Марина, — голос Виктора Павловича стал стальным, — почему ты молчала?
— Мне было стыдно. Казалось, что я и правда… никто.
— Больше никогда так не думай. Ты моя дочь. Это уже статус.
Он набрал чей-то номер:
— Лёша, привет. Это Соколов. Помнишь?… Да, нужна помощь… Домашний тиран объявился у моей девочки… Угу, адрес компании такая-то… Да, буду признателен.
— Пап, что ты делаешь?
— Звоню старому другу. Он бывший полковник милиции.
Через пару часов папе перезвонили. Он коротко поблагодарил и улыбнулся краем губ:
— Ну вот. Кирилла уже сегодня лишили кресла.
— Как так быстро?
— Никто не хочет держать у себя человека, который ремнём дубасит дочь полковника Генштаба.
— Папа…
— Это ещё не всё. С квартирой у вас договор аренды через агентство? Агентство уже в курсе, кого ты там терпела.
— Значит…
— Договор расторгнут. Домашних садистов уважающая себя компания в жильцах не держит.
— То есть Кирилл остался и без работы, и без квартиры?
— В точку. Плюс в базе записан как товарищ, замеченный в домашнем насилии. Карьера закончилась.
— Пап, может, это слишком…
— Марина, он тебя ремнём стягал и называл безродной тварью. Это минимум, что он заслужил.
Вскоре позвонил Кирилл. Голос сорванный:
— Марина, что ты натворила?
— Я? Ничего.
— Меня вышвырнули с работы! Квартира накрылась! Это всё твой папаша!
— Твои поступки — твоя ответственность.
— Да если бы я знал, чья ты дочка… Я бы по-другому…
— Вот именно. Ты хорошо показал, что для тебя важно.
— Вернись! Живи как раньше! Я исправлюсь!
— Нет. Я подаю на развод.
— По какому праву?!
— По факту побоев. У меня есть синяки, справки, соседские показания.
Он захрипел в трубку:
— Марина, не делай этого! Я же люб… ну… привык к тебе!
— Любящие мужья ремнём не шлёпают.
— Я был на нервах!
— Ты был подлым. Нервы тут ни при чём.
Суд прошёл быстро. Кирилл, видя, какие у меня теперь “тыл и поддержка”, написал явку с повинной, получил условный срок.
На заседании он попытался оправдаться:
— Я, Ваша честь, не знал, что у неё такие родители…
— А если бы знал? — поднял бровь судья.
— Ну… я бы так не делал.
— То есть, по-вашему, обычных женщин бить можно, а дочерей полковников — нельзя?
Кирилл замялся.
— Домашнее насилие — преступление вне зависимости от должностей и фамилий, — сухо сказал судья. — Год условно.
После заседания Кирилл подбежал:
— Марина, я всё осознал! Прости меня!
— Только честно, — посмотрела я ему в глаза. — Если бы мой отец действительно оказался дворником, ты бы сейчас так же “раскаивался”?
Он отвёл взгляд.
— Ну… не знаю…
— Вот и ответ. Ты боишься не за меня. Ты боишься последствий.
Я развернулась и ушла.
Сейчас я работаю в областной администрации — папины связи открыли дверь, но держусь там сама, своим трудом. Зарплата — в три раза выше прежней.
Я снова живу в родительском доме с садом. Память о детстве возвращается кусочками: как папа учил меня ездить на велосипеде, как мама читала мне истории, как мы ездили в зоопарк. Всё то, что когда-то вытеснилось из-за разлуки.
Галина Викторовна полностью восстановилась после инфаркта. По вечерам мы гуляем по саду.
— Маринка, — говорит она, взяв меня под руку, — как хорошо, что всё наконец встало на свои места.
— Мам, я столько лет считала себя чужой…
— А ты была нашей всегда. Мы просто поздно поняли, что ты многое забыла.
— Но эта “безродность” так въелась в голову, — вздыхаю я. — Из-за неё я терпела то, что терпеть нельзя.
Виктор Павлович как-то сказал:
— Если бы я раньше догадался, что он руку поднимает, — до суда бы дело не дошло. Разобрался бы по-мужски.
Недавно я случайно услышала, что с Кириллом. Работает грузчиком на складе, пьёт, живёт в какой-то комнатушке. Честно? Мне его уже почти жаль. Но только почти.
Главное — я поняла: жалеть можно слабого, но не того, кто сознательно ломает другого.
В областной больнице, куда я ездила по делам, познакомилась с врачом — Дмитрием. Спокойный, тактичный, внимательный.
Когда разговор зашёл о родителях и выяснилось, кто они, он лишь пожал плечами:
— Крутые у тебя мама с папой. Но, если честно, я в тебя уже влюбился до того, как это узнал.
— А если бы они были обычными дворниками?
— Мне всё равно. Я же не с ними собираюсь жить, а с тобой.
Вот это — настоящая опора. Когда видят тебя, а не твою “родословную”.
Олеги и Кириллы любят удобство и власть. Им выгодно, чтобы рядом была “безродная сирота”, которой якобы некуда деться. Им удобно уверять жертву, что она — никто.
Но это ложь. Даже если у человека и правда нет семьи, закон всё равно на его стороне.
Недавно мне позвонила знакомая, Света:
— Марина, у меня муж тоже бьёт… Я боюсь. У меня нет ни полковников, ни связей…
— Тебе они и не нужны, — ответила я. — Тебе нужна поликлиника для справки о побоях, полиция, и юрист. Всё это доступно любому, неважно, чьи ты “крови”.
Я дала ей контакты хороших адвокатов, объяснила, как фиксировать угрозы, куда идти и что говорить.
И в этот момент до меня ясно дошло:
моя миссия — помогать тем, у кого нет папы-полковника, но есть такое же право на безопасность и уважение.
Потому что настоящий “род” человека — это не фамилия в паспорте и не должность родителей.
Настоящий род — это его достоинство. И за него можно и нужно бороться.